Меня ветром окатило, от упыря одни ошмётки на соснах, душу его и вовсе разметало - не собрать, а нечисти мелкой, что вокруг собиралась как стая шакалья, – и в помине нет.

Встал я, обалдевший слегка, листву с иголками с себя стряхнул, кремень нашёл, зажигалку сделал, сигарету потухшую снова прикурил.

- Ух ты, круто, - говорю. – Одно жалко, все сосны требухой загадились. По идее, почистить бы всё огнём живым, так ведь не поймут.

- Ничего, - Настя моя руки отряхнула гордо. – Само отвалится. Лучше так, чем упырь этот.

Что тут спорить, согласился.

Пошли мы в лагерь, а там уже и ужин вовсю, и палатки общие поставлены. Даже думали нас пойти поискать по окрестностям, а мы взяли да сами нашлись. Предложили и нам поесть, а мы с Настей переглянулись и отказались: так готовить невкусно это уметь надо – утром убедились. Своим мы с ней перекусили, а темнеет совсем, спать пора устраиваться: нам приключений хватило, чтобы ещё у костра с народом сидеть, о пустом слушать.

Палатка у Насти несобранная лежала. Я помощь предложил, хоть и не собирал ни разу, да ничего, под её руководством справился.

- А ты где спать будешь? - Она на меня посмотрела.

Я оглянулся на остальных, что у костра сидели: спальник-то у меня общественный и палатка тоже.

- Где место свободное, - плечами пожал. – Пойду, спрошу.

- У меня свободно, - отвечает. – Только ты подожди, я переоденусь.

Подождал, конечно, куда мне торопиться. Понятно, что не до амуров постельных сейчас: и за день находился, и поработать пришлось не мало, да и Настенька моя не из тех, кто вот так сразу к себе подпустит. Я радовался только, что не гонит она меня.

Пока мы на ночь устраивались, нечисть в округе опять собираться начала. И чую – по мою душу и не с добром.

Насте про нечисть сказал, она выглянула, рукой поводила:

- За круг не заходи, - зевнула и обратно в палатку. Посмотрел я: и в самом деле, защита вокруг лагеря. Порадовался, что не придётся ночью драки с нежитью и нечистью устраивать, и тоже в палатку забрался. Настя уже сопела тихонько, а я до утра всё же вполглаза спал: слушал, как нежить да нечисть за кругом ходят, да лагерь не видят. Хорошо, вия местного мы с Настей грохнули.

Утром на рассвете проснулся, на Настеньку свою посмотрел. Сладко спит, родная, моя… И такие нежность и любовь в душе поднялись, что не удержался, поцеловал свою ненаглядную в висок осторожно. Мягкие волосы, шелковистые, теплом пахнут. И до того обнять её захотелось, еле в руках себя удержал. Жаль будить, а надо дело доделать – воду из ладанки отпустить, пока спят все.

Позвал по имени негромко, разбудил, подождал перед палаткой, пока соберётся. Вышла она, спустились мы к протоке.

Настя юбку свою подобрала немного, в воду вошла. Я и смотрю, и не смотрю - слепит и красотой, и силой. Всё сделаю, чтобы она меня вспомнила.

- Смотри, - Настя говорит, - как вода пошла. И тебе она благодарна, что помог.

Посмотрел я на сделанное, улыбнулся. Приятно на душе стало: чем могли – помогли. И земля, слышу, благодарна: всё без упыря да с живой водой ей легче.

- Вместе помогли, - Насте отвечаю. – Без тебя я бы ничего не сделал.

Улыбнулась она мне тепло и в лагерь пошла.

После завтрака на катер загрузились: обратно плыть, а по пути еще экскурсии посмотреть. Думали мы с Настей, что отдохнём теперь, а не вышло.

Ждали нас.

Обратно нас решили по островкам прогулять. Много их тут было, маленькие и побольше, да всё не для постоянного житья. Да и места заповедные, на такие острова туристы на час-два и заглядывали только: сохранились тут следы от войны последней, прошла она по этим местам.

Меня с ночи бессонной да дня трудового укачало на катере: устроился в кубрике, задремал, даже выходить не хотел. С Настей не поговорить толком: народ вокруг, да и не я один спать в дорогу завалился: из команды катерной на лежанках устроились, отдыхают. Настя на палубу ушла – ей вода силу даёт, а мне живой огонь ближе. Только воды её вокруг вон сколько, а огня мне не достать. Вот и дремал вполглаза, отдыхал, как мог.

Но не удалось мне отлежаться: острова показались, Настя ко мне пришла.

- Выйди, посмотри, - говорит. А сама серьёзная снова.

Встал я, вышел на палубу и ахнул мысленно: острова островами, а на них душ солдат погибших – тьма. Не одна сотня их тут, смотрят устало да печально: не обрели покой, как заслужили давно.

Посмотрел я на Настеньку, что рядом встала.

- На берег, - говорю, - нам надо. Работа для нас с тобой. Надо парней отпустить, заслужили давно.

Кивнула она, а катер к берегу подходит, причаливает. Спустился я в кубрик, собрал быстро всё, что пригодиться могло, и на палубу вернулся.

Выбрались мы на землю, инструкторша кратко про достопримечательности рассказывает, что да где находится, а я слушаю в пол-уха: и без того знаю уже, куда мне идти. Тоже место примечательное, только людей нам с Настей там не нужно, пока работаем. Повезло нам: вся толпа дружно на другую достопримечательность собралась. Настя на них глянула, на меня посмотрела, а я её за руку придержал: тонкая ладонь, прохладная.

- Не туда нам, - говорю. – Пойдём, нас ждут уже.

- Ты знаешь, куда идти? – удивилась немного.

- Знаю, - говорю. – Зовут они и тропу показывают.

Кивнула она, и пошли мы. Ладонь я её отпустил, чтобы не смущать зря да события не торопить. Оттаивает щит её со мной рядом потихоньку и славно.

Идём вдоль берега, я Насте рассказываю, что вижу:

- Моряков здесь много погибло. Кораблей мало было, люди в основном на островах были. Но и солдаты простые есть, и даже лётчики. Они все давно уйти должны были, только выхода не видят. Его и надо им открыть да показать. Парни честно своё дело делали, за землю родную погибали, за родных и близких своих, а не за власть чужую. И земля с водой их приняли, как могли.

Слушает моя Настя, серьёзная. Спустились мы к воде, позвал я моряков, выход открыл: ключи с собой есть, дело недолгое. Увидели они путь да корабль, что им создал, заулыбались, обрадовались:

- По облакам на летучих кораблях плавать будем! – смеются. – Небо бороздить! Утрём носы авиации!

Проводили мы их с Настей вином красным да дальше пошли. А с воды в небо флотилия уходила…

- Что теперь? – Настя спрашивает.

- Тех, кто в земле, отпустить надо, - отвечаю. – Им дорогу открыть.

- Много их, - Настя огляделась вокруг. – На других островах тоже есть.

- Есть, - кивнул. – Потому тут пути надо делать, чтобы все могли уйти. А куда идём – там точка ключевая.

Пришли, я на часы поглядел: до конца стоянки ещё час, успеваем нормально. Но и медлить слишком нельзя – группа наша сюда скоро придёт, надо до этого управиться.

Зашли внутрь укреплений, темно, прохладно. Души устало смотрят, зло почти: опять туристы, мол…

Встал я на место нужное, чтобы все слышали, и начал души звать.

- Вставайте, - говорю, - хватит вам тут мучиться. Долг вы свой исполнили честно, кровью землю напоили, жизни свои за неё отдали. Дело великое сделали, пора вам на волю…

Стою, зову, Настенька за мной напевает негромко, мелодично очень и душевно. Заслушался бы, да не для меня песня, для павших.

И стали они выходить на свет, недоверчиво переглядываясь: неужто, правда, конец заточению? Свобода пришла, какую ждали давно? И горечь их чувствую, и боль: знали, что не будет подмоги, до последнего полягут все, а ведь не пускали врага, до конца держались… Подвиг это, не каждому по плечу. И слабые духом были, и сильные. Все живые, никому умирать не хотелось… Только бросили их тут умирать, не вернулись за живыми, когда линия фронта отступила...

Встали вокруг нас, смотрят. Израненные, грязные, кто каким умер, таким и остался. И самому на душе горько и больно, и в глазах щиплет, но надо дело доделать.

- Идите, - говорю. - Ждут вас и родные, и любимые и подвиг ваш помнят.