Когда я свидѣлся съ отцомъ, онъ хлопнулъ меня по плечу и похвалилъ.
— Молодецъ ты у меня, Сруль! Мать сказывала, что ты у Клопа успѣлъ накопить кругленькую сумму. Очень радъ, очень радъ. Жаль только, что ты такъ поторопился его бросить; вѣдь на подобные случаи не каждый день наткнешься.
Мнимая моя способность копить деньгу внушила отцу особенное уваженіе ко мнѣ. Онъ смотрѣлъ уже на меня какъ на дѣльнаго человѣка и пересталъ опекать, чему я былъ безконечно радъ. Я пересталъ быть зависимымъ отъ другихъ и зажилъ свободно и, относительно, счастливою жизнью, благодаря добротѣ и щедрости моей матери.
Домишко мой, состоявшій изъ двухъ комнатокъ, кухни, кладовой и сѣней, лѣпился въ углу деревенскаго, маленькаго, густаго, но одичалаго садика; за садикомъ тянулся небольшой лужокъ до самыхъ окраинъ болотистой рѣченки. Дворъ заключалъ въ себѣ обширное пустопорожнее мѣсто, тянувшееся до самой базарной площади. На концѣ двора, я выстроилъ, на скорую руку, деревянную лавочку подъ соломенной крышей, и землянку для кабака. При содѣйствіи матери, я накупилъ разнаго деревенскаго лавочнаго товара. Тутъ были и яркія ленты, и гигантскіе гвозди, и деготь, и конопляпное масло, подковы, чоботы, медъ и купоросъ, иголки, селедки, орѣхи и пряники, подошвы и ситецъ, однимъ словомъ: полное крамарское tutti-frutti. Смѣсь эту я однакожъ привелъ въ строгую систему, расположилъ на полкахъ по роду и свойству продуктовъ и товаровъ. Кабакъ снабдилъ значительнымъ количествомъ пьянаго матеріала въ боченкахъ и стеклянной посудѣ, и посадилъ цѣловальницу, старую хохлушу. За устройствомъ моей торговли, осталась еще часть наличныхъ денегъ и для мелкой спекуляціи. Толковая мать руководила мною какъ опытный, но безгласный компапіонъ, но хозяиномъ всѣхъ этихъ благъ именовался я.
Въ продолженіе длинной, суровой зимы, я не переставалъ тосковать въ глуши. Новыхъ книгъ я не имѣлъ, достать было негдѣ, съ живымъ человѣкомъ, съ которымъ можно было бы перекинуться интереснымъ словомъ, я не сталкивался. Мужики, даже престарѣлый деревенскій попъ, день и ночь копошились въ гумнахъ. Торговля шла копеечная, мелкая, противная. Я сначала попытался новесть торговлю безъ торгу, но мужики осмѣяли меня.
— Ишь, что выдумалъ! указывали они на меня узловатыми пальцами — не торговаться! Гдѣ же это водится? Въ губерніи и то добрые люди торгуются, а онъ новые порядки заводить вздумалъ! сказано: молодо-зелено.
Волей, неволей приходилось запрашивать въ три дорога; мнѣ сулили въ три дешева и, послѣ цѣлыхъ потоковъ словоизверженій, упрашиванія, увѣренія и божьбы, сходились въ цѣнѣ. Все это было отвратительно до тошноты. Кабакъ причинялъ мнѣ то же не мало горя. Я строго-на-строго воспретилъ цѣловальницѣ обмѣривать потребителей; она аккуратно выполняла мои приказанія, и каждую налитую мѣру подносила подъ самый носъ покупателя, чтобы увѣрить его въ своей добросовѣстности. Но это не спасало ни ее, ни меня отъ обидныхъ подозрѣній.
— Что-то ужь чрезъ край хватаетъ. Вѣдьма, должно быть, воду льетъ въ бочку, потому самому и не жалѣетъ.
Вздумалъ было я не отпускать водки въ долгъ, по поднялся такой бунтъ, что я не зналъ куда дѣваться.
— Кабакъ разнесемъ! Ишь, ты, опохмѣлиться не даетъ! Да есть ли у тебя душа, бусурманъ, нехристь ты этакій?
Пришлось и въ кредитъ отпускать.
Грустно было жить и по волчьи выть. Навѣдаешься бывало къ роднымъ, и тамъ тоска смертная. Отецъ вѣчно возится съ своими откупными пузатыми книжищами, мать въ хлопотахъ по хозяйству. Посидишь, назѣваешься вдоволь и поплетешься обратно въ свою конуру, отмахиваясь во всю дорогу отъ косматыхъ деревенскихъ собачищъ. Придешь домой — еще горестнѣе. Съ женою не о чемъ толковать, а заговоришь для очистки совѣсти, услышишь непремѣнно такую дичь, выраженную такимъ самоувѣреннымъ, безапелляціоннымъ тономъ, что только озлишься и кровь себѣ испортишь. Я измѣнилъ всѣ свои городскія привычки: ложился съ курами, вставалъ съ пѣтухами; обѣдалъ въ десять часовъ утра. Къ торговлѣ я относился вяло, почти апатично. На душѣ было пасмурно, туманно, сонливо. Иногда трехсуточная вьюга превратитъ деревню въ какую-то безлюдную пустыню, гдѣ, въ продолженіи цѣлыхъ сутокъ, не увидишь даже хрюкающей свиной морды. Въ такое бѣсовское время, одинъ кабакъ оглашался отъ времени до времени безсмысленными монологами, или хриплою заунывною пѣснью въ одиночку запивающаго горе мужичка.
Мать замѣчала мою грусть и, при каждомъ случаѣ, утѣшала.
— Тебѣ скучно, сынъ мой, знаю. Это отъ непривычки. Конечно, городъ совсѣмъ не то… Тамъ ты имѣлъ друзей. Да что-жь дѣлать? хлѣбъ не легко достается. Потерпи, наступитъ весна, лѣто, садикъ твой зацвѣтетъ, лужекъ покроется зеленью. Мы расплодимъ птицу. Купишь себѣ коровку и лошадку. Въ лавченку прибавимъ товарцу краснаго, изъ первыхъ рукъ; станешь по ярмаркамъ разъѣзжать, совсѣмъ не то будетъ. Вотъ, увидишь.
И точно, съ наступленіемъ весны, духъ мой обновился; вмѣстѣ съ первою зеленью, зародилась какая-то радостная надежда въ моемъ молодомъ сердцѣ. Моя лавочка была единственною въ деревнѣ. Торчать въ ней цѣлые дни не было никакой надобности; кому что нужно, тотъ придетъ ко мнѣ на домъ и позоветъ. И такъ, я имѣлъ довольно свободнаго времени. Я обзавелся и коровой, и лошадью, и разной птицей, и голубятней. Я началъ съ того, что нанялъ пожилого трезваго мужика въ услуженіе, опытнаго по сельско-хозяйственной части. Совмѣстно съ нимъ, мы возобновили плетень около двора, выбѣлили строеніе, исправили крыши, очистили садикъ, окопали фруктовыя деревья, раскопали удобное мѣсто для огорода. Я физически работалъ наравнѣ съ моимъ работникомъ, засучивъ рукава. Я сладко ѣлъ, и еще слаще спалъ послѣ дневного труда. По мѣрѣ того, какъ я втягивался въ физическій трудъ, внутренній мой разладъ съ самимъ собою и порядкомъ вещей, обращался въ довольство самимъ собою. Сотня сомнѣній и запросовъ поочередно исчезали куда-то, и, вмѣсто нихъ, приходили не крупные, но тѣмъ не менѣе довольно важные интересы. Я, видимо, перерождался въ селянина, для котораго рожденіе теленка и смерть курицы составляютъ событія дня. Я дѣлался какъ-то проще, и чѣмъ далѣе шло мое превращеніе, тѣмъ больше и больше хотѣлось мнѣ привязаться къ своей женѣ, втянуть ее въ наши общіе интересы, возбудить въ ней какую-нибудь страсть, хоть къ расплаживанію цыплятъ и гусенятъ. Сначала, дѣло шло на ладъ; она низошла до того, что работала вмѣстѣ со много въ саду, смазывала своеручно глиняный полъ, стряпала мои любимыя блюда; но скоро она пуще прежняго заснула тѣломъ и духомъ, сложила руки и пошла меня угощать воркотней и кислой физіономіей.
Судьба, однакожь, помогла мнѣ. Старый деревенскій попъ приказалъ долго жить, а самъ отправился къ предкамъ. На мѣсто покойнаго поступилъ молодой священникъ, пѣвецъ и гитаристъ. Я сразу съ нимъ сошелся; мы оба любили музыку. Въ короткое время, мы полюбили другъ друга. Молодой священникъ страстно любилъ литературу, и не любилъ попадью, читалъ много и имѣлъ много книгъ свѣтскаго содержанія. Все досужее время мы, большею частью, проводили вмѣстѣ и много читали, и очень часто сами смѣялись надъ нашей оригинальной дружбой.
— Какъ странно, право, удивлялся священникъ: — попъ и жидъ — друзья!
— Пожалуйста, не предавай же меня анаѳемѣ! просилъ я его въ шутку.
Я полюбилъ деревню отъ всего сердца. Я забросилъ свое городское платье и одѣлся подеревенски, несмотря на всѣ протесты моей жены и родителей. Разъѣзжалъ я безъ кучера, научился всѣмъ деревенскимъ пріемамъ, ѣздилъ верхомъ, на неосѣдланной лошади, десятки верстъ тащилъ на собственныхъ плечахъ тяжести. Мои мускулы съ каждымъ днемъ крѣпли больше и больше, я наслаждался своей физической силой и почти гордился ею. По мѣрѣ возрастанія этой силы и укрѣпленія моего здоровья, уменьшалась и моя привитая воспитаніемъ трусость. Я чувствовалъ себя въ силахъ вступить въ борьбу, не опасаясь быть раздавленнымъ сразу.
Я былъ польщенъ и въ другомъ отношеніи. Какъ ни подозрительно относились ко мнѣ мужички сначала, они, все-таки, въ послѣдствіи, начали уважать меня. Они убѣдились, что я ихъ не обижаю, не обираю и не обсчитываю. Довѣріе ихъ дошло наконецъ до того, что при расчетахъ они перестали пускаться со мною въ подробности.
