— Нет, — сказал Болэн и ушел к себе в комнату, где залюбовался на туго натянутое, как кожа на барабан, одеяло «Хадсонова залива» с четырьмя черными полосами, указывающими на класс или же общий шик^{157}. Дверь он запер; но совсем немного погодя раздалось пощелкиванье Камбловой отмычки, нащупывавшей безразличные кулачки Болэнова замка. Болэн погладил прохладную поверхность простыни.

— Это счастливый Западный приют, — сказал он себе. — Чую дух лося в этой подушке. — Затем, близко к двери, произнес: — Минутку, минутку, сейчас отопру. — Долгий миг он не двигался. — Вам нужно ключ вытащить.

— Ладно. — Ключ извлекся.

— Входите, — сказал Болэн. Ручку вывихнули, и дверь не открылась.

— По-прежнему заперто, — провыл голос, навязчивый от гнева.

— Постойте. Секундочку. — Болэн почистил зубы. — Как вы меня назвали? — Ответа нет, лишь еще одна стремительная полная неудача отмычки. Омовенья Болэна были крайне тщательны. Сперва он ловко почистил зубы, затем гладко причесал волосы. Гречишное тесто ни разу не наливал он гладко. Ключицы он аккуратно расправил, а копчик приподнял под пикантным углом, как масаи. В рассужденье подготовки попрыгал по комнате в чем-то ставшем похожим на совершенное неистовство. Резко распахнул настежь дверь, вырубил намертво Камбла, закрыл дверь и улегся на боковую.

Но вот, однако, послышался отрывистый стук в дверь, и Болэн ответил, рассчитывая видеть безотрадную, ненормально преувеличенную рожу недавно коматозного Камбла. Неожиданно обнаружил он перед собой Фицджералда же, мучительно старавшегося не наступить на своего десятника.

— Что это с ним?

— Получение удара в челюсть. Гидравлическое воздействие его, как видите, к сокращению сознания. — Фицджералд перешагнул его и вошел в комнату. — Я знаю, зачем вы пришли.

— Правда?

— Oui, топ enfant^{158}, — сказал Болэн, — вы хотите пригласить меня к себе в семью.

— Вы отдаете себе отчет, сколь недорого мне обойдется распоряжение вас пристрелить?

— Да.

— Правда?

— Но меня тревожит, что вы поддерживаете подобные связи.

— Что ж, ну, спокойной ночи, Болэн.

— Вам спокойной ночи, сэр. Смею надеяться, эти мрачные треволненья не нарушат вашего сна. Взгляните на это и вот с какой стороны: я точно так же задешево мог бы распорядиться убрать вас. Предполагаю, цена нам обоим по карману.

— Да, наверное. Что ж, тогда спокойной ночи, Болэн. — Он вышел, болезненно тщась не наступать на лицо своего десятника Бренна Камбла. Болэн лег спать, тронутый муравьиной суетою магнатов — их нескончаемыми грезами, то есть о том, как можно распорядиться деньгами.

За долгим скользом сна для Болэна последовал призыв к завтраку. Он вывалился в коридор и оказался в некоего рода процессии — все семейство перемещалось в одном направлении и наконец расселось в молчании за стеклянным буфетным столом. Подавала им старая индейская дама, державшаяся сурово, отчего никто не произносил ни звука. Тарелки ставились на стол с необязательным стуком. Затем, когда показалось наконец, что возможно есть с удобством, в коридоре раздался гвалт. Вслед за Камблом, темнеющим от ярости, явился баснословный множественный ампутант неподобающих грез о нетопырьих башнях — ничуть не хуже, хоть и изношенный, — К. Дж. Кловис, разнообразно поддерживаемый привлекательно сработанными алюминиевыми механизмами и надстройками; вокруг оного дорогой фланелевый костюм, в котором он щеголял (а теперь и в перламутрового оттенка «доббзе»^{159} с заломленными полями), казалось, ниспадал с изумительной футуристической элегантностью. Вздорным откликом на шум в створчатые двери дымчатого стекла шагнула индеанка. Кловису заказали завтрак. Фицджералды поднялись, в ужасе весело улыбаясь. Надо сказать, довольно-таки металлургическая поверхность Кловиса, явленная миру, повергала бы в робость любого, кто не следил за процессом.

Болэн всех представил. Камбл, щеголяя рубцами, откланялся. Болэн наблюдал за ним, покуда его вниманье не вернулось к остальным; он обнаружил, что Кловис уже продает нетопырью башню.

— Нам не нужна нетопырья башня, мистер Кловис, — сказала Ля.

— Вы это в каком смысле имеете в виду?

— В любом, какой ни возьми.

Кловис засветил им энцефалитный трюк — комары как наполненные гноем шприцы, так далее, тому подобное, — включая чарующее изложенье смерти от микроба, при котором его пухлая обвислая тушка скорбно корчилась под отрывистыми движеньями металлических членов. С точки зрения Фицджералдов, это было поистине омерзительно. Без помех остывали кофе и тост. Сам Фицджералд прямо-таки вытаращил глаза; хотя по некой причудливой ассоциации он припомнил, как сплавлялся на каноэ в летнем лагере возле Синего Холма, Мэн; впоследствии (1921) же его тошнило на морском пикнике.

— Все равно летучие мыши не нужны? — тихоньким голоском поинтересовался Кловис.

Барыня Фицджералд, отлично умевшая не упускать мяча из поля зрения, сказала:

— Няу. И башня тоже не нужна.

— Где мой завтрак? — взревел Кловис.

— Мы хотим жить вместе, — обратилась Энн к матери. — Николас и я.

— Как вы нас избрали?

— Я искал своего бригадира.

— Закрой ротик, — велела барыня Фицджералд дочери, которая судорожно глодала колбаску. У двери вновь нарисовался Камбл.

— Выпишите мне чек, — сказал он, — я свое уже взял.

— Поговорим об этом после завтрака, — сказал ему Фицджералд. — Возможно, вы правы.

— Или он, или я, — сказал Камбл.

— Вполне, — сказал Фицджералд, — но позже, ладно? Мы всё выясним.

— Я достаточно взрослая, чтобы принять это решение, — сообщила матери Энн. Камбл вышел. Принесли завтрак Кловиса. Он похмурился на даму америндского^{160} происхождения, колотившую по столу, расплескивая чашки, полные кофе.

— Что ты сказала? — спросил у своей дочери Фицджералд, этот потрясенный человек.

— Николас и я желаем завести хозяйство.

— Ты просто неразборчива, — обвинила ее мать, — не так ли.

— И пора уж ей начать, — заявил папа.

— Так она ж нет, Дьюк. Она неразборчива и никогда такой не была.

— Жизнь умеет по-своему проявлять в людях разборчивость.

— Энн, — сказала мать, — я очень не хочу, чтоб ты училась разборчивости трудным путем.

— Я же сказал вам — позже! — сказал Фицджералд Камблу, который возник вновь. — А теперь прочь. — Камбл улизнул. — Ни единой нетопырьей башни, — сказал он, перехватив взгляд Кловиса.

— Я ее могу вам не задорого, — сказал Кловис.

— Скажи нам, что ты это не всерьез, — сказала барыня Фицджералд.

— Я это не всерьез. — Энн пожала плечами.

Тут Кловис на самом деле взялся есть так, словно не доживет до следующего дня, сметая не только собственный обильный завтрак, но и все остатки. В какой-то момент его приспособление стискивало три куска тоста и невыжатый грейпфрут. Добро и весело будет сказать, что он завораживал всех.

Болэн извинился, самую малость подмигнув, что означало «туалет»; и сбежал. По правде, кровеносные сосуды у него в голове бились апоплексическим всплеском. Он вышел наружу под взрывающиеся тополя и жаркий горный свет, ощущая взбуханье свободы облегченья пространства редкости знания того, что где-то совсем рядом есть незримый журчащий спуск горной воды. В потоках по боковому склону он различал зеленые руки осин — миллионы крутящихся листиков. Затем прыгнул в «шершня» и был таков.

Покадровая съемка показала бы бледнейшую мятно-зеленую полоску на фоне гор и неуклонный ливень трансконтинентальных комьев земли из-под умирающих боковых нижних молдингов и пробитых выпуклин крыльев. За спиральной ящеркой дефектов стекла — озабоченное лицо его, Болэна. Что он вообще кому-нибудь сделал?