— Музыкантъ здѣшняго оркестра.
— Съ какой стати вы поручили моему сыну нести вашу водку? спросилъ его отецъ сурово.
— Я съ нимъ давно уже знакомъ. Я ему оказывалъ много услугъ, а потому имѣлъ право потребовать и отъ него взаимной услуги. А вы — его отецъ?
— На чемъ основано это странное знакомство, и какого рода услуги могли вы оказать моему сыну? удивился отецъ.
— Вы — отецъ Сруля? повторилъ свой вопросъ незнакомецъ.
— Да, я — отецъ его.
— Ну, поздравляю. У васъ не сынъ, а — сокровище. Я подобнаго понятливаго мальчика въ жизни своей не встрѣчалъ. Представьте вы себѣ, господа! Этотъ мальчикъ какъ-то случайно познакомился со мною въ синагогѣ и выразилъ желаніе учиться на скрипкѣ. я познакомилъ его съ главой нашего оркестра, раби Левикомъ, и въ какіе нибудь полгода этотъ мальчуганъ, упражняясь всего раза три въ недѣлю, успѣлъ столько, сколько не успѣетъ какой нибудь богатый чурбанъ въ пять лѣтъ, платя по дукату за урокъ. Но куда же онъ дѣвалъ мою водку? Вотъ что странно.
Между тѣмъ, явился и ожидаемый цѣловальникъ.
— Ты знаешь этого еврея? обратился къ нему откупной владыка, указывая на уродливаго незнакомца.
— По имени не знаю, а по лицу знаю; онъ часто забираетъ у меня водку.
— Когда онъ у тебя въ послѣдній разъ покупалъ ее?
— За часъ назадъ онъ купилъ штофъ. А вотъ и мой штофъ! добавилъ онъ, указывая на разбитую посуду, лежавшую тутъ же невдалекѣ:— я узнаю его.
— Хорошо. Ступай.
— Извините, раби Зельманъ, что мы напрасно обидѣли и васъ и вашего сына. Всему виною непомѣрныя ваши усышки по подвалу, задобрилъ откупщикъ моего отца. Обратившись къ своему сыну, онъ, съ гнѣвомъ, вознаградилъ его усердіе словомъ «дуракъ», и направился въ покои.
Оказалось, что въ то время, когда кабачный принцъ и его лакея накрыли меня, Хайклъ шелъ туда же, куда стремился и я. Увидѣвъ несчастіе, меня постигшее, онъ тотчасъ смекнулъ, въ чемъ дѣло. Не теряя времени, подбѣжалъ онъ къ коротко знакомому сидѣльцу Разгуляевскаго кабака и подкупилъ его въ свидѣтеия. Затѣмъ, побѣжалъ вслѣдъ за мною и поспѣлъ какъ разъ во время въ великому спасенію моихъ щокъ и моей чести.
По строгому кодексу кабачнаго царства, отецъ мой долженъ былъ лишиться мѣста за нерадѣніе къ откупнымъ интересамъ, и избавился отъ этого наказанія, благодаря исключительно вмѣшательству Хайкеля. Понятно, что отецъ почувствовалъ къ своему спасителю глубокую признательность. Хайклъ былъ приглашенъ моимъ отцомъ въ нашъ домъ, и съ свойственною ему ловкостью пріобрѣлъ довѣріе моей строгой т гордой матери. Онъ какъ брать ухаживалъ за мною во время моей болѣзни и этимъ окончательно пріобрѣлъ ея дружбу. Съ отцомъ же онъ сошелся удивляя его талмудейскою, каббалистическою и научною начитанностью. Этотъ оригинальной человѣкъ обладалъ особенной хамелеоновской способностью приспособлять себя ко всякому нравственному цвѣту: онъ могъ серьёзничать какъ Конфуцій, дурачиться какъ любой арлекинъ и сентиментальничать какъ любая чувствительная барышня. Быть можетъ, для моего будущаго было бы гораздо полезнѣе, еслибы Хайклъ не такъ подружился съ моими родителями. Онъ былъ отъявленной эгоистъ, и дорожа вниманіемъ моихъ родителей, впослѣдствіи совсѣмъ перешелъ на ихъ сторону, а этотъ союзъ, обратившійся въ тріумвиратъ, рѣшилъ мою будущую судьбу…
Могъ ли я предположить, въ то время, когда рабы откупщика тащили меня по улицамъ, съ неоспоримыми уликами моей подлости, что мерзкая исторія эта не только не оставитъ клейма на моей репутаціи, но что, наоборотъ, она распространитъ обо мнѣ добрую славу и возбудитъ сочувствіе? А это именно случилось такъ. Преслѣдованіе кабачнаго принца, вмѣсто того чтобы унизить меня, доставило мнѣ лестную извѣстность въ томъ тѣсномъ откупномъ кружкѣ, въ которомъ я вращался, дотолѣ незамѣченной никѣмъ.
— Замѣчательный мальчикъ! говорили обо мнѣ:— онъ всему научился самъ, безъ учителей! Какъ онъ хорошо знаетъ талмудъ, какъ онъ читаетъ, пишетъ и говоритъ порусски, какой дока въ ариѳметикѣ! Да еще музыкантъ, на скрипкѣ играетъ, на самомъ трудномъ инструментѣ!
Меня хвалили и возносили до небесъ, а сердце моей матери прыгало въ груди отъ радости. Я пересталъ прятаться отъ нея. Она собрала послѣдніе гроши и сама купила мнѣ какую-то некрашеную скрипицу малороссійскаго издѣлія. Я пилилъ въ ея присутствіи, а она съ удовольствіемъ слушала, особенно тѣ раздирательныя еврейскія мелодіи съ вскриками, взвизгами и стонами, которыя такъ сладко сотрясаютъ всякое набожное еврейское сердце. Отецъ мой, хоть и горячо любилъ музыку, внималъ моей игрѣ съ нѣкоторымъ пренебреженіемъ, увѣряя, что тратить слишкомъ много времени на эту дѣтскую забаву не слѣдуетъ, и что музыка пріятна только подъ пьяную руку.
Дружбы моей начали заискивать крупные мужи откупнаго свѣта, даже самъ тузъ управляющій, обладавшій дочерью, бренчавшій на гитарѣ. Въ довершеніе моего величія, когда я совсѣмъ выздоровѣлъ, я былъ приглашенъ къ откупщику, желавшему собственными ушами убѣдиться въ моемъ талантѣ.
По случаю этого приглашенія, происходила бурная стычка между отцомъ и матерью.
— Мой сынъ — не обезьяна и не клезмеръ (музыкантъ по профессіи). Онъ жалованья у твоего откупщика не получаетъ, слѣдовательно и не обязанъ забавлять его своей скрипкой! говорила мать.
— Пойми же ты меня, наконецъ, что это послужитъ къ чести твоего сына. Нечего задирать носъ, мы люди маленькіе, зависимые.
Но всѣ доводы отца ни къ чему не повели бы, еслибы тутъ не вмѣшался Хайклъ и самъ раби Левикъ, дававшій мнѣ уроки уже на дому. Они убѣдили мать отпустить меня вмѣстѣ съ моимъ учителемъ, чтобы доказать этимъ богатымъ скотамъ, что и мы, молъ, люди, созданные по подобію Божію. Лично я былъ невыразимо счастливъ этимъ приглашеніемъ; мнѣ хотѣлось блеснуть своимъ искусствомъ и ослѣпить имъ моего врага, бездарнаго сына откупщика. Долго возилась со мною мать, охорашивая и наряжая меня, пока осталась довольна моей наружностью.
— Теперь ступай, мой сынъ, да не робѣй. Они такіе же евреи, какъ и мы! напутствовала она меня.
Легко сказать: не робѣй! Безсознательно робѣешь, очутившись въ непривычной обстановкѣ, невиданной во всю жизнь. Роскошь комнатъ откупщика, паркетный скользкій полъ, громадныя позолоченныя зеркала, отражавшія мою персону съ головы до пятокъ, мягкіе, пестрые ковры, десятки свѣчей въ серебряныхъ гигантскихъ подсвѣчникахъ, — все это разомъ ослѣпило и поразило меня. Я боялся поднять глаза. Мнѣ показалось, что полъ уходитъ изъ-подъ моихъ ногъ и я чуть не падалъ. Я не зналъ, куда дѣвать мои руки, болтавшіяся то туда, то сюда. Въ довершеніе моей робости и неловкости, я замѣтилъ насмѣшливые и презрительные взгляды тѣхъ самыхъ лакеевъ, которые тащили меня недавно, какъ вора. Я помню, что въ залѣ сидѣло семейство откупщика и еще какія-то наряженная личности обоего пола, но я никому не поклонился. Мнѣ было страшно; я считалъ себя такимъ некрасивымъ и смѣшнымъ…
Должно быть, я возбудилъ къ себѣ состраданіе. Двѣ или три пожилыя женщины приняли меня подъ свое покровительство и, съ свойственной женщинамъ деликатностью и добротою, обласкали, усадили и начали разспрашивать о моемъ здоровьѣ, о моей матери и сестрахъ. Мало по малу, я очнулся, пришелъ нѣсколько въ себя, поднялъ глаза и сдѣлался смѣлѣе.
Подали чай. Я взялся-было за подносъ вмѣсто чашки. Одна изъ моихъ сосѣдокъ вывела меня изъ затруднительнаго положенія.
— Позвольте, дитя мое, я вамъ помогу. Я слышалъ, какъ она шепнула своей сосѣдкѣ: — Бѣдный мальчикъ, совсѣмъ растерялся. Какъ мнѣ жаль его! У него такое хорошее лицо.
Это ободрило меня. Но самымъ отравляющимъ образомъ подѣйствовалъ на меня наглый, насмѣшливый взоръ кабачнаго принца. Самолюбіе расшевелило меня окончательно.
Меня заставили играть, и позвали моего учителя раби Левика, торчавшаго въ передней.
Ради такого торжественнаго случая, учитель предоставилъ въ мое распоряженіе свою знаменитую чернушку, самъ же вторилъ мнѣ на моей бѣлушкѣ. Я игралъ съ жаромъ и увлеченіемъ полонезъ Огинскаго, какую-то безъименную мазурку минорнаго тона и какой-то вальсъ подъ названіемъ «Смѣхъ и слезы». Публика, особенно мои покровительницы, остались очень довольны моей игрой, а вальсъ заставили даже повторить. Я былъ въ седьмомъ небѣ, а мой учитель въ четырнадцатомъ.
