Увидели они путь, что я открыл, запереглядывались недоверчиво, а потом один и шагнул вперёд:

- А что, - говорит, - братцы, где наша не пропадала? Айда, посмотрим! Всё лучше, чем здесь сидеть, гнить!

Шагнул он на путь, и омыло его, очистило, да тех услышал, кто с воды ушёл. Зовут они оставшихся, хорошо им. Засмеялся и этот счастливо, на меня посмотрел:

- А не врёшь ведь, чертяка! Только, - говорит, - ты товарищам нашим налил, а нас угостишь на дорожку?

- Угощу, а как же! – улыбнулся, щедро им вина налил. – На здоровье вам, будьте!

Повеселели они, улыбки появились, смех зазвучал. Шагнули на Путь, идут, благодарят, по плечу похлопывают:

- Спасибо тебе, браток!

И на душе легче и радостней, и Настенька стоит, улыбается, на ресницах слёзы смахивает…

Вышли они на свет божий, ждут стоят, а я гляжу – остался один, из проёма тёмного глядит хмуро.

- А ты чего не идёшь? – спрашиваю. – Твои товарищи собрались уже, ты один остался.

Буркнул он неразборчиво, а Настя вдруг вперёд выступила.

- Подожди, Джастер, - говорит. - Не моряк он. Он море ненавидел, лётчиком быть хотел, а его на флот забрали. Ты для моряков только Путь открыл, он его не видит. Я его выведу.

Ишь ты, не моряк… Кивнул я, а Настя запела опять, тихо, ласково, как мать для дитя любимого. И смотрю: вышел парень, и хмурость его ушла. Лицо круглое, веснушчатое, белобрысый сам, даже заулыбался.

- Мамо так пела, - говорит. – Петро я, с Харькова.

А Настя на меня покосилась и к выходу пошла, где остальные души ждали. Идёт, поёт, за ней Петро этот, я замыкаю. Вышли, а моряки серьёзные все стоят, ждут последнего.

Настя на меня посмотрела.

- Водку открой мне, - говорит. – И сам выпей тоже. Дальше я их провожу.

Сделал, как велела, хоть и не любитель я водки, да Настя права: надо парней беленькой проводить, как положено. Вино – угощенье было.

А сейчас обряд.

Встала Настя в круг, поёт, морякам наливает… А они серьезно пьют, молча и уходят в небо. Петро последним ушёл: самолёт его ждал, на крыльях парень взлетел.

Долго его счастливый смех в небе звоном рассыпался…

Проводили парней, закрепил я Пути для оставшихся, на все островки вешки кинул: придут остальные, знают теперь, где выход для них.

Отошли с Настей от места, устроились на травке: на солнце отогреться да отдохнуть. Остатки вина допили, парней поминая. И вовремя: пяти минут не прошло, как с топотом и криками первые из нашей группы показались.

- А чего вы тут сидите? - спрашивают.

- Греемся, - отвечаю.

- А укрепления здесь где?

- Да вон там, – рукой махнул, показал.

- Мы отплываем скоро, - инструкторша пробежала мимо.

- Успеем.

Посидели мы ещё с Настей и пошли обратно. И когда шли – роту солдат встретили: по путям они пришли с другого конца острова. Старшина их вёл, нас увидели – честь отдали, как начальству: знали уже, кто постарался. Я им козырнул за подвиг великий, а Настя поклонилась уважительно.

Мы на катер загружались, а они уходили и песню пели…

Но на этом моя работа не закончилась: где-то через полчаса следующий остров показался. Я и без того не слишком хорошо себя чувствовал: вложился основательно, а для восстановления время нужно. Но решили меня на прочность испытать: только к острову подплывать стали - мне совсем заплохело, хоть кровью блюй, до того излучение убийственное откуда-то пошло.

Настя на меня посмотрела, села рядом, за руку взяла, а мне и не до радости даже, боль пришлая душу наизнанку выворачивает.

- Тебе плохо? – спрашивает. – Может, останешься?

Подумал я, головой покачал.

- Нет, - говорю, - на землю мне нужно. Излучение здесь жёсткое, а там не так фонит, как на воде.

Поднялся я на палубу и понял, отчего ещё плохо мне: остров передо мной лежал как зверь могучий, в муках умирающий. Его я услышал, его боль в себя принял.

Не мог я мимо такого пройти. Хоть сколько сил осталось, а помочь должен. Зубы сцепил, к трапу шагнул.

- Идём, - Насте кивнул коротко.

Вышли мы с ней на берег, народ кто куда разбежался, а Настя меня за руку взяла осторожно. И тепло от её ладоней, легче стало.

- Что с тобой? – спрашивает заботливо. – Заболел?

- Нет, - говорю. – Фонит здесь, сильно. Радиация, наверно. И остров умирает, помочь ему надо. Пойдём, источник поищем.

Пошли мы с ней, она впереди, а я за ней плетусь, тропы толком не вижу – больная земля вокруг, показать толком не может, метки редкие кидает только, куда идти. А под ногами нет-нет да кострища попадают – слепы люди, не видят ничего, на умирающем пируют.

Времени на этот остров немного дали, да источник мы нашли быстро: я всем существом его чувствовал. На соседнем острове он оказался: люди постарались. Посмотрел я и пошёл искать, чем помочь могу. Настя недалеко идёт, по-своему что-то делает, я в её колдовство не лез. Просыпаться она начала со мной рядом, силу свою почуяла, себя обретает теперь. Да и проще ей здесь, чем мне: жница Мораны, как-никак, а тут смерти расплёскано – по грудь почти. И только я это понял, как осознал: Настина здесь работа, я на подхвате только, как проводник, на место привести. Сказал Насте, подумала она, кивнула:

- Веди тогда.

Спросил я остров, куда идти нам, а он от болезни и говорить разучился почти, еле-еле отвечает. Но показал тропу, пришли. Другой берег, плоский, галькой усыпан; и вода, и камни больные насквозь. И пока Настя по берегу ходила, искала что нужно, я понял: не исцелить остров, перешёл он границу эту. Болезнь глубоко слишком в землю вошла, до костей, до основания острова почти. Как рак метастазы по всему организму раскидала. Смотрю на это всё, а ощущения такие, что зубы без наркоза сверлят все сразу, нервы со всего тела вытягивают и кровью блевать хочется. А Настя зовет:

- Смотри, - говорит, - что нашла.

Подошёл, глянул: два камня, черный и белый и формы нужной, равновесной. А Настенька камни покрутила так и этак, я улыбнулся тихонько, взял, сложил.

- Оба мы острову нужны, - говорю. – Видишь, обе силы, и твоя и моя. В гармонии и равновесии, друг друга дополняют и помогают. Бери их, за ними мы шли. Пойдём теперь щит делать. Хоть прикроем его немного, всё ему полегче будет.

Посмотрела она на камни, губку покусала.

- Может ты и прав, - говорит. – Только я ещё хочу сюда добавить кое-что. Ты не против?

- Нет, - отвечаю, – не против.

Вернулись мы обратно, я на камень за сосной сел, Насте только место показал, где щит сложить да как его поставить. Сделала она всё, своё добавила, меня позвала.

- Вот, посмотри, - смущённо так. – Я ничего не испортила?

Подошёл, посмотрел: красиво получилось. И щит гармоничный, певучий… И дышать сразу легче стало.

- Нет, - улыбнулся тихо, - очень здорово вышло. Я один бы так не смог.

Смотрю, а Настя засмущалась, отвернулась.

- Тебе правда нравится? - тихо спросила.

- Правда, - говорю. - Вместе у нас куда лучше всё выходит и правильней.

Отдохнули мы с Настей на камнях под сосной, только всё равно душа не на месте: от источника прикрыли, а сам остров страдает, стонет…

- Не могу я ему помочь, - говорю. - Слишком большая доза тут была. Он собой остальные острова закрыл, весь удар на себя принял и мучается теперь, умирает тяжело очень.

- Совсем не помочь? – Настя на меня с печалью посмотрела.

Встал я, отошёл вглубь, прислушался, остров спросил. И обмер от услышанного. Не ждал я такой просьбы, всё надеялся, что есть выход, хоть какой…

К Насте обернулся и как сказать не знаю, язык не поворачивается. А она на меня смотрит, ждёт.

- Отпустить он просит, - собрался с силами, сказал. А у самого душа кровью обливается: живую землю мне убить – как можно-то?!

– Говорит, что всё равно умирать, а с нами легче.

Смотрю и Настя моя опешила, брови страдальчески изогнула, голову отпустила.

- Я не смогу, - тихо так отвечает. – Не проси.

Посмотрел я на остров. Лежит, весь в струпьях и язвах, дышит тяжело, разум затмился почти, говорит едва-едва – всё болезнь захватила. Только дух смотрит печально и о милосердии просит…