Она привычным уже для него жестом протерла глаза:

— Заметили? Что?

— Слишком долго объяснять. Попозже зайду.

Он махнул ей на прощанье и поспешил вниз, в кухню.

Марта стояла у плиты и смотрела в очаг. Он тут же отметил, что занятие это было бессмысленное, потому что огонь горел хорошо и ровно.

— Чего от тебя хотели эти бабы? — спросил он напрямик.

— Ой! О Боже, Боже! — вздрогнула служанка. — Как напужали! И не слыхала вас. Чё-нето откушаете? У меня туточки горшочек с…

Лапидиусу было не до еды.

— Я хочу знать, — прервал он, — чего от тебя хотели Кёхлин и Друсвайлер. Прежде они никогда не являлись в мой дом.

Марта принялась разгребать огонь. А чуть погодя сказала обычным голосом:

— Энти Кёхлин и Друсвайлер пряжу мне принесли, хозяин. Угу, пряжу. Хорошую пряжу.

— Пряжу? С каких это пор ты занялась вязанием?

— Э… я нет. Для матушки.

— Ты хочешь сказать, что твоя мать вяжет? С ее-то подагрой? Не морочь мне голову.

— Не-е, не-е, — Марта зашуровала кочергой беспокойнее. — На подарочек, хозяин. Она ее подарит.

— То есть Кёхлин и Друсвайлер принесли тебе пряжу, чтобы ты отнесла ее матери, чтобы та кому-то подарила? Вот я и спрашиваю, почему же они не пришли с пряжей прямо к твоей матери? Так было бы и проще, и разумнее.

— Я… мне…

— Ладно, оставим это. — Лапидиус не стал допытываться дальше. И так очевидно, что служанка врет ему. В первый раз за все время. Он почувствовал злость, злость и обиду, но не дал им выплеснуться наружу. — Есть не буду. Пойду спать. Спокойной ночи.

Не говоря больше ни слова, он развернулся и вышел из кухни. Поднявшись ненадолго на верхний этаж, чтобы потушить лампу, и удостоверившись, что Фрея спит, он вернулся в привычную атмосферу своей лаборатории. Здесь он чувствовал себя уютно, даже несмотря на то, что мысль о посещении дома свидетельницами беспокоила его. Чего же они все-таки хотели от Марты? И кто их послал? Убийца? Убийцы?

У Лапидиуса было такое ощущение, что он блуждает в тумане. Прошла неделя, а он все еще понятия не имел, как доказать невиновность Фреи.

Усталый и полный дурных предчувствий, он улегся в постель, ухом к отверстию теплового канала.

Несмотря на прохладное утро вторника, Лапидиус стоял на дворе у колоды с топором в руках. Надо было наколоть дров для атанора. Печь поглощала уйму топлива, а с тех пор как Фрея лежала в жаровой камере, его требовалось еще больше.

Лапидиус не был особо ловким рубщиком, поэтому он широко расставил ноги, чтобы в случае чего не попасть себе топором по колену. К тому же топор не был наточен, а топорище слишком коротко. Он мучился целый час, а потом дал себе передохнуть.

Пот градом лил со лба. Вытирая его, он увидел, что на руке кровоточит ранка. Всего лишь заноза. Он вытащил ее. И вдруг ему пришло в голову, что и на топорище осталась кровь. Немного, но достаточно, чтобы быть заметной.

Он покачал головой. Делай что хочешь, но в этом было нечто, что напомнило ему обвинения против Фреи Зеклер. И собственная неумелость позволила решить эту загадку.

Колода и топорище. Во дворе свидетельниц имелось и то, и другое. И огородец с травами, правда, он не знал, растет ли там белена. И вообще, он слишком мало знал! Все еще покачивая головой, Лапидиус снова взялся за топор и замахнулся, но, к его удивлению, топор не слушался. Он так и застыл в воздухе. Внезапно и непреодолимо.

— Ха-ха-ха! Ну и умора! — позади Лапидиуса стоял Горм. Его лапища зажала топорище словно в тиски.

— Отпусти! Мне надо нарубить дров!

— Ха, ща! Горм сделает.

У исполина был собственный колун, великолепный инструмент, острый, как лезвие.

— Горм сделает, — повторил он и отодвинул Лапидиуса в сторону, как мешок со стружкой.

Ничего больше не объясняя, он начал колоть поленья. Лапидиус стоял как громом пораженный. Еще вчера Горм проник в его дом под сомнительным предлогом, а сегодня он снова здесь.

— У тебя что, нет в мастерской работы? — вкрадчиво спросил Лапидиус.

Вместо ответа подручный Тауфлиба поставил на попа полено размером с саму колоду и разрубил его одним махом.

— Фрея, — пробурчал он, — как она сегодня?

С утра Лапидиус перемолвился со своей пациенткой лишь словом, но достаточно, чтобы понять: боли возобновились. И ее губы потрескались и кровоточили.

— Не очень.

Новое полено ладно разлетелось на куски.

— Чё говорит Фрея?

— А что она должна говорить?

— Много говорит?

— Да нет, а что? — Лапидиус подал Горму очередное полено.

— Не хорошо. Говорить не хорошо, — еще удар, — не хорошо говорить… для здоровья.

Лапидиус понять не мог, что вообще хотел сказать Горм. Он пришел, чтобы помочь ему нарубить дров. Об этом явственно свидетельствовал принесенный с собой колун. С другой стороны, он начал сразу же расспрашивать про Фрею. Что притягивает колосса к этой женщине? Красота? Не может быть. Никакой красоты уже нет. А может, наоборот, ее отталкивающий вид?

Лапидиус только-только собирался спросить, как раздался сердитый голос Тауфлиба:

— Горм, поганый бездельник! Делать больше нечего, как только колоть чужим дрова? А ну, марш в мастерскую! И здесь дел по горло!

Под недремлющим оком мастера Горм поджал хвост, как побитая собака. Он закинул колун на плечо и потрусил к хозяину. Лапидиус остался стоять по колено в куче нарубленных дров. Чтобы выйти со двора, надо было уложить их в поленницу. Он поразмыслил, не позвать ли на помощь служанку, но со вчерашнего дня ее словно подменили. От живого болтливого существа практически ничего не осталось. Утром она едва ответила на его приветствие и, что еще больше озадачивало, не спросила, чего он хочет поесть. Лапидиус, кряхтя, наклонился и принялся укладывать дрова.

Атанор не должен потухнуть.

Двумя часами позже он стоял перед домами Кёхлин и Друсвайлер. Тайна, скрывавшаяся за их визитом, не давала ему покоя. Кроме того, хотелось посмотреть, как они среагируют на имя «Гунда Лёбезам» и чем объяснят свой подъем на гору. Он постучал у дверей Кёхлин и стал ждать ответа.

Ответа не было. Только послышался шум, как будто что-то с грохотом упало, потом торопливые шаги и тишина. В доме кто-то был! Однако открывать никто не спешил. Лапидиус постучал еще раз, на этот раз громче. И снова тишина.

Он попытался достучаться в соседний дом, к Друсвайлер, но с тем же успехом.

— Что, — в сердцах буркнул он, — торчите за окнами и подсматриваете, как я тут надсажаюсь? А впускать не хотите? Ладно, тогда пеняйте на себя.

Он прошагал на их совместный двор, где виднелся огородец. Сейчас, в апреле, еще ничего не цвело, но Лапидиус был искушенным знатоком в растениях, чтобы различить их и по всходам. Майоран, шалфей, мята, тимьян… Он присвистнул. Кое-что все же обнаружилось: резные зубчатые листья, типичные для черной белены. И не одно растеньице, а сразу несколько. Это было доказательством: свидетельницы сами выращивали ядовитую дурман-траву. А у Фреи покупали только для видимости! И это значило, что на самом деле они просто хотели заманить Фрею к себе, чтобы… Вот именно, чтобы что?

— Чего вы ищете, господин? — раздался позади него голос. Широкобедрая баба с грубыми чертами лица смотрела на него с соседнего участка.

— Ничего, э… я только хотел увидеть вдову Друсвайлер. Или жену рудокопа Кёхлин.

— И в чем же дело? Они дома.

— Никто не открывает.

— Не открывают? — Баба задумчиво потерла кончик носа. — Странно, я недавно их видела. Да, эти товарки, как ни крути, особы чудные.

— Правда? — Лапидиус заинтересовался. Может, соседка расскажет ему что-то об этих двоих. — Хотел спросить их кое о чем, да, похоже, сделать это будет труднее, чем я думал.

Баба подошла поближе. Она явно была не прочь поболтать.

— Труднее, говорите? — переспросила она. — Они вообще потешные. С утра до вечера носятся вместе и кудахтают, как курица, что снесла яичко. — Она снова потерла нос. Теперь Лапидиус разглядел причину: зуд от мокнущей экземы. — Нашему брату они, конечно, ничего не рассказывают, да мы-то все примечаем.