— Болэн. Вот так?

— Сильнее. Вот так.

После мимолетного торжества над Ривзом Проктор задумался. Он знал, что священную преграду не следует воспринимать походя; однако занимался он ими недостаточно часто, чтобы считать себя на самом деле опытным. Но какого черта. В предоперационном смысле этого парня подготовили хорошо; он просто подкрутит.

— Сестра, какую иглу для спинномозговой пункции нам принес Ривз?

— Номер двадцать два, доктор.

Проктор хмыкнул. Этот Ривз — истинный маньерист. Такая вот худосочная иголочка; но, может, теперь так и делают. Раньше-то игла была с ружейный ствол, и спинномозговая жидкость хлестала по спине шута горохового. Работа производилась быстро, но потом у пациента наступали памятные головные боли.

Проктор приступил. Нажал иглой на четвертый поясничный сухожильный промежуток, ввел ее поглубже в подпаутинное пространство и извлек два куб. см спинномозговой жидкости, которую смешал с сотней мг кристаллов новокаина в гипербарическом растворе, который и вколол обратно, веря, что жопа Болэна перестанет реагировать на внешний мир на добрых четыре часа.

Только для предосторожности — вообще-то предосторожность была Ривзова — он дал Болэну в руку пятьдесят мг сульфата эфедрина.

— Удерживайте его ровно в сидячем положении, — сказал Проктор и вышел к питьевому фонтанчику, где заглотил еще один сонник, на сей раз — весь в соринках из кармана. Печально вгляделся в пространство перед собой и подумал: Я был любимчиком флота.

Болэна прокатили мимо, по пути в операционную. Он принялся озирать всю свою жизнь. На память мало что пришло. Он мог вернуться — лежа онемело, жертва стыренной спинномозговой жидкости — недели на две хоть с какой-то плотностью; затем — только вспышками. Типа: школа-пансион, субботнее утро, в призрачном классе для занятий неудовлетворительных учеников; Болэн и еще три олуха под присмотром, как мясо, дежурного наставника, в чистом Весеннем свете, в молчанье. В одном окне класса полосатые мальчики-атлеты бесшумно раскачиваются, проносясь мимо в отработке ударов; трудные мячи им подает машинка из оцинкованной загрузочной воронки, а дорожки между базами по-прежнему в грязи. Болэн прикрывает ладонью глаза в очевидном сосредоточении, временами задремывает, временами из-под учебника по Истории США высовывает журнал: «Оружие и боеприпасы»^{215}. В уме у себя он держит на изгибе руки финскую винтовку «сако»^{216}, сидит на хребте в Канадских Скалистых горах, что поблескивают слюдой, и двести лет ждет Большерогого Барана. В нескольких ярдах выше по лощине что-то движется: дежурный наставник засек «Оружие и боеприпасы». Сердце Болэна вихрится в груди и теряет сцепление.

— Мисс? — спрашивает Болэн.

— Сэр?

— Я себя чувствую мертвым египтянином. Вы с Проктором вознамерились вытащить мозг у меня из носа.

— Нет, сэр!

— У меня такое чувство, что жизнь мне выдала прямиком в сопатку. Понимаете, я — последний бизон. И умираю от открытого пневмоторакса. Вы не могли бы что-нибудь сделать в таком случае, как у меня? Соорудить какой-нибудь окончательный экстаз?

— На ум ничего не приходит, сэр.

— Мисс, если у меня клюв сам раскроется и, пока доктор Проктор орудует ножом, послышатся крики, это будет, с вашей точки зрения, конец? То есть вы вашего покорного спишете со счетов? Как другая списала?

— Может, са-амую малость.

— В иных обстоятельствах я стал бы для вас обычным героем. Но, возможно, ваша жизнь и без того не обременена. Есть ли в ней некий кто-то?

Широким шагом вошел Проктор.

— Приступим. — Болэн затянул беспомощную сфинктерную панихиду. Он был в ужасе. Комнату наполняла странная и пугающая машинерия, какой позавидовало бы сколько угодно пиратов, чьи имена на слуху у каждого.

— Больно будет? — поинтересовался Болэн.

— Я не понимаю, о чем вы.

— Но наверняка же это слово отзывается хоть мельчайшим колокольчиком в вашей медицинской башке с карийоном. — Болэн тут же пожалел о своих словах. Ему не хотелось восстанавливать против себя Проктора.

— Похоже на то, — сказал врач медсестре, — что медикаментозная обработка взяла нашего друга штурмом.

Проктор взглянул вниз со своего конца операционного стола. Болэн у него лежал на спине, в позе для камнесечения; с такой Проктору было не слишком удобно работать; но лишь ее станет рассматривать любой серьезный проктолог со спинномозговой анестезией посредством гипербарических растворов, кои Ривз полагал столь неотразимыми. Ривз! Вот же изможденный маленький филистер!

Со своей точки зрения, Проктор с крохотным, чуть ли не атавистическим ужасом наблюдал кольцо тромбированных почечуев. И теперь стоял вопрос демонстрации внутренних осложнений так, чтобы их можно было удалить без дальнейшей вошкоты.

Проктор беспомощно подумал о том, как мог бы стать крупным, чистым авиатором, а не пялиться в выхлоп какого-то умника.

Он ввел указательный палец поглубже в анус Болэна, несколько раз извлек и снова ввел без, по его сужденью, достаточной экструзии внутреннего геморроя. Поддавшись мгновенному нетерпению и чуть ли не из неприязни, он набил анус Болэна комками сухой марли, которые затем и выволок, медленно таща с нею и почечуи. Теперь ему предстояло вычистить совершенно зверскую небольшую помойку. Весь обод ануса был в гроздьях бесспорно патологических экструзий. Проктор вяло рассмеялся.

С некоторой досадой он растянул Болэну сфинктер до анальной апертуры в два сантиметра и затем, расчистив себе побольше рабочего места, довольно рьяно нацелился на — и добился их — три сантиметра, не порвав ни малюсенького кусочка сфинктерной мышцы. Быстро пристегнул четыре пары хирургических щипцов по местам, чтобы участок остался оголен. На лице его проступила улыбка — он вспомнил свои азиатские дни.

Все звуки и движения вокруг Болэна были проникнуты самой зловещей нехваткой обычной действительности. По полю его зрения проплывал инвентарь, весьма напоминающий те орудия, какими мы едим; однако отчего-то с ними что-то было не так. У них имелись кривые рукоятки, или на том, что ты считал ложками, обнаруживались люки, или, когда они друг с другом соприкасались, — звенели с неземной ясностью. А окружали всю эту жесткую, хоть и невыносимую, точность вооружения различные вялые мешки, обвислые неопреновые трубки, чашки густых ворванных гелей, ворсистые неорганические губки расцветок космического века и лицо медсестры в маске, лишенное макияжа, а все волосы сдернуты назад утилитарной суровостью.

Вокруг себя он слышал, как разговаривает врач, откусывая слова, словно бы бросая вызов непониманию его грандиозных медицинских технических особенностей. Болэн чувствовал: нечто похожее на это самодовольство и знание дела должно сопутствовать казни на электрическом стуле, некая учтивость, от которой осужденный усомнится прежде, чем применит слова вроде «вышка» или «жариться».

Проктор капризничал. Не нужно было устраивать такой бардак. И потому он бормотал обычным своим авторитетным голосом, что нет такого, чего он бы не сумел вычистить. Ничего такого.

Но все равно он не понимал, что у него стало с координацией движений. Обычно он бы мог надрезать идеальнейший полукруг у основания геморроидальной шишки и рассечь варикозно расширенный сосуд от наружного сфинктера умелым поворотом запястья. Поистине такую хирургическую операцию можно провести роторной газонокосилкой; однако же он едва с нею справлялся.

Потому вместо чистого и красивого финала ему приходилось выискивать точки кровотечения по всему заднему проходу пациента, останавливать его — в одном случае даже прибегнув к кетгуту, до того гадким там было поражение, — а затем нетерпеливо готовить толстую повязку размером с ловцовскую перчатку, чтобы впитывала серозно-геморрагическую жижу, какая наверняка возникнет у этого человека в постоперационный период.