Когда они с отцом были в ломбарде последний раз, Сэм отыскал там сюрикэн-звездочку, и отец разрешил ее купить – при условии, что Сэм заплатит из своих денег и пообещает не кидать сюрикэн в бездомных кошек. Сэм надеялся найти еще какое-нибудь оружие: может, метательный кинжал или нож-бабочку. Несмотря на горе, нависавшее над ним постоянно, точно грозовое облако, он оставался мальчишкой, для которого нет большей радости, чем швырнуть в дерево что-то острое, чтоб воткнулось. Но в тот уже клонящийся к вечеру июльский день Сэм нашел не нож, а книгу.

Она лежала третьей сверху в стопке разрозненных дешевых изданий, под «Определителем съедобных грибов» и низкопробным любовным романом: у мужчины на обложке рубашка, похоже, держалась на одной пуговице (разумеется, на самой нижней). Название третьей книги сразу же заинтриговало Сэма, хоть он и не смог бы объяснить почему. Оно рождало в сознании образ, простой, но в то же время пугающий: темный человекообразный силуэт, длинный и тонкий, казалось, пальцы его вытянутой руки уже в какой-то паре дюймов от ботинка Сэма.

Книга называлась «Едва заметная тень».

Автора звали Себастьян Коул.

Едва прочитав первый абзац – облегчив карман на пятьдесят центов и устроившись в кабине отцовского «доджа», – Сэм понял, что эта книга стоит тысячи сюрикэнов. За каждым словом нужно было охотиться, и Сэм отправился на охоту – прочь от воспоминаний об огне, прочь от немыслимых способов облегчения своих страданий, способов, о которых не должен размышлять ни один ребенок, и, наконец, прочь от крохотного Блэнтонвилля в поисках лучшей доли. Он гнался за словами Себастьяна Коула следующие тридцать лет, сперва подражая ему, потом отвергая его, а потом и чествуя его своими собственными романами.

Себастьян Коул был главным учителем Сэма в литературе. И спасителем в жизни. И вот теперь он шел прямо к нему, и с каждым его изящным шагом Сэм возвращался в реальность.

– Сдается мне, мистер Уэйнрайт решил закатить вечеринку.

Слова Коула разнеслись по темному залу, словно наканифоленным смычком тронули струны идеально настроенного инструмента.

«Именно такой голос слышишь перед своим рождением, – подумал Сэм. – Именно такой голос говорит тебе: „Подвизайся добрым подвигом веры“, перед тем как тебя вышвырнут в безжалостный мир».

– Я…

– Мы знаем, кто вы, – сказал Сэм и немедленно возненавидел себя за столь неуместный пафос.

«Выражаешься, как паршивый фанат», – обругал его внутренний голос.

У Дэниела Манниака таких комплексов не было. Он радостно протянул свою мясистую ручищу для приветствия, и хрупкая кисть Коула словно утонула в ней.

– Мистер Коул, какая честь. Я обожаю ваши книги. Вы настоящий живой классик.

Сэм заметил, что губы старика тронула едва заметная гримаса – или ему показалось?

– Ну что же, спасибо, – ответил Себастьян.

За их спинами медленно, по-кошачьи грациозно скользнула тень. Она шагнула в свет лампы, и Сэм уставился в ущербный зрачок Ти-Кэй Мор.

– Я думал, вы собрались уходить, – сказал он.

– Собиралась. – Мор кивнула на Коула. – Но потом события приняли любопытный оборот.

Словно по сигналу, над их головами вспыхнул ослепительный свет: тьму разрезал сияющий белый луч. Он упал на большой белый экран, до сих пор прятавшийся в тени, и четверо писателей в молчаливом изумлении уставились на размытое изображение человеческого лица.

В абсолютной тишине камера медленно сфокусировалась, лицо стало четким.

Густые волнистые волосы. Лиловато-карие глаза. Кожа будто глина реконструктора.

– Добро пожаловать, – произнес Уэйнрайт на экране, и из спрятанных где-то в темноте динамиков загремел его невероятно низкий голос. – Теперь вы знаете правду: вы здесь не одни.

Манниак бросил восторженный взгляд на Сэма, Мор и Коула. Никто не разделил его энтузиазма.

Уэйнрайт продолжил:

– Надеюсь, вы простите мне этот обман, ведь я понял, что только так смогу осуществить свою мечту: впервые собрать в одной комнате четырех самых выдающихся авторов романов ужасов за последние полстолетия. Каждый из вас в свое время поразил меня. В средней школе я до одури пугался книг Дэниела Манниака… а в колледже открыл для себя элегантный, утонченный хоррор Себастьяна Коула… потом я отодвинул темную завесу, за которой скрывалась провинциальная Америка захватывающих романов Сэма Мак-Гарвера… и, наконец, есть некая прелесть в том, как из тебя натурально вытягивает душу через задницу Ти-Кэй Мор.

Себастьян весело хмыкнул. Мор насупилась, заподозрив какое-то неуважение к себе, но Себастьян тепло ей улыбнулся, и даже ершистая Мор смягчилась.

Раздался пронзительный скрежет, и писатели вздрогнули. На экране замелькали изображения – так быстро, что разобрать что-либо было практически невозможно.

Они увидели дом. Деревья. Высокую колеблющуюся траву.

И снова из сумрака на них глядел Уэйнрайт.

– Я обожаю ужасы. Есть что-то особенное в том, чтобы позволить кому-то завести тебя во тьму – невыносимо страшную и бесконечно манящую одновременно. И каждому из вас я доверился, позволил завести себя во тьму…

Снова раздался скрежет, словно кто-то вытягивал на свет гвоздь, несколько десятилетий погребенный в доске. Теперь картинки сменяли друг друга еще быстрее.

Дом. Стебли растений, оплетающие закрытую дверь. Ветки дерева. Белые облака в голубом небе. Окно под остроконечной крышей.

Когда Уэйнрайт вновь возник на экране, он стоял уже дальше от камеры – посреди заросшего поля. Густая трава покачивалась на ветру.

– …а теперь я надеюсь, что вы доверитесь мне.

С сердитым электрическим щелчком экран погас.

Вслед за ним одна за другой начали гаснуть лампы, и стопки книг – книг Сэма, Мор, Манниака и Коула – растворились во мраке.

Четверо озадаченных писателей молча стояли в темноте.

– Кроме шуток, – наконец прошептала Мор, – что за хрень здесь творится?

– Это шоу, – ответил Сэм. – Его шоу. Вот так он действует.

Внезапно лампы снова зажглись, потом погасли, затем начали зажигаться по отдельности, вспыхивая, казалось, в случайном порядке, все быстрее и быстрее, будто бы в систему электроснабжения здания вселился злой дух. Из-за стробоскопического эффекта происходящее напоминало световое шоу на рок-концерте.

Свет сопровождался звуком – ритмичным барабанным боем, который становился все громче, завихряясь вокруг писателей, точно невидимый звуковой торнадо, пока…

…пока ужас и изумление не достигли предела.

В зале зажегся верхний свет. У дальнего конца стола стоял Уэйнрайт собственной персоной, небрежно засунув руки в карманы.

Сейчас, когда он, едва сдерживая волнение, стоял перед своими героями, он казался еще моложе. Чисто выбритый, взлохмаченный, в черном как смоль костюме и белой льняной рубашке, расстегнутой до середины груди, Уэйнрайт выглядел не старше двадцати пяти.

– Никто из вас не ушел, – сказал он. Даже без помощи динамиков низкий голос заполнил зал. – Тогда позвольте мне рассказать о нашем следующем шаге во тьму.

Мор провела языком по кромке передних зубов и остановилась в том месте, где крохотный кусочек был отколот.

– Завязывайте с этой пургой. Что мы здесь делаем?

Уэйнрайт улыбнулся. Этого вопроса он и ждал.

– Кто хочет провести ночь в доме с привидениями?

Мор села вместе с остальными за длинный стол, когда послышались шаги.

В зал вошла молодая афроамериканка – лет тридцати, высокая, стройная, в белой майке, черном лифчике и камуфляжных штанах с накладными карманами. На голове ее красовалась восхитительная пышная копна не тронутых парикмахером курчавых волос. Меж гладких щек сияла добродушная улыбка. С плеча девушки свисала на длинном ремне дорогая цифровая камера. В каждой руке она держала по две книги в мягкой обложке.

Девушка представилась как Кейт, просто Кейт. Говорила она по-южному зычно, тягуче – явно выросла в Джорджии. Перед каждым писателем Кейт положила по книге.