— Ноа, могли бы вы повторить всё то, что рассказали офицеру Фьюрингу после проведения процедуры возврата воспоминаний его дочери? — адвокат подходит ближе к стойке, положив одну руку на перекладину. — Начиная с того момента, как вы увидели воспоминания, прикрепившиеся к пациенту после контакта с оборотнем.

— Я видел не так уж и много, основную информацию мне уже рассказал Глен, после… — он делает небольшую паузу, — после тщательных уговоров.

— После физически примененной силы? — уточняет Уиттмор, поглядывая на смотрителя, следящего за ритмом сердца.

— Именно. После нескольких ударов в челюсть, — спокойно отвечает Ноа, а в зале слышится усмешка Глена. — Он подлил в духи Дженнифер Блейк волчьи феромоны. Я бы в любом случае не смог распознать их влияние, но на это и был расчет. Подвести меня к измене, просчитав реакцию Тины, и ждать, когда она придет на процедуру закрытия воспоминаний. Ему нужно было нас разлучить, якобы спасая свой вымирающий род, но, на самом деле, он делал это из-за страха.

— И какого же страха? — уточняет адвокат.

— Из-за страха, что наша компания достанется его внебрачной дочери, Мэл.

— То есть, мистеру Васкесу нужны были прямые наследники внутри семьи?

— Всё верно.

— А как же его собственное потомство?

— Глен не может иметь детей после недавнего отравления аконитовой сывороткой.

— И свою внебрачную дочь признавать тоже не собирается, верно?

— Верно. Он решил подложить под меня мою же секретаршу, потом уговорил рассказать это Тине, зная, что она не простит, и для эффективности лишил её воспоминаний.

— Но мисс Фьюринг пришла на процедуру добровольно, не так ли? — уточняет адвокат.

— Добровольно, и в этом нет ничего удивительного — Тина вспыльчивая, Глену это известно, — Ноа переводит взгляд с адвоката на Тину, та смотрит с удивлением и страхом. — Она пострадала только лишь потому, что я влюбился в неё и не собирался ничего менять в своей жизни. Мне жаль.

Свет выключается повсеместно, потому что Тина закрывает глаза и пытается не встречаться мысленно с панической атакой. Картина из воспоминаний всплывает, как по заказу: Глен с флаконом в руках, ехидная ухмылка, коварный план. Ноа изменил не по своей воле.

О, Господи, остановите планеты, пока они не взорвались внутри и не убили ударной волной всех находящихся в зале.

Дыхание рваное, сердечный ритм летит ко всем чертям, губы дрожат, как и пальцы. Холодно. Тина почему-то чувствует холод, будто её окатили ледяной водой.

Ей срочно нужен воздух, и обогреватель, и дефибриллятор…

— Тина, ты как? — взволнованно спрашивает отец, сидящий рядом. — Дочка?

— Я в норме, сейчас вернусь, — отвечает Тина, постепенно уплывая в объятия паники.

Она подскакивает на ноги, расстегивая на ходу верхние пуговицы на блузке, слишком сильно отодвигает стул, ударяя его о деревянное ограждение, а затем неровными шагами направляется к дверям, придерживаясь за перила.

Боже, как же ей нужен воздух. Кто забрал весь кислород из легких?

— Мистер Васкес! Вернитесь на свое место! — слышится крик за спиной, но Тина не может реагировать адекватно, краем сознания улавливая мысль, что Ноа последовал за ней. — Мистер Васкес?

— Десятиминутный перерыв, — еле слышное наставление судьи, когда Тина уже почти выходит из зала суда.

Коридоры кажутся невероятно узкими, устрашающими, сковывающими. Тина делает несколько шагов, упираясь, наконец, руками в подоконник с множеством цветочных горшков на нем. Она старается дышать ровно, сражается с атакой своими силами, и у неё получается, хоть и медленно. Позади слышатся осторожные шаги, но оборачиваться нет смысла — догадаться о том, кто стоит неподалеку, совершенно несложно.

— Ничего не изменится, Ноа, — Тина пытается говорить уверенно, постепенно выравнивая дыхание. Надо же, она справляется с панической атакой самостоятельно, без чьей-либо помощи, что не может не радовать. — Думаешь, это нормально? Трахнуть меня, зная, что я нихрена не помню? Даже подстроенная измена не оправдывает твой поступок.

— Нет, это не нормально. Очевидно, я как был мудаком, так им и остался. Но, знаешь что? Я ни о чем не жалею, — отвечает Ноа.

Тина усмехается и смотрит на него через плечо. Если Ноа пытается наладить их отношения, то он выбрал неправильную тактику.

— Поверить не могу… — Тина отворачивается обратно, покачивая головой.

— Я просто не знаю, как иначе, — доносится сломленный голос Ноа, режущий по старым шрамам. — Я виноват, но не способен поступать иначе, когда ты рядом. Да, это свинство, да я не прав, но это сильнее. И если можно сказать коротко о том, что я сделал в ту ночь, то я просто любил тебя, Тина.

Тина вновь оборачивается, встречаясь со стеклянным взглядом. Она никогда не видела Ноа таким разбитым. Таким потерянным. Слабым. Где тот оборотень, что готов свернуть шею одним движением? Где альфа с металлическим стержнем внутри? Когда Ноа успел сломаться?

— Просто скажи мне, чтобы я уезжал, — просит Ноа. — Тина, просто скажи мне уезжать из этого города, потому что я не оставлю попыток добиться тебя вновь. Прогони раз и навсегда. Я не решусь на это сам.

Тук-тук.

«Сердце, куда же ты? Вернись… ты мне еще необходимо», — все мысли в два предложения.

Тина поворачивается всем корпусом, не спеша отходить от подоконника, потому что он сейчас — самая лучшая опора. Хочется сказать, что любит, что нуждается, что… прощает. Но не поворачивается язык. Наверное, осознавать свою готовность к прощению сложнее, чем представлялось изначально. Да что здесь говорить, Тина изначально не представляла себе вариант с прощением Ноа. Теперь понятно, о каком сложном выборе говорил отец. Понятно, почему он сказал, что не получится начать всё сначала. Невозможно начать, если прежний этап не завершен.

Мысли сгущаются в пчелиный рой, скомкиваются в неровный шар из убеждений, сомнений, желаний. Тине бы сейчас Аддерола целый стандарт.

Ноа изменил, но под действием феромонов.

Ноа не сделал бы этого, будь в здравом уме.

Волк не предал бы своего человека, не подтолкни его к обрыву.

Тина понимает это, но боится осознавать, потому что если осознает, то до прощения останется один шаг. Тот самый шаг, который и сделать хочется, и страшно. А знаете, почему страшно? Потому что предательство не забывается, даже если ему есть весомое объяснение. Тина всегда будет опасаться повторения случившегося сценария. Еще она не совсем уверена, что сможет доверять так же, как доверяла Ноа прежде.

Несколько сомнений разбивают выстроенную защиту.

— Дочка, нам нужно вернуться и продолжить слушание. Ты в порядке? — Джон выглядывает из кабинета, грозно впиваясь взглядом в широкую спину Васкеса. Тот, в свою очередь, даже не дрогнул. — Решите все свои вопросы после.

— Нет, Тина, ответь мне прямо сейчас, и мы оставим этот вопрос раз и навсегда, — Ноа убирает руки в карманы, поглядывая в пол напряженным взглядом. — Теперь тебе все известно, нет смысла тянуть. Ты хочешь, чтобы я уехал?

Ноа ждет.

Паника возвращается, а вместе с ней и сомнения.

Любит. Ненавидит. Снова любит. И как же простить?

Тина пытается бороться, закрывает глаза, видя уезжающего Ноа за бесконечный край горизонта и, кажется, чувствует легкость. Обманчивую ли?

— Уезжай, — твердо и коротко говорит Тина, не открывая глаз.

Вот и проверит, насколько лживая показалась внезапная легкость.

На кухне слышно, как отключается чайник, привлекая к себе внимание. Ноа кладет обратно на кровать сложенную вдвое футболку, которую собирался положить в большой чемодан. Третий по счету. Вещей оказалось слишком много, желательно впихнуть то, что можно увезти прямо сейчас, а остальное заказать контейнерной доставкой или вовсе продать вместе с домом. Нужно вместить в три чемодана практически всю свою ранее счастливую жизнь. Звучит смешно, но это чистая правда.

Ноа был счастлив, когда обнимал Тину; когда чувствовал её дыхание на своей шее; когда мог дотронуться до кожи, усыпанной родинками, словно млечный путь осыпают звезды. Ноа был счастлив тот небольшой год, который соединял воедино две разные судьбы. Сейчас Ноа мертв. Не буквально, но все же.