Лечение Джима оплачивается по медицинской страховке, но квартальные взносы все равно очень высокие. Ева Гримсон взяла еще одну работу, чтобы их платить. Оба раза, когда она навещала Джима, вид у нее был очень усталый. Она вся исхудала, щеки ввалились, и глаза обведены черными кругами.

Джим почувствовал себя таким виноватым, что предложил бросить лечение. Но мать на это не согласилась. Ведь перед сыном стоит выбор — пройти курс лечения или сесть в тюрьму. Окружной прокурор намеревался судить его как совершеннолетнего, что означало бы более суровый приговор. Мать готова на все, лишь бы не допустить этого. Кроме того — хотя она этого не говорит, но скрыть не может — она верит, что Джим по-настоящему сумасшедший и останется таким, пока не полечится у психиатра.

Отец к Джиму не приходит. Джим не стал спрашивать у матери, почему Эрик Гримсон держится от него подальше. Во-первых, он и сам не желает видеть отца. А во-вторых, он знает: Эрик глубоко стыдится того, что у него сын ненормальный. Люди могут подумать, будто у них это в роду. Может, у Евы в роду так и есть — венгры все сумасшедшие. Но у Гримсонов-то ничего такого не бывало!

Вообще-то Джиму очень повезло, что его так быстро приняли на лечение. Из-за нехватки фондов в районе программы на психически больных здорово урезали. По идее Джиму полагалось бы выстоять длинную очередь. Он не знал, каким образом попал в разряд блатных.

Он подозревал, что это дядя Сэма Вайзака, судья, использовал свое влияние. А может, и материн кузен-адвокат поднажал, не обязательно законным путем. И хотя доктор Порсена не распространяется о том, почему Джим перескочил через головы остальных, он, возможно, тоже приложил к этому руку. У Джима создалось впечатление, что доктор считает его случай очень интересным из-за старой истории со стигматами и галлюцинациями.

А может, Джим чересчур много о себе понимает.

Кто он такой — просто псих из семьи работяг, беспородный метис.

Доктор Порсена наконец повесил трубку.

— Мы говорили, что все пациенты, участвующие в нашей программе, пробовали раньше другие методы терапии. И не достигли успеха, поскольку враждебно относились к психотерапии любого вида. Тебе же я предлагаю — здесь у нас не существует никакого принуждения или насилия — сразу попробовать метод лечения, в котором мы добились больших успехов.

Доктор Порсена говорил очень быстро, но четко. Его речь отличалась почти полным отсутствием всяких пауз и междометий. Никаких «э-э», «м-м», «ну», «значит».

— Это нелегко; легкого лечения не бывает. Кровь, слезы, пот и все такое. И, как во всякой терапии, успех зависит в основном от тебя. Мы никого не лечим. Больные лечатся сами под нашим руководством. Это значит, что тебе нужно захотеть справиться со своими проблемами, по-настоящему захотеть.

Доктор ненадолго замолчал. Джим обвел глазами кабинет. Комната казалась ему просто роскошной: толстый ковер на полу (персидский, наверно), мягкие кожаные кресла и диван, большой письменный стол из какого-то блестящего твердого дерева, классные обои, множество дипломов и грамот на стенах, ниши с бюстами знаменитых людей и картины, то ли абстрактные, то ли сюрреалистические, — Джим неважно разбирался в искусстве.

— Ты все понимаешь, что я говорю? — спросил Порсена. — Если что-то недопонимаешь, так и скажи. Мы все здесь для того, чтобы учиться, — и больные, и врачи. Нет никакого стыда в том, чтобы проявить свое незнание. Я в своем сознаюсь довольно часто. Я не все знаю. Всего никто не знает.

— Нет, я все понимаю. Пока. Ведь вы не говорите со мной односложными словами, как положено по новомодным психологическим закидонам. Я это оценил.

Доктор Порсена положил ладони на раскрытую папку с историей болезни Джима. Руки у него были тонкие, изящные, с длинными пальцами. Джим слышал, что доктор отличный пианист, он играет классическую музыку, но может слабать и джаз, и дикси, и рэгтайм. И даже роком не брезгует.

У него только две руки, а надо бы четыре. Он очень загружен, чего и следовало ожидать. Кроме заведования отделением, он ведет и частную практику — у него кабинет через квартал отсюда, на Сент-Элизабет-стрит. Еще он возглавляет ассоциацию психиатров северо-восточного Огайо и преподает в медицинском колледже.

Достижения Порсены внушали Джиму почтение. Но больше всего его впечатлял докторский серебристый «ламборгини» 1979 года. Обалденная тачка!

Доктор перевернул страницу, пробежал пару строк и откинулся на спинку стула.

— Ты, похоже, начитанный парень, — сказал он, — хотя и предпочитаешь фантастику. Так часто бывает у молодежи. Я был поклонником научной и сказочной фантастики с тех пор, как научился читать. Сначала были книжки о стране Оз, сказки братьев Гримм и Лэнга, «Алиса» Льюиса Кэрролла, гомеровская «Одиссея», «Тысяча и одна ночь», Жюль Верн, Герберт Уэллс и научно-фантастические журналы. Толкиен меня прямо-таки пленил. Потом, когда я жил в Йейле, я прочел серию романов Филипа Жосе Фармера «Многоярусный мир» Знакомы тебе эти книги?

— Да, — выпрямился Джим. — Я их люблю! Кикаха — то, что надо! Только какого черта Фармер не пишет окончание?

Порсена пожал плечами. Он был единственный известный Джиму человек, у которого этот жест выглядел изящно.

— Суть в том, что тогда же, в Йейле, я прочел и биографию Льюиса Кэрролла. И от одной фразы по поводу главы из «Алисы в стране чудес», озаглавленной «Бег по кругу и длинный рассказ», у меня в уме что-то забрезжило. В тот миг и родилась идея о многоярусной терапии.

— Многоярусной? А, потому что «Многоярусный мир»?

— Название не хуже других, а то и получше, — улыбнулся доктор. — То был лишь проблеск идеи, зигота мысли, пламя свечки, которое вполне могли задуть буйные ветры внешнего мира или здравого смысла, логики, отвергающей божественное озарение. Но я раздул эту искру, сберег ее, взлелеял, и она разгорелась ярким пламенем.

Да, мужик что надо, подумал Джим. Не зря его зовут Шаманом.

Но взрослые так часто подводили и обманывали Джима, что он не спешил полностью довериться психиатру. Там видно будет. Посмотрим, какие дела последуют за словами.

С другой стороны, Порсене еще нет тридцати. Старый, но не совсем еще.

Молодой старик.

Хорошо, что Джим занимался в биологическом классе. А то бы он не понял, что такое «зигота мысли». Зигота — это клетка, образованная от слияния двух гамет. А гамета — это репродуктивная клетка, способная слиться с другой и тем положить начало новому существу.

Джим тоже был когда-то зиготой. Как и Порсена. Как и большинство живых существ.

Слушая объяснения доктора, Джим уяснил, что в психотерапевтическом смысле он — гамета. А цель терапии — превращение в зиготу. В новую личность, созданную из старой и еще из одной, пока еще вымышленной.

— Пациенты, получающие многоярусную терапию, — это небольшая элитная группа, сформированная из добровольцев, — сказал доктор Порсена. — Они обычно начинают с первого тома, «Создатель вселенных», а потом по порядку прочитывают все остальные. Потом выбирают какой-нибудь персонаж и пытаются СТАТЬ этим персонажем. Они усваивают все умственные и эмоциональные черты своей ролевой модели — и хорошие, и плохие. На следующем этапе терапии они начинают избавляться от плохих черт своего героя, но хорошие сохраняют.

Это похоже на то, как змея сбрасывает кожу.

Бесконтрольные галлюцинации, нежелательные эмоциональные факторы, которые привели его или ее сюда, постепенно сменяются контролируемыми галлюцинациями. То есть теми, которые пациент принимает на себя, когда становится, в определенном смысле, персонажем серии Фармера. Содержание терапии далеко не исчерпывается этим, но это ты поймешь лишь со временем. Пока все ясно?

— Пока да, — сказал Джим. — Неужто это правда срабатывает?

— Коэффициент неудач феноменально низок. В твоем случае, хотя ты серию и читал, тебе придется перечитать ее. «Многоярусный мир» станет твоей Библией, ключом к твоему здоровью, если ты поработаешь над ним как следует.