– Женись, парень, вот тогда помрешь со смеху! – сказал он. – Ну, да ладно, за брачную ночь!

Он залпом опорожнил стакан, а потом тихонько рассказал обо всем, что приключилось с ними за последние два дня. Энгельхард слушал серьезно и собранно. Время от времени поглядывал в темный угол, словно ища поддержки. Но оттуда не доносилось ни звука.

– Да, – наконец молвил он, – это конец. Я думаю, мы себя исчерпали. Остается только достойно сойти со сцены.

– Достойно? – бесцеремонно рассмеялся майор. – О каком достоинстве вы говорите?! Самое время господам начальникам вылезти из своих нор! Да и Паулюсу тоже, пусть уже нос высунет и посмотрит, что тут творится, как мрут люди – с достоинством или нет… Все еще воображает, что у него есть солдаты, что он командует, возводит линию обороны! Лучше выйди и погляди! В истории человечества ничего подобного не бывало!

Зибель пригладил непослушные волосы, то и дело падавшие ему на лицо.

– “Величайшему полководцу всех времен” пристало только величайшее, беспримерное поражение! Что тут непонятного?!

Он схватил бутылку, собираясь наполнить стаканы по новой. Капитан поблагодарил и отказался, тактично подняв руку. Его чрезмерная корректность противилась такому неистовству.

– Господин майор, я бы попросил вас не заговариваться! – сказал он с подчеркнутой вежливостью. – Я правда не понимаю, как только хватает у вас смелости порочить имя фюрера. Все совершают ошибки, особенно в подчиненных эшелонах, где люди в буквальном смысле не дотягивают до масштабов гения. Это ни в коем разе не касается личности Гитлера и не бросает тени на его роль во всемирной истории. Фюрер на голову выше всех нас, он уникальное явление, которое случается раз в сто лет и которое не в силах умалить никакая критика. Он стоит по ту сторону добра и зла, в нем есть что-то от ницшеанского сверхчеловека!

Энгельхард снова с надеждой посмотрел на кровать в углу. Если подполковник спал, то возбужденный разговор должен был его разбудить. Но Унольд не издавал ни звука. Он находился бесконечно далеко от рода слишком человеческого. Зибель уже не следил за разговором. Его глаза остекленели.

– Послушай, – он взял Бройера за плечо. – Как подумаю о своей невесте, так хочется волком выть от тоски. Мы отдали этому негодяю лучшие годы жизни, а он бросил нас погибать… Давай лучше напьемся! Пожалуй, по нынешним временам это самое осмысленное занятие!

Бройер осушил стакан. Почувствовал, как алкоголь ударил в голову. Энгельхард глядел перед собой, его пальцы отбивали по столу барабанную дробь.

– А вы как думаете, господин капитан, – спросил его Бройер, – чем все это закончится?

Энгельхард сделал глубокий вдох.

– Тут думать нечего, будем стоять до последнего. Может, кому повезет, и он словит пулю. На худой конец есть еще личное оружие… Или хотите пехом в Сибирь, питаться падалью?

Зибель раскраснелся от обиды и алкоголя, его рука, поддерживавшая голову, тяжело упала на стол.

– Даже если придется десять лет вкалывать на свинцовом заводе и жрать дерьмо! – зашелся он истошным криком. – Вот что я вам скажу, Энгельхард, свой солдатский долг я выполнил сполна! Я честно заслужил Рыцарский крест, не в пример другим! Отдал руку, не пикнув, но пулю в лоб я себе не пущу! Я еще не распрощался с мыслью попасть домой… А уж потом, Энгельхард, потом придет время спросить по счету. Пусть ответят за все, что они с нами сделали!

Зибель грузно поднялся и взял шинель. Энгельхард кивнул Бройеру и набросил свою, чтобы проводить гостей, в затуманенном разуме обер-лейтенанта слова Зибеля сгущались до призрачных, но вполне осязаемых образов. Унольд по-прежнему недвижно лежал на кровати. Ничто в нем не шевельнулось, только дыхание стало тяжелым и прерывистым, и широко открытые невидящие глаза таращились теперь в потолок.

На занесенном снегом дне “лесного каньона”, недалеко от стоянки топталась группа солдат – штабные полковника фон Германа и некоторые из тех, кто в последние дни нагрянул с запада, как саранча, наводнив все лощины и населенные пункты. Когда из дребезжащего “фольксвагена” вышел подполковник, только единицы обратили на него внимание и, собрав последние силы, вяло отдали честь. Все остальные жадно смотрели в рот зенитчику, который вещал к собравшимся, бурно жестикулируя.

– А я вам говорю, на Донской дороге, всего в тридцати километрах отсюда немецкие танки!

Подполковник Даннемайстер остановился.

– О чем это вы?

Оратор, получив толчок в бок, обернулся. Перепуганный, застыл по стойке смирно.

– Прошу прощения, господин подполковник, – ответил он, заикаясь, – господин подполковник, я не…

– Хотелось бы мне знать, кто вам напел такую чушь?!

– Про танки нынче утром начальство объявило. Перед всей батареей.

– Бред собачий! – взорвался подполковник. – Нелепый вздор! Как вам не стыдно такое болтать!

Он ушел, ворча себе под нос:

– Опять что-то просочилось… Хорошие пироги, ничего не скажешь!

– Слушаюсь, господин подполковник! – бросил ему вслед солдат и, ехидно ухмыльнувшись, зашептал: – Что я вам говорил?! Видать, очередная утечка! Дело секретной важности!

В блиндаже у комдива собрались полковые командиры и руководители самостоятельных подразделений – всего человек десять – стояли кучками, покашливая и шепчась. Полковник фон Герман ждал только начштаба. И теперь он открыл совещание. Его безупречно ухоженное лицо смотрелось отчужденно на фоне небритых бород и засаленных меховых воротников, посреди подвального чада, перемешанного с потом и запахом сырой кожаной одежды.

– Господа, – начал полковник, – наше настоящее положение ни для кого не секрет. Питомник сдан, Гумрак продержится еще несколько дней, не дольше. Все части, попавшие в котел, обречены… Учитывая данные обстоятельства, руководство разрабатывает план прорыва котла по всем фронтам. Согласно нему каждая дееспособная дивизия в результате массирования всех сил, находящихся в ее распоряжении, должна совершить внезапный прорыв линии противника на своем участке и как можно глубже вклиниться в тыл… Для нашей дивизии это значит – на восток через Волгу – в тыл русской артиллерии, после чего развернемся и, оказавшись к югу Сталинграда, снова переправимся через реку. Где-то в том районе намечено воссоединение с Четвертым корпусом.

Фон Герман мельком взглянул в недоуменные лица офицеров и продолжил. Его бледно-серые глаза словно подернула пелена. В трезвой деловитости голоса прорывалось сдерживаемое напряжение.

– Произвести в тылу врага замешательство – в этом тактический смысл операции. Есть также надежда, что из-за вынужденного преследования значительные силы противника окажутся скованы.

Офицеры переглянулись, потом вопросительно посмотрели на полковника. Его лицо оставалось непроницаемым. И тут грянули злобные негодующие возгласы.

– Какого черта?! И не куда-нибудь, а на восток, через Волгу… К японцам что ли?! Дичь несусветная!

Полковник поднял руку.

– Господа, прошу вас, не волнуйтесь! Речь пока только о том, чтобы прозондировать, понять, как будет принят этот план в войсках.

Командир артполка, майор из запаса – маленький дельный любитель красного вина, – вытащил изо рта окурок сигары, который он – весь на нервах – беспрестанно посасывал.

– А по-моему, план не так уж плох, – горячо заявил он. – Жаль только, поздновато! Самоходки-то все раскурочены, да и боеприпасы тю-тю… Но если действительно есть шанс пробиться к нашим, пусть даже не у всех, значит, план не плох, по моему разумению…

Майор оглядел собравшихся и умолк, так и не встретив одобрения. Глаза полковника фон Германа на несколько секунд закрылись.

– Шансы пробиться к нашим равны нулю, – наконец произнес он. – Фронт почти в трехстах километрах. От голода и истощения люди уже на пределе, обозы рассеяны. То, что было упущено в самом начале, не исправить… Но речь даже не об этом. Предложенный план – это чистой воды харакири, ничего другого тут и не подразумевается. Он позволяет ускорить процесс уничтожения армии, “борьбу до последнего патрона”, и в то же время нанести противнику максимально возможный ущерб. Вот о чем сейчас речь и только об этом… Армию уже не спасти.