– … а когда мы спустились по той реке и джунгли остались позади, они за мной так строго следить перестали, – продолжала она. – До наших мест, где меня поймали, было целых два месяца пути, и они решили, что у меня не хватит пороху пробиваться назад в одиночку. Слишком много в джунглях жуткого зверья. Твой полуночник по сравнению с ними – козявка безобидная.

Передернула плечами.

– Когда мы пришли в городок на самом краю обжитых мест, мне даже разрешили свободно ходить. Вокруг городка загородка была, за нее лучше было не соваться, так что надобности не стало меня взаперти держать. К тому времени я немножко научилась их языку, а они – немножко моему. Но разговоры у нас были самые простенькие. Один из их ученых, Эсээтеи, изучал меня по-всякому. В том городке, в больнице, машина была, и они снимки делали, что у меня внутри. Все внутренности, весь скелет. Подробнейшим образом. Сказали – чрезвычайно интересно. Представь себе! Таких женщин, как я, свет не видывал, а им просто-напросто чрезвычайно интересно! Ты подумай!

– Ну-ну-ну! – развеселился Хэл. – Нельзя же требовать от жучей, чтобы они смотрели на тебя, как мужчина вида «хомо сапиенс» на женщину вида «хо-мо сапиенс»… то есть…

Она лукаво глянула на него.

– Так, значит, я женщина вида «хомо сапиенс»?

– Очевидная, несомненная, бесспорная и восхитительная.

– Дай-ка я тебя за это поцелую.

Наклонилась над ним, прижалась губами к губам. Он сжал губы, как всегда сжимал, когда его еще Мэри целовала. Но Жанетте это буверняк не по вкусу пришлось, потому что она сказала:

– Ты же мужчина, а не идол каменный. А я твоя люба. Ты не только принимай поцелуи, но и сам целуй. И не так грубо. Ты губами мне губы не дави. Ты нежно, ты мягко, будто твои губы с моими сливаются. Гляди.

И кончиком языка потеребила ему язык. Откинулась, засмеялась, а у самой губы алые, влажные. Он содрогнулся и с трудом дыхание перевел.

– А твой народ постановил, что язык только на разговоры годен? По-вашему, я веду себя грешно и антиистинно?

– Не знаю. Эту тему никто ни с кем никогда не обсуждает.

– Тебе понравилось, я же вижу. Но ведь это тот самый рот, которым я ем. Тот самый, который ты меня заставляешь тряпками завешивать, когда я сижу за столом против тебя.

– Можешь не завешивать, – сдался он. – Я обдумал это дело. Нет разумного повода на время еды прятаться. Просто меня научили, что есть в открытую омерзительно. Как у Павловской собаки слюна текла, когда звонок звенел, точно так же и меня тошнит, когда вижу, как другие пищу в рот кладут.

– Давай есть. Потом выпьем и поговорим. А потом будем делать все, что только захотим.

А он даже не покраснел. Быстро переучивался.

После еды она взяла кувшин, развела в нем та-ракановку водой, добавила сизой жижицы, отчего смесь на вид стала похожа на виноградный сок, и заправила лепестками апельсинового цветка. Со льдом напиток стал прохладен, и даже вкус у него появился виноградный. И давиться им не приходилось.

– Почему ты меня предпочла, а не Порнсена? Она села к нему на колени, одной рукой приобняла, другой стакан на столе поглаживала.

– Ой, ты был такой симпатичный, а он – урод. И еще у меня чутье, кому можно доверять, а кому нет. Надо было быть осторожной, я понимала. Папа рассказывал про землян. Предупреждал, что им верить нельзя.

– Прав был. Должно быть, интуитивно, но ты угадала точка в точку. Если бы у тебя были сяжки, я сказал бы, что ты улавливаешь нервное излучение. Может, и вправду у тебя сяжки? Давай-ка, глянем!

Он запустил руку ей в пышную прическу, но она откинула голову и расхохоталась.

И он расхохотался, коснулся ее плеча и погладил нежную кожу.

– Я, наверное, единственный на корабле такой. Остальные тебя с ходу жучам выдали бы. Но зато попал в переплет. Видишь ли, где ты, там и Обратник тут как тут. Как по лезвию хожу, но назад вернуться – да ни за что на свете! То, что ты мне про аппарат рентгеновский у жучей порассказала, знаешь, настораживает. До сих пор мы тут ни одного не видели. Значит, жучи их прячут. Если прячут, то с какой стати? Электричество им известно, так что, по идее, они в силах открыть и рентгеновское излучение. Раз прячут, то не потому ли, что хотят скрыть кое-что поважнее? Звучит не слишком убедительно, понимаю. В конце концов, мы в здешней культуре не очень разбираемся. Мы здесь без году неделя. И людей у нас маловато для таких дознаний. Может, я хватил через край? Весьма на то похоже. И тем не менее, Макнеффа следовало бы предупредить насчет жучиного рентгена. Но как я ему скажу, откуда дознался? Выдумать источник информации у меня пороху не хватит. Так что стою перед дилеммой.

– Перед дилеммой? Что это за зверь? Я про такого не слышала.

Крепко обнял ее и сказал:

– Дай тебе Сигмен и впредь не слышать.

– Слушай, – сказала Жанетта, обожгла взглядом прекрасных карих глаз. – Зачем тебе эта маета – Макнеффа предупреждать? Если Сиддо собирается напасть на Союз ВВЗ – ты же сам рассказывал, как кое-кто это название толкует: Союз Воров В Законе, – и если жучи победят, тебе-то что за дело? Что нам помешает добраться до моих родных мест и поселиться там?

Он в ужас пришел.

– Это же мой народ! Мои земляки! Они, то есть мы, Сигмену верны и не воры в законе, а Союз Возвращенных Восстановленных Земель! Я на предательство не способен!

– А предаешь уже одним тем, что меня здесь прячешь, – отчеканила она.

– Ну, ты дала! – помедлив, ответил он. – Не такое уж это предательство, вернее, вовсе не предательство. Кому я навредил тем, что ты здесь?

– Мне дела нет, навредил ты или не навредил хоть всему свету. Меня заботит, навредишь или не навредишь себе.

– Себе? Да краше я отродясь не жил!

Она ласково рассмеялась и чмокнула его в ухо.

А он помрачнел и сказал:

– А я о нас обоих думаю, Жанетта. Раньше ли, позже ли, и, наверное, чем раньше, тем лучше, нам придется искать убежище. Причем поглубже под землей, имей это в виду. Потом, когда все кончится, можно будет выбраться на свет божий. Если справимся, восемьдесят лет тихой жизни нам гарантированы, этого за глаза и за уши хватит. Пока «Гавриил» долетит до Земли, и пока оттуда прибудут корабли с поселенцами. Мы с тобой тут будем вдвоем среди зверей, как Адам и Ева.

– Ты это о чем? – спросила она, широко открыв глаза от изумления.

– а о том. Наши спецы день и ночь колдуют над образцами крови, что жучи дали. Вот-вот выведут комбинированный пситовирус, который свяжет медь в кровяных тельцах жучей и нарушит всю электрохимию дыхания.

– Зачем?

– Попробую объяснить, хотя чую, что придется сразу на трех языках толковать: по-американски, по-французски и по-сиддийски. Иначе ты не поймешь. Один из штаммов это пситовируса убил большую часть населения Земли во время Апокалипти ческой битвы. В подробности пускаться не буду. Достаточно сказать, что этот вирус был тайно рассеян в атмосфере Земли с кораблей марсианских колонистов. То есть потомков землян, которые поселились на Марсе и считали себя природными марсианами; вождем у них был Зигфрид Русс, распоследний мерзавец во всем белом свете. Так в учебниках истории говорится.

– Не понимаю, – сказала она. Насупилась, во все глаза на него уставилась.

– Смысл уловишь. – Четыре корабля с Марса под видом торговых сошли на низкие предпосадочные орбиты и рассеяли миллиарды этих вирусов. Незримые связки белковых молекул, они попали в атмосферу, по всему миру разлетелись, мелкой моросью оседать начали. Эти молекулы, стоило им попасть на кожу, связывались с гемоглобином в красных кровяных тельцах и придавали им положительный заряд. Такие тельца сцеплялись с неповрежденными, и начиналось что-то вроде рекристаллизации. Красные кровяные тельца на диски похожи, так вот эти диски разламывались пополам, делались серповидными, и развивалась так называемая серповидноклеточная анемия. Эта рукотворная анемия валила людей быстрее и надежнее, чем природная, потому что большую часть клеток поражала, а не малый процент. До каждой клеточки добиралась и разламывала. Кислород переставал поступать в ткани организма, и наступала гибель. Гибель всего человечества, Жанетта. Почти все человечество вымерло от кислородного голодания.