Следующие два часа Мор писала, подставив обнаженное тело поцелуям рассветного солнца. Это был ее языческий ритуал – писать голой, пока последние звезды покидают светлеющее небо. Она почти не спала – три-четыре часа самое большее. Каждая секунда бодрствования была подчинена насущной необходимости: есть, пить, трахаться, заниматься спортом, работать. Ее разум походил на цепь хитроумно соединенных ловушек: стоило захлопнуться одной, другая уже была наготове.

Каждый день она старалась придерживаться строгого распорядка. Три часа писать, никаких перерывов, никаких исключений. Час на обед. После обеда писать еще минимум четыре часа. Большинство литераторов считали за счастье выдавать по десять страниц в сутки. Мор, когда ничто не нарушало ее графика, каждый день гарантированно добавляла к рукописи по двадцать страниц. Если она работала над сценарием, то в конце дня выходило не меньше тридцати. Она не страдала от писательского запора. Это удел слабых, недисциплинированных. Сочинение прозы казалось ей похожим на секс. Грубое, первобытное занятие. Имеющее одну цель – доставить ей самой удовольствие. Читатели могут подпитываться ее силой… или убираться восвояси. Если читателям не по зубам те истории, что она предлагает, то такие читатели ей не нужны. Пусть себе сидят в уютных креслах и тешатся заплесневелой дрянью от Себастьяна Коула.

Пальцы Мор без устали колотили по клавишам, будто капли дождя, словно темное облако разразилось мощным ливнем прямо в гостиной.

Сегодня был особый день. Сегодня она приступала к новому роману.

К черту «Надрез». К черту Гэри. К черту Таннера и Филипа. К черту киностудию, и юриста, и всех прочих жалких козлов, которые хотели ее нагнуть.

Она их всех обставит. Они уже не более чем размытые силуэты дорожных столбов в ее зеркале заднего вида.

Слова неслись по экрану, а в голове Мор сталкивались атомы зарождающейся истории.

Сюжет явился ей, как обычно, в виде внезапно вспыхнувшего видения. Видения картины в музейном зале. Как всегда, Мор принялась задавать вопросы.

Что особенного в этой картине?

Над ней работает женщина-реставратор.

Кто она?

Ее зовут Сид. Недавно она рассталась с парнем и теперь ищет утешения в работе. Она молодая, к тому же вся в пирсинге и татуировках, и поэтому коллеги не принимают ее всерьез. Однажды вечером, реставрируя картину, Сид обнаруживает кое-что непредвиденное.

Но что? Что она обнаруживает?

Что под картиной скрывается другая картина. Вроде бы простая реставрация принимает неожиданный оборот. Сид уже не восстанавливает изображение, а высвобождает. Вопреки воле куратора музея она начинает снимать верхний слой.

Что она находит?

Око. Око бога. Холодное и злое. А в нем письмена на древнем языке, что давно считался забытым.

И что говорят письмена?

Они говорят, что через страдания других Сид сможет избавиться наконец от своей боли.

Мор так погрузилась в эту новую историю, что от звонка мобильного дернулась, будто на электрическом стуле. Убрала пальцы с клавиатуры, отпрянула от ноутбука, связь распалась.

– Черт!

Сердце бешено стучало, было видно, как над обнаженной левой грудью пульсирует кровеносный сосуд. Она схватила телефон со стеклянного кофейного столика. Бросила взгляд на экран: там высветилось «Анайя Патель».

Мор медленно выдохнула. Раз уж ей помешали, хорошо, что это хотя бы Анайя.

Нажала на зеленую кнопку:

– Итак?

Ровный, невозмутимый голос ее агента ответил из мобильных глубин:

– Итак, я все еще считаю, что ты совершаешь ошибку.

Анайя родилась в Лос-Анджелесе, однако говорила с заметным акцентом, как и ее родители-индийцы.

– Я не об этом, Анайя.

На том конце раздался искаженный помехами вздох.

– Итак, мне не сообщили ничего такого, чего ты не знаешь, – сказала Анайя.

– Зачем вся эта долбаная конспирация?

– Затем, что это Уэйнрайт. Он любит играть в игры.

Мор внезапно стало неуютно. Она торопливо отогнала это чувство, как отгоняют назойливое насекомое.

– Это, в конце концов, просто интервью. Сели – встали, – сказала она.

В трубке повисла тишина – слышно было лишь потрескивание, когда сигнал перелетал от вышки к вышке.

– А вот об этом мне кое-что сообщили. Боюсь, «сели – встали» не получится, – наконец откликнулась Анайя. – Им нужно два дня и две ночи.

– Для интервью? – Мор склонила голову набок, прикрыла глаза. Черная грива упала ей на грудь. – Такое ощущение, что эти ребята хотят надо мной поприкалываться, Анайя. А ты знаешь, я не люблю, когда надо мной прикалываются.

– Тогда откажись.

Этого Анайя и хотела. После того как Мор сообщила об излишне показушном послании на двери, она стала звонить ей каждый день. Письмо прислали в тот самый вечер, когда Мор устроили подставу в стейк-хаусе в западном Голливуде, и этот факт лишь усиливал сомнения Анайи. Давать интервью было плохой идеей. Не следовало делать это сейчас. Сейчас следовало затаиться и планировать следующую атаку, то есть следующий бестселлер Ти-Кэй Мор.

Мор ничего не ответила, и Анайя смилостивилась:

– Или прими предложение. Но играть придется по правилам Уэйнрайта. А он трюкач. Не исключено, что дело тут нечисто.

Мор накрутила свои длинные волосы на запястье, словно боксер, готовящий руки к бою.

– Я хочу этого, – сказала она.

– Ладно, договорились, но послушай, Мор, интервью не повод для наезда на Гэри и киностудию.

– Это мое интервью, что захочу, то на хрен и скажу.

– А они тебя на хрен засудят. Пожалуйста, если Уэйнрайт будет гнуть эту линию, не ведись. Поговори про свое творчество. Поговори про книгу «Надрез». А про фильм «Надрез» говорить не надо, если только не хочешь обеспечить ему халявную рекламу.

Мор сжала кулак и с силой потянула себя за волосы:

– Мне надо работать.

– Мор…

Серебристый ноготь ткнул в красную кнопку, и Анайя исчезла.

Мор швырнула телефон на белый винтажный диван и вернулась к ноутбуку. Дом снова наполнился стуком клавиш.

Вьюнки не желали сдавать свои позиции.

Похожие на щупальца зеленые стебли крепко оплели ворота, не давая открыть их.

Кэппи Ковак просунул руки в перчатках в ромбовидиные ячейки сетки-рабицы и хорошенько тряхнул ворота.

– Дик! – рявкнул он сыну через плечо. – Иди помоги мне с этой дрянью!

Тридцатишестидюймовый болторез впился в нижний угол ворот и выхватил кусок рабицы. Дик проворно резал сетку снизу вверх, ряд за рядом, вены набухли на его бугристых бицепсах. Дику было почти тридцать, у него уже намечалось пивное брюшко, но парень он был крепкий. Работящий. Ответственный. Настоящий мужик.

– Почти готово, – сообщил Дик тонким голосом.

Такого звука никак не ожидаешь от широкоплечей толстошеей туши. Он свел ручки болтореза вместе, кусачки прогрызли последний ряд сетки.

Кэппи сомкнул свои короткие толстые пальцы на центральной секции ворот и снова потянул. Ворота уже отсоединили от окружавшего дом забора. Но они все равно не поддавались.

– Помоги мне повалить эту курву! – скомандовал он сыну.

Дик встал рядом с отцом и взялся за ворота. Вместе они потянули со всей силы. Вьюнки словно схватились крепче. Стебли сплелись, вцепились в ворота.

– Тяни! – рявкнул Кэппи.

Внезапно ворота поддались. Как будто все вьюнки отпустили их разом. Кэппи и Дик не успели уклониться. Оба рухнули на спину, а ворота восемь на шесть футов упали на них сверху.

– Матерь Божья, – выдохнул Кэппи.

– Извини, – только и сказал Дик.

Они осторожно откинули ворота в сторону и поднялись на ноги.

– Господи, – прошептал Дик.

Перед ними лежала гора вьюнков, еще пару секунд назад оплетавших ворота, никому не дававших подойти к дому на Кровавом ручье. За оградой раскинулось заросшее поле, острия травинок покачивались под мягким ветерком, словно пики войска, преграждающего им путь.