— А перед зеркалом можно? — спросил Джим. — Это как — при людях или нет?

— Остряк-самоучка, — буркнул Вуниер. — Знай выполняй, что тут написано, и все будет прекрасно.

Он доволок ноги до стены напротив и содрал с нее какой-то листок с печатным текстом. Джим успел прочесть, прежде чем листок отправился в корзину:

НЕ БОЙСЯ ИСКУЛАПА.

Был там и рисунок.

— Какой-то умник лепит такое во всех комнатах, — сказал Вуниер. — Мы зовем его Алый Буквовщик <Намек на роман классика американской литературы Натаниэля Готорна (1804–1864) «Алая буква». (Примеч. ред.)>. Задница у него будет алая, если попадется.

Теперь на стене остались только несколько изречений в рамочках, похожие на вырезки из «Саттердей Ивнинг Пост», да календарь.

— А мантры? — спросил Джим. — Они висят во многих комнатах.

— Это нормально, это входит в терапию. Некоторым они нужны, чтобы проникнуть в Многоярусный мир. — Вуниер помолчал и спросил: — Ты решил уже, кого выберешь?

Он явно напрашивался на разговор. Одиноко ему, наверно, бедняге. Но Джим не желал жертвовать собой ради человека, с которым у него не было никакой охоты говорить.

— Нет, — сказал он, привстав, потом снова хлопнулся на стул и заглянул под кровать. — А это что такое?

Вуниер раскрыл глаза и тоже хотел заглянуть под кровать, но передумал.

— Ты о чем?

— Там шевелится что-то. Я думал — это тень, но оно очень темное, чернее тени. Наверно, если сунуть туда руку, она отмерзнет и уплывет в четвертое измерение. На веретено похоже. С фут длиной. Вот — опять шевелится!

Вуниер стрельнул глазами в сторону кровати и уставился на Джима.

— Ну, мне пора, — сказал он. И с деланной небрежностью добавил: — Ты уж сам займи своего гостя. — А потом убрался из комнаты очень быстро

Джим громко засмеялся, как только решил, что Вуниер его не услышит. То, что он будто бы видел, Джим позаимствовал из романа Филипа Уайли — название он позабыл, — но не знал, правда ли Вуниер поверил, что под кроватью что-то есть, или просто испугался, что на Джима «накатило».

Через минуту, однако, настроение Джима сделалось какимто полосатым — и черным, и красным. Точно фазы тока. Депрессия, перемежающаяся со злостью. Психологи говорят, что депрессия — это злость, направленная против себя самого. Как же можно тогда за одну минуту испытать обе эти напасти — словно выключателем щелкают туда-сюда? Пожалуй, он и правда вот-вот сбрендит.

МАНИАКАЛЬНОЕ СОСТОЯНИЕ ВЫЗЫВАЕТ СИЛЬНУЮ ДЕПРЕССИЮ.

Надо будет прилепить это в туалете. Он докажет им, что их чертов неуловимый Алый Буквовщик — не единственный, кто способен нанести удар из тьмы.

У него даже своей одежды нет. И денег нет. Отними у мужчины или женщины все имущество и деньги — и вот перед тобой человек, лишенный всякого мужества и всякой женственности. Это уже и не человек. Если он только не индийский факир и не йог, не часть общества, в котором такие люди считаются святыми. В этом мире человека делают одежда и деньги — здесь только король может ходить голым, оставаясь человеком.

У него нет ничего.

Все так же сидя на стуле и глядя в ничто, на ничто, глядящееся в зеркало, Джим почувствовал, что чернота уходит. Она сменилась красным, красным, захлестнувшим каждую клеточку тела и мозга.

Но у человека, который испытывает гнев, кое-что уже есть. Гнев — это позитивная величина, даже если ведет к негативным действиям. В одном стихотворении, которое он читал когда-то давно, говорилось — как же? Джим не помнил наизусть… Ярость сделает свое там, где разум бессилен.

Джилмен Шервуд, один из больных, просунул голову в дверь.

— Эй, Гримсон! Через десять минут групповая терапия!

Джим кивнул и встал со стула.

Он знал теперь, кого выберет. Кем станет.

Это будет Рыжий Орк, властитель-злодей, самый опасный враг Кикахи.

Подлый и свирепый сукин сын. Всех лягает в зад, потому что у самого задница красная.

3 октября 1979 г, Хэллоуин (Канун дня всех святых)

Что-то разбудило Джима еще до того, как зазвонил будильник. Мутными со сна глазами он посмотрел вверх. Трещины на потолке медленно складывались в карту хаоса. Или это начальный набросок какого-нибудь зверя или загадочного символа? Новые трещины ответвились от старых с тех пор, как он вечером лег спать.

Звон будильника заставил его подскочить. Дзыынь! Проснись и пой!

Подымайся, ленивец! Двигай! Двигай! В атаку, вперед!

Утреннее солнце светило сквозь тонкие желтые занавески, и видно было, как из трещин сыплется белая пыль.

Земля под домом шевельнулась и тряхнула его кровать. Прямо под ним, в давно заброшенных горных выработках под Бельмонт-Сити, что-то сдвинулось или осыпалось, и дом Гримсонов еще чуть-чуть просел или покосился.

Три месяца назад за четыре квартала от их дома два соседних здания провалились во внезапно открывшуюся яму два фута глубиной. Теперь они стояли, прислонясь друг к другу, а веранды с них и спереди и сзади сорвало. Раньше между ними было шесть футов расстояния, а теперь их втиснуло в дыру рядом, и они торчали, точно две очень большие и очень твердые свечки у великана в заднице.

Толчок, происшедший минуту назад, выдернул Джима, словно форель на крючке, из кошмара. Но Джим стонал и скулил во сне не потому, что увидел какое-то чудовище. Это был черный на черном сон, где ничего, совсем ничего, не происходило.

Джим приказал себе поднять свои усталые кости с постели. «С песней на устах». Угу. С песней вроде «Хмурого воскресенья». Только сегодня-то среда, день всех душ.

Комната была очень мала. Семь больших плакатов были пришпилены к выцветшим обоям с красными розами на светло-зеленом фоне и к обратной стороне двери. Самый большой изображал Кейта Муна, великого и недавно сошедшего с ума барабанщика группы «Ху». А самый яркий представлял пятерых членов «Хот Вотер Эскимос», местной рок-группы. «План» Диллард блюет в саксофон; Вероника Паппас, «Поющая дырка», кажет микрофон из-под кожаной мини-юбки; Боб Пеллегрино, «Птичкина кака», производит мастурбацию барабанной палочке; Стив Ларсен, «Козел», взвалил на горб гитару; Сэм Вайзак, «Ветряк», брякает по клавишам. Над этой мерзкой компашкой висела дюжина коровьих колокольчиков, вместе напоминающих НЛО в полете. Вблизи и при ярком свете можно было разглядеть тонкие проволочки, прикрепляющие их к потолку.

Джим в рваной зеленой пижамной куртке, красных пижамных штанах и черных носках вылез из постели и открыл дверь. Точно, она открывается туже, чем вчера. Джим прошел налево по темному холлу. Тускло-зеленый ковер на полу совсем протерся. В тесной ванной Джим зажег свет. Взглянув в зеркало, он поморщился. Под кожей назревал третий прыщ. Рыжие усики еще немного подросли со вчерашнего дня. В уик-энд придется побриться. Тупое лезвие (отец их хранит, потому что новые слишком дорого стоят) поцарапает его, сдерет корочку со свежевыдавленных прыщей, и из них пойдет кровь.

Джим помочился в раковину. Так он помогал своему отцу, Эрику Гримсону. Эрик всегда разорялся, что, если часто спускать воду, слишком много надо платить по счету. А еще это была маленькая, хоть и тайная месть Джима их домашнему тирану, в каждой бочке затычке. Стоя над раковиной, Джим изучал себя в зеркале. Большие синие глаза у него от обоих родителей: и от норвежца-отца, и от венгерки-матери. Рыжеватыми волосами, длинной челюстью и выступающим подбородком наделил его Эрик Гримсон. Маленькие уши, длинный прямой нос и слегка восточный разрез глаз — это дары матери, Евы Наги-Гримсон. Рост шесть футов и полдюйма — это от отца. Джиму надо подрасти еще на три дюйма, чтобы сравняться с виновником своих дней. Старик у него жилистый и узкоплечий, но Джиму широкие плечи достались с материнской стороны. Братья у матери хоть и малы ростом, зато крепкие и мускулистые.

Боже ж ты мой! Избавиться бы от проклятых прыщей — и он был бы очень даже ничего. Мог бы даже добиться какого-то успеха у Шейлы Хелсгетс, у самой красивой девочки в Бельмонтской Центральной средней школе, предмета его воздыханий. Джим все собирался посмотреть в словаре, что в точности означает «предмет воздыханий». Джим понимал это выражение так, что любовь у него безответная, что он для нее значит не больше, чем для спутника на орбите задевающий его радарный луч.