— Конечно, конечно, — согласился Лапидиус. — А что говорят?

— Что говорят? Да то и говорят, что денег у обеих теперь куры не клюют. А откуда взялось, никто не знает. Вальтер-то Кёхлин много домой не приносит, чтобы вы знали. А Друсвайлер, та сроду работой не горбилась. А вот поди ж ты, теперь разгуливают в дорогих шалях, накупили всяческой посуды и резной сундук в придачу.

— Да, тут дело нечисто! — Лапидиус изобразил возмущение. — И как такое может быть?

— Как может быть? Одному дьяволу ведомо. А про Кёхлинов вообще ходит слух, что они собрались покупать собственный экипаж. Представляете, экипаж, господин! Когда этот набитый дурак Вальтер ни читать, ни писать не умеет. Ну, может, благородные господа станут ездить на нем в церковь и чваниться там, да только это будет в первый раз, точно вам говорю, что они покажутся в церкви-то. Безбожные они, безбожные! Вот хоть господина пастора спросите, из церкви Святого Габриеля. Он того же мнения, хоть и не говорит, но что так думает, так же верно, что после Пасхи идет Троицын день.

— Ага. Ну, ладно, — Лапидиус почувствовал, что пора уходить. — Спасибо, что растолковали. Очень вы мне помогли. Доброго вам дня!

Он побыстрее убрался. Путь его пролегал мимо церкви Святого Габриеля, и слова соседки никак не шли у него из головы. Денег у них сильно прибавилось, так сказала болтливая баба. И думать долго нечего, явно они получали мзду от тех организаторов диффамации, что стояли за их спинами. Да, должно быть, так и есть. Кёхлин и Друсвайлер донесли на Фрею за тридцать сребреников. Безбожницами слыли обе, даже пастор был того же мнения. Лапидиус остановился у широкого портала церкви Святого Габриеля и, повинуясь внезапной мысли, вошел под ее своды. Надо познакомиться с пастором. Тем человеком, который других считает безбожниками, а сам не посчитал нужным прочитать поминальную молитву по бедной душе Гунды Лёбезам.

Пастор Фирбуш был в церкви один. Он стоял на коленях перед триптихом в восточном нефе и молился. Лапидиус подошел. Чтобы не мешать священнику, он тихонько присел на скамью.

Фирбуш молился долго. Видно, ему надо было о многом поведать Господу. Наконец он поднялся с видимым трудом, поскольку не относился ни к самым юным, ни к самым стройным на земле. Зрение его тоже было не из лучших, поскольку, обернувшись, он принял Лапидиуса за одного из своих прихожан.

— Сын мой, — начал он хорошо поставленным голосом, который выдавал в нем опытного проповедника. — Что привело тебя в этот час в Храм Божий?

Лапидиус встал и пошел навстречу пастору. Тот тут же заметил свою ошибку:

— О, прошу прощения, господин. Я вас не знаю…

— Я магистр Лапидиус и поселился в этом городе совсем недавно.

Произнеся вторую часть объяснения, он тут же пожалел об этом, поскольку оно звучало скорее как извинение, что он до сих пор не удосужился посетить церковь Святого Габриеля. А этого он не хотел.

— Фирбуш, уважаемый магистр, пастор местной общины. Если вы в городе недавно, то, разумеется, не сразу нашли дорогу в Дом Божий. Однако на будущее позвольте рассчитывать на ваши частые приходы.

Лапидиус молчал.

— Э… ну что ж, — Фирбуш, который ожидал утвердительного ответа как чего-то само собой разумеющегося, ибо иное было в Кирхроде немыслимо, подобрался. А потом строго спросил: — Веруете ли вы в Творца нашего, Его единородного Сына Иисуса Христа и непорочную Деву Марию?

Лапидиус выдержал взгляд священника.

— Я верю в Бога в его изначальной ипостаси, господин пастор. Он рождает чудо жизни и все непостижимое, что встречается нам каждый божий день в земле, в воде, воздухе и огне. Но если позволите, я бы тоже хотел задать вам вопрос. Знаете ли вы жену рудокопа Кёхлин и вдову Друсвайлер?

Фирбуш высоко поднял брови. Это были косматые, тронутые сединой патлы, которые часто встречаются у пожилых людей:

— Я уроженец Кирхроде. И все, кто может то же сказать о себе, знают друг друга.

— И какого вы мнения об этих двух?

— Какого я мнения? Особо близко я с ними не знаком, поэтому лучше промолчу. Как сказано в Заповедях Божиих: «Не послушествуй на друга твоего свидетельства ложна».

Что-то вроде такого ответа Лапидиус и ожидал. Поэтому он сделал шаг в сторону и указал на деревянную с резным терновым венцом церковную кружку:

— Какая прекрасная вещь! Сразу видно, сделана рукой мастера. — Послышался звон серебряных монет, высыпавшихся из рук Лапидиуса в кружку для пожертвований.

— Э… вы совершенно правы, совершенно правы. — Фирбуш сложил руки на упитанном брюшке. — А что касается Кёхлин и Друсвайлер, то могу поведать о них и доброе, и худое. Худое, во всяком случае, перевешивает. Обе не особенно ревностные прихожанки, так что временами меня беспокоит спасение их души. Жертвуют они тоже скупо, хотя люди говорят, что могли бы… — пастор сделал многозначительную паузу, — …дать много!

— Что вы говорите? — Лапидиус понял, что слух о возросшем благосостоянии обеих свидетельниц дошел уже и до Фирбуша. Интересно, знал ли он источник доходов? — Как это может быть, чтобы женщины были в состоянии много жертвовать? — спросил он.

— Это одному Богу известно. А что известно Господу, не всегда сообщается его пастырям на земле. К добрым же их делам я могу причислить то, что обе вступили в борьбу с ересью, донеся о блуде с сатаной ведьмы Фреи Зеклер.

Лапидиус чуть было не вспылил, но сдержал себя:

— А они единственные свидетельницы этого блуда?

Фирбуш воздел руки горе:

— Это свыше нашего разумения. Я всего лишь слуга Господа и благодарен любому голосу, поднятому против ереси. А почему вы не спросите самих женщин?

«Я бы с удовольствием, — с досадой подумал Лапидиус. — Да обе вруньи прячутся от меня, как крысы в норе. И у меня нет возможности вытащить их оттуда. И ни Крабиль мне в этом не помощник, ни советник, ни судья Райнхардт Мекель. Все они верят в то, во что хотят верить: Фрея ведьма. У каждого на то своя причина: глупость, узколобость, верхоглядство. Может, даже зависть к ее юности. Или жажда денег, как у обеих свидетельниц. Но прежде всего это удобство, потому что гораздо проще принудить кого-то пытками к признанию, а потом сжечь на костре, чем дать себе труд доказать его невиновность. Поэтому я должен ей помочь».

Вслух он сказал:

— Не всякий обвиненный в ереси является еретиком. Так что можете помянуть Зеклер и в ваших молитвах.

Пастор насторожился. Потом по его губам проскользнула улыбка:

— Можете быть уверены, я молюсь за каждую бедную душу.

— Есть одна душа, за которую вы еще не помолились. Я говорю о мертвой, которую пятнадцатого этого месяца нашли на Гемсвизер-Маркт. Теперь она покоится в земле. Имя ее Гунда Лёбезам.

— Что? О! Мертвая с рыночной площади! — Если Фирбуш и разозлился на Лапидиуса, виду он постарался не подать. — Гунда… как вы сказали?

— Лёбезам.

— Лёбезам? Никогда не слышал. — Снова кроткая улыбка промелькнула на лице пастора. — Только как вы думаете, господин Лапидиус, чем я занимался, когда вы вошли в церковь? Правильно, молился за умершую, чье имя, как вы теперь сказали, Лёбезам. Ну, да это к делу не относится, поскольку бессмертная душа не имеет имени. — Фирбуш простер руки к триптиху. — А где можно ревностнее молиться, как не перед этим великолепным произведением мастера Матиаса Готхарт-Нитхарта? Могу я предположить, что вам известны особенности триптиха?

— Можете, господин пастор, — Лапидиус все-таки был воспитан в христианской вере.

— Этот шедевр носит название «Триптих святого Габриеля», потому что на всех трех створках вы видите архангела.

Лапидиус рассмотрел складень. В средней части архангел был изображен один. Над его белокурыми локонами виднелась надпись: «Angelus Gabrielus». На левой створке он стоял коленопреклоненным перед Иисусом, предаваясь с ним тихой молитве, наверху текст: «Angelus Gabrielus orat cum JFD». На правой он пронзал трезубцем трех дьяволов у его ног, золотыми буквами было написано: «Angelus Gabrielus necaret FS».