Едва заглушив двигатель, Мор выскочила наружу. Она дрожала, все тело сотрясали мучительные спазмы. Когда она только вышла из ресторана, все было в порядке, и руль она держала крепко. Но чем выше она поднималась по склонам Голливуд-Хиллз, чем ближе подъезжала к дому, тем сильнее ее била дрожь. Мор подозревала, что, живи она на квартал дальше по узкой извилистой дороге, трясущиеся руки не справились бы с управлением и автомобиль полетел бы в каньон.

Но теперь она дома. В безопасности.

Тогда почему я до сих пор трясусь, как паршивая болонка?

Мор охватила ярость, по венам помчался адреналин. Она слышала, как бешено колотится в груди сердце.

«Вдохни», – скомандовала она себе. И вдохнула – легкие наполнил холодеющий вечерний воздух. Мор начала успокаиваться. Руки перестали трястись, потом их примеру последовали остальные части тела.

Где-то с минуту Мор стояла на краю подъездной дорожки и просто дышала.

Вдох – выдох. Вдох – выдох.

«О’кей», – подумала она.

О’кей.

Она вновь обрела власть над своим телом. Паника пока что была побеждена.

– Соберись, сучка, – сказала Мор вслух и усмехнулась собственным словам.

С середины подъездной дорожки она увидела маленький бледный прямоугольник, словно парящий в воздухе перед входной дверью.

Подойдя ближе, Мор поняла, что прямоугольник не парит: он приклеен к тяжелой дубовой двери скотчем, а свет ближайшего фонаря отражается от кремовой бумаги конверта, создавая оптическую иллюзию. На нем изящным почерком было выведено одно-единственное слово: «Приглашение».

Мор уже протянула руку, чтобы сорвать послание с двери, но вдруг замерла.

На конверте не было марки. Не было обратного адреса. Отправитель доставил его лично.

«Не открывай», – предостерег внутренний голос.

Это было глупо. Что страшного может оказаться в конверте? Однако мысленно Мор перебрала все возможные варианты, все опасности: любовное письмо от сталкера, гневное послание от злобной мамаши, считающей, будто это Мор виновата в том, что ее ребенок себя режет, любезности от соседа, которого она знать не желает.

И наконец, самое тревожное: это может оказаться ни то, ни другое и ни третье, а нечто совершенно неожиданное.

Голос в голове зазвучал снова, уже громче:

– Не открывай!

Ти-Кэй Мор замерла у двери своего дома, октябрьский ветер ласкал невидимыми пальцами густую гриву ее черных волос.

Во всем был виноват дом.

Что-то проникло в него. Окружило Сэма. Пыталось задушить.

Тишина.

Тишина, от которой было трудно дышать.

За широким панорамным окном кабинета на втором этаже покачивались на фоне ночного неба угловатые силуэты верхушек деревьев, озаренные светом невидимого фонаря. Ветви торчали из мрака, точно уродливые кости, без всякой надежды удерживая хрупкие осенние листья. Налетел ветер – незримый, яростный – и закружился перед двойной рамой. Тихо просвистел что-то странное на минорный лад. И умчался.

В доме вновь воцарилась тишина.

Сэм сидел за массивным деревянным столом – белая краска облупилась, тут и там виднелись призрачные отпечатки кофейных чашек. Он неотрывно глядел на монитор, курсор на пустой странице файла дразнил его, словно подмигивая, – когда-то пальцы Сэма танцевали, подгоняя его. Но те времена прошли. Теперь его руки, сложенные в бессилье, лежали на коленях. Как бы он хотел, чтобы пальцы снова ожили, потянулись к клавиатуре и исполнили номер в лучших традициях незабвенного Фреда Астера…

Пальцы не слушались.

Сэм начинал новый роман уже раз сто. Он перепробовал бесчисленное множество первых предложений. Каждое из них хранилось в отдельном файле в папке, заслуженно озаглавленной «Херня».

Малыш Келлер Рид проснулся посреди ночи, увидел в темноте свое дыхание, похожее на замерзшее облако, и понял, что тот человек снова вышел из шкафа.

Понадобилось четыре человека, чтобы поднять выбеленный солнцем могильный камень с поля позади дома Келлера Рида.

Сара Энн пристально глядела на свое отражение в зеркале, дожидаясь, когда оно зашевелится первым.

В четверть четвертого утра в свой шестнадцатый день рождения Сара Энн, спотыкаясь, добралась до дома и увидела бледное лицо в окне своей спальни.

У рыбаков был обычай приколачивать голову самой крупной рыбы из улова к телефонному столбу на Ривер-роуд, но голова, на которую глядел шериф Бимонт, принадлежала не вытащенному со дна реки сому – она принадлежала Саре Энн Бейкер.

Куклы не было там, где она оставила ее прошлым вечером.

И, пожалуй, самое вдохновенное:

Сэм, ты говно, а не писатель, и никогда не напишешь ничего хоть сколь-нибудь стоящего, потому что сам ты фальшивка, да и книги твои – дрянь.

Дрянь… Сэм продолжал пялиться на белый экран.

На верхней полке книжного стеллажа секундная стрелка металлического будильника заставила минутную приблизиться к двум часам ночи.

Спать. Надо поспать. В десять утра у него занятия, а после пяти поглощенных накануне стаканов пива стряхнуть морок усталости будет еще труднее.

Курсор мигал, мигал, мигал…

Сэм положил пальцы на клавиатуру – медленно, осторожно, словно на спиритическую доску.

Курсор мигал, мигал, мигал…

У него были и другие истории в запасе: отрывки, написанные на желтых блокнотных листах, нацарапанные на салфетках или же хранящиеся на задворках памяти. По большей части они были похожи на его уже опубликованные романы: «Под ковром», «Багровая луна», «Кричи громче» и «Дурная кровь», которые занимали почетное место на полке прямо под проклятыми часами, что неумолимо приближали рассвет. Можно переключить передачу, взять новую задумку и устроить тест-драйв: посмотреть, как эта задумка ляжет на страницу. Не обязательно выдавать что-то гениальное. Или даже хорошее. Надо лишь дать читателям то, чего они ожидают от романа Сэма Мак-Гарвера: чтобы мужчины много вкалывали и еще больше пили, чтобы женщины любили их и чтобы за фасадом их идеального, как с открытки, среднезападного городка таилось безымянное зло.

«Сверни куда-нибудь, – подумал он. – Смени направление. Просто напиши что-нибудь. Хоть что-то. Напиши хоть один сраный абзац. Предложение. Слово!»

Курсор нахально подмигивал.

– Ты способен на большее.

Сэм охнул и обернулся в кресле.

Он слышал его. Голос. Голос, эхом донесшийся из коридора.

В дверном проеме были лишь темнота и пустота.

Не было никакого голоса. Не было никого в коридоре.

Сэм был один.

Он прилежно просидел перед пустой страничкой Microsoft Word еще полчаса. А потом вздохнул и нажал на «Завершение работы». Компьютер зажужжал и затих. Монитор устало мигнул и погас.

Почему так тяжело? Это же его ремесло. Это единственное, что он умеет. Надо просто придумать чертову историю.

Ты способен на большее.

Он приставил палец к кнопке «Пуск», но нажимать не стал. Сидел и слушал, как в доме что-то щелкает и поскрипывает. Ночные звуки.

Звук усадки.

Он закрыл глаза.

И вновь почувствовал вкус дыма.

Мальчик вновь стоял перед горящим домом – тень, задавленная адским пламенем.

Сэм убрал палец с кнопки. Нет, компьютер останется выключенным до утра.

В ванной он стал готовиться ко сну: почистил зубы, умылся, стянул поношенные джинсы. Достал из аптечного шкафчика оранжевый пузырек – в таких продают лекарства по рецептам – и вытряхнул на ладонь одну зеленую таблетку: тридцать миллиграммов пароксетина. «От тревоги», – говорил он сам себе. Но на самом деле пароксетином он лечил депрессию. Приглушал тоску. Таблетка должна была одолеть то, от чего он прятался с самого детства.

Хотя сквозь стены уже проникал октябрьский холод, в постель он лег в одних трусах. И не стал возиться с одеялом. Просто лежал в темноте, по-прежнему придерживаясь «своей» половины кровати, уставившись в скрытый мраком потолок.