Я показываю ей язык.

— Вероятно, это единственный способ завести друзей, Букашка. Как только люди узнают, что ты моя сестра, они облепят тебя, как мухи дерьмо.

— Тео! — Лорелея зовет через всю кухню. Она раздражена — устала сегодня иметь дело с идиотами. — Никаких ругательств. Ей четырнадцать лет…

— Она слышала, как ты говорила и похуже, — парирую я.

— Я ее мать. Мне разрешено ругаться в ее присутствии. Не делай этого, пожалуйста.

Я хмуро смотрю на нее.

— Подожди. Ты только что сказала, что кто-то переезжает в дом Воссов?

— Да, детка. Какая-то женщина, которая знала мать Соррелл. Она душеприказчик своего имущества. Хотя не задержится надолго. Как раз достаточно времени, чтобы увидеть, как Соррелл устроится в «Туссене». А потом отправится обратно в… одному богу известно куда. Откуда бы она ни пришла.

— Подожди. Соррелл будет учиться в «Туссене»?

— Да. Сегодня. Она будет жить там, — с отвращением говорит Лорелея. — Полагаю, что она не может поселиться в доме одна. Ей еще нет восемнадцати. Это преступление, что такое прекрасное место было оставлено ребенку. Его следовало бы продать. Мы бы купили. Расширили сады…

— Соррелл сегодня будет в «Туссен»? — повторяю я.

— Да, Тео. Ради всего святого, не тормози! Тот дядя из Нью-Йорка, который приютил ее после смерти Хилари, в конце концов решил, что Соррелл достаточно взрослая, чтобы вернуться. Она и та женщина-исполнитель вернулись вчера поздно вечером, поэтому мне нужно, чтобы эта вечеринка в саду прошла успешно, чтобы… — Лорелея снова поворачивается к Сэму, болтая о том, как важна для нее эта вечеринка и как она не может облажаться перед осиротевшей дочерью Джеймса Восса и кем-то там еще.

Я уже ушел. Вон из кухни. Дальше по коридору. Через парадную дверь.

Соррелл будет учиться в «Туссен».

Когда были маленькими, Соррелл и я пекли пироги из грязи на заднем дворе Воссов. Хилари Восс была гораздо менее невротичной, чем моя мать. Ей никогда не было дела до того, что мы устроили беспорядок. Она обычно позволяла нам рисовать пальцами на стенах гостиной в их красивом старом кирпичном особняке, и Лорелея была в ярости по этому поводу. Я помню, как даже сказал ей, когда мне было лет семь: «Какое это имеет значение? Это не твой дом». Она пригрозила засунуть мне в рот кусок мыла за то, что я дерзил ей из-за этого. Но из разговора, который последовал после этого, я очень быстро усвоил две вещи: у моей матери, такой трудолюбивой и доброй, какой она только могла быть, была обида на весь свет. И она так завидовала Хилари Восс, что ее тошнило.

Начнем с того, что Хилари была замужем за Джеймсом. Джеймс и моя мать встречались еще в средней школе в течение многих лет. Лорелея провела большую часть своих подростковых лет в доме Воссов, и эта гостиная была ее любимой комнатой во всем доме. Для нее это была священная земля. Лорелея не уехала в колледж. Она рано получила значительное наследство от моих бабушки и дедушки — моих бабушки и дедушки, которые сказали Лорелее, что состоятельной женщине неприлично работать или беспокоиться о высшем образовании. Итак, Лорелея осталась дома и ждала Джеймса. Вот только Джеймс вернулся из колледжа после окончания с незнакомкой под руку, а обручальное кольцо, фамильная викторианская реликвия Воссов, довольно уютно сидело на безымянном пальце левой руки этой незнакомки.

Лорелея копнула глубже и выяснила все, что ей нужно было знать о будущей миссис Хилари Восс. Она была не из рабочего класса. Нет, все было гораздо хуже. Ее родители были хиппи и вырастили Хилари в коммуне в Калифорнии, в пустыне Анза-Боррего, недалеко от Сан-Диего. Хилари получила степень по гуманитарному праву и планировала использовать ее, чтобы помогать уязвимым и слабым.

Моя мать посмеялась над этим. Сказала мне, что у Хилари Восс был комплекс спасительницы, и она считала себя лучше всех остальных в округе только потому, что время от времени бралась за благотворительность. Лорелея была в трауре, когда умер Джеймс. И была менее расстроена, когда умерла Хилари.

Соррелл, с другой стороны, по понятным причинам была убита горем, и меня разбило то, что я не мог быть рядом с ней. Она переехала в Нью-Йорк, чтобы быть со своим дядей. Мы поддерживали связь по электронной почте. Раз в неделю. Затем раз в две недели. Поначалу все было хорошо, но через некоторое время мы оба настолько погрузились в свои собственные жизни, что все просто… сошло на нет. Но сегодня я увижу ее снова. После полутора лет ожидания, сегодня в ее затемненном окне спальни напротив загорится свет. Черт возьми, да.

Я подумываю о том, чтобы постучать в дверь Воссов и посмотреть, там ли Соррелл. Мы всегда вместе ездили на автобусе в среднюю школу, еще до того, как у кого-то из нас появились права. Было бы самой нормальной вещью в мире спросить ее, не хочет ли она прокатиться, но странное чувство неловкости мешает мне пересечь их лужайку и позвонить в их дверь. Как будто чья-то рука лежит на моем плече, удерживая меня.

За последние несколько лет многое изменилось. Возможно, Соррелл даже не узнает меня. Мы были детьми, когда она ушла, нам едва исполнилось тринадцать. С тех пор я вырос почти на два фута. Даже я могу видеть изменения в себе, когда смотрюсь в зеркало: я стал шире. Благодаря всем упражнениям и времени, которое провожу в спортзале, будучи членом команды по лакроссу, я уже не тот неуклюжий, непропорциональный мальчик, каким был раньше. Она оставила меня ботаником, а теперь я… что-то другое, наверное. Есть все шансы, что маленькой властной Соррелл Восс, чье мнение всегда значило для меня больше, чем чье-либо еще, может не понравиться человек, которым я становлюсь.

Иисус. Я ей совсем не понравлюсь, если Соррелл узнает, как долго я просидел возле ее дома, обсуждая, стоит ли мне пойти к ней, черт возьми. Я сажусь в «Мустанг», называя себя слабаком, ругая себя, когда въезжаю в лес, пробираясь через повороты, ведущие к «Туссену». В течение пятнадцати минут я извожу себя подобным образом, ведя машину все быстрее и быстрее, предвкушение нарастает во мне до сумасшедшего уровня.

«Сегодня я увижусь с Соррелл. Восс, черт возьми».

Мне кажется забавным, когда я достигаю отметки на полпути к академии, что сегодня будет первый день Соррелл в «Туссене». Я не могу перестать улыбаться.

Каллум и Себ ждут меня на моем обычном месте на парковке. На них футболки команды академии «Туссен» по лакроссу; в тот момент, когда я смотрю на них и вижу их идеально уложенные волосы и белоснежные кроссовки «Адидас», я понимаю, что Лани была права — я стал спортсменом. Я тусуюсь со спортсменами. Я занимаюсь гребаным спортом.

Каллум набрасывается на меня, как только я глушу двигатель «Мустанга».

— Ну? Старик надрал тебе задницу?

Я захлопываю дверцу машины.

— Зачем ему надирать мне задницу?

— Потому что тебя чуть не отстранили на три недели! Я поражен, что тебе вообще разрешено ступать на школьную территорию.

Ха. Я ввязался в эту драку только потому, что болтливость Каллума втянула его в дерьмо с Джоной, единственным человеком в «Туссене», с которым не стоит враждовать, и ему нужны были друзья, чтобы вытащить его задницу из этого. Я нанес один удар, один хороший удар, и Джона упал, как мешок с дерьмом. Естественно, я был единственным из нас троих, кого директор Форд видела распускающим руки. Каллум и Себ сбежали. Я остался, костяшки пальцев болели, кожа была рассечена и кровоточила. Я не потрудился убежать вслед за своими друзьями. Какая-то больная часть меня хотела наказания.

— Я могу пойти домой, если ты этого хочешь, — насмешливо говорю я, обвивая рукой шею Каллума сзади. Он борется с моим захватом, и вырывается после того, как тычет меня локтем в бок, заставляя меня отпустить его.

Себ стонет, наваливаясь всем весом на борт машины.

— Не поступай так со мной, Мерчант. Если собираешься сбежать, по крайней мере, возьми меня с собой. Не думаю, что смогу вынести еще одну секунду, когда этот засранец будет вести себя как крутой. Любой бы подумал, что это он вырубил Джону. Если мне придется услышать о звуке, который издала голова Джона, когда отскочила от земли, еще один гребаный раз, я официально слечу с катушек.