На блондина она, повидимому, сдѣлала очень пріятное впечатлѣніе, потому что тотъ схватилъ стулъ и ловко примостился къ ней.
— О, какая же у васъ дочь! Вполнѣ невѣста, сказали хоромъ гости, любуясь замѣшательствомъ дѣвушки. Она пуще прежняго покраснѣла, еще ниже опустила головку и съ большимъ азартомъ принялась тиранить свой невинный передникъ.
— Неужели вы никогда не гуляете? спросилъ ее блондинъ — какъ это я васъ до сихъ поръ ни разу еще не встрѣтилъ?
Сара молчала.
— Вы не гуляете? повторилъ кавалеръ.
— Нѣтъ, отрѣзала сестра полушопотомъ, не поднимая глазъ.
— Отчего же?
— Такъ.
— Вы читаете что-нибудь?
Сара молчала.
— Книги какія-нибудь читаете?
— Да.
— Какія?
— Сара! приказала мать: — пойди, милая, узнай, готова ли закуска. Сара, вырученная изъ бѣды, не пошла, а побѣжала съ кухню.
— Какая прелестная у васъ дочь! сказалъ блондинъ матеря.
— Какъ для кого… отвѣтила мать лаконически.
Видъ Сары, повидимому, привелъ блондина въ розовое настроеніе. Его сердце до того раскрылось, что взлюбило и меня, брата понравившейся ему дѣвушки.
— Какъ твое имя? спросилъ онъ меня, придвинувъ стулъ свой ко мнѣ, на русскомъ языкѣ, которымъ онъ очень гордился.
— Сруль, отвѣтилъ я.
— Неудобное имя; трудно перевести его на русскій языкъ.
— Зачѣмъ переводить? пусть оно будетъ какъ есть.
— Все какъ-то ловче передъ русскими. Сруль… Сруль… Израиль… никакъ не подберу! Шмерко, напримѣръ, Сергѣи. Іоська — Осипъ, Іона — Іоганъ — ну, а Сруль? Право, не соображу.
— А васъ какъ звать поеврейски? осмѣлился я спросить.
— Поеврейски — Палтнэлъ.
— А порусски какъ это выходитъ?
— Кондратъ.
— Какъ?
— Кондратъ.
— Почему же?
— Вотъ видишь, это имя мнѣ очень нравится: настоящее русское.
— Русскіе меня зовутъ Гришей, объявилъ я въ свою очередь.
— На какомъ же основаніи?
— На томъ основаніи, что если Палтнэлъ — Кондратъ, то Сруль можетъ быть нетолько Гришей, но и Ванькой.
Блондинъ засмѣялся.
— Ты, я вижу, очень неглупый малый. Чувствую, что мы скоро будемъ друзьями.
— Я очень радъ.
— Ты порядочно говоришь порусски. Только ты плохо произносишь. При двухъ буквахъ, ш и ц, необходимо щелкнуть, языкомъ. Я тебя этому научу.
— Благодарю васъ.
— Въ контору когда начнешь ходить учиться?
— Не знаю, право.
— Я скажу твоему отцу, чтобъ не откладывалъ.
— Если отецъ позволитъ, то я готовъ хоть завтра.
— Ну, а книги русскія читаешь?
— Читалъ бы, да не имѣю.
— Я тебѣ дамъ, но за то и ты сослужи мнѣ службу.
— Какую?
— Скажи сестрѣ, что я ее очень люблю.
— У насъ этого нельзя. Лучше какъ-нибудь иначе это устройте.
— Или уговори сестру пойдти съ тобою гулять. Поведи ее мимо конторы, да и дай мнѣ знать. Я выйду, какъ будто нечаянно, и пойду съ вами.
— Хорошо.
Я зналъ, что мать моя — врагъ всякихъ гуляній, а потому смѣло обѣщалъ то, чего мнѣ исполнить никогда не пришлось бы.
Поздно вечеромъ гости разошлись. Отецъ и мать очень ласково и любезно проводили гостей. Блондинъ отыскивалъ глазами Сару, но она упорно засѣла въ кухнѣ и не явилась даже попрощаться съ гостями. Она была дика, какъ всѣ еврейскія дѣвушки тогдашняго времени.
— Ну, женишка же ты выбралъ для дочери! подсмѣивалась, мать.
— Отчего же? спросилъ отецъ. — Чѣмъ нехорошъ? Кажется, красивъ, неглупъ и въ состояніи прокормить жену и дѣтей.
— Онъ скорѣе въ ахтеры и комендіанщики годится, чѣмъ, въ мужья моей дочери.
— Э! воскликнулъ съ досадой отецъ, и махнулъ рукою.
— Сара! спросилъ я сестру, когда родители удалились въ спальню. — Неправда ли, красивъ?
— Кто?
— Да тотъ.
— Кто тотъ?
— Да этотъ, что говорилъ съ тобою.
— Кто его знаетъ. ъ
— Какъ, кто его знаетъ?
— Я его совсѣмъ не видѣла.
— Ну, ужь врешь, не притворлися.
— Ей-богу, Сруликъ, не видѣла.
— Отчего же не посмотрѣла?
— Мнѣ такъ стыдно было, что даже въ глазахъ совсѣмъ темно стало.
— А выйдешь за него, а?
— Это какъ маменькѣ будетъ угодно. Я ничего не знаю.
На другой день, я посѣтилъ новаго моего знакомаго Палтнэля, онъ же и Кондратъ. Онъ жилъ въ уютной, боковой комнаткѣ конторскаго дома. Комнатка была, по тогдашнимъ моимъ понятіямъ, убрана съ большимъ шикомъ. На столикѣ красовалось очень много незнакомыхъ мнѣ бездѣлушекъ, флаконовъ, банокъ, щетокъ и коробочекъ, на этажеркѣ покоилось съ дюжину непереплетенныхъ книгъ. Хозяинъ меня очень ласково принялъ, хотя эта ласковость не была лишена примѣси нѣкоторой покровительственности. Онъ много болталъ и хвасталъ своими познаніями и положеніемъ, а я внимательно слушалъ и, большею частью, отмалчивался, завидуя въ душѣ его развязности и красотѣ. На прощаніи онъ обратился во мнѣ.
— Ну, а книги русскія дать тебѣ?
— Пожалуйста, дайте. Я ихъ очень люблю, но давно не имѣлъ.
— Вотъ тебѣ для начала одна, самая занимательная. Только обращайся съ нею осторожно; у меня дешевыхъ книгъ нѣтъ, все дорогія.
Я, не разсматривая книги, радостно опустилъ ее въ одинъ изъ бездонныхъ кармановъ моего кафтана.
— Кстати, ты куришь?
— Нѣтъ.
— Какъ можно не курить? Всѣ русскіе курятъ.
Онъ поднесъ мнѣ набитую дымящуюся трубку, а самъ закурилъ другую.
— Ну, вотъ такъ, одобрилъ онъ, когда я съ какимъ-то ожесточеніемъ засосалъ горькій дымъ, выѣдавшій мнѣ глаза: — теперь поболтаемъ. Что сестра?
— Ничего.
— Скажи правду: говорила ли она съ тобою обо мнѣ?
— Нѣтъ.
— Неужели нѣтъ?
— Право, нѣтъ.
Меня затошнило отъ дыму. Я сказалъ, что долженъ спѣшить домой и ушелъ, избавившись разомъ и отъ хвастуна, и отъ его трубки. На порогѣ нашего дома меня встрѣтила мать.
— Ты откуда такъ поздно? Гдѣ шляешься по цѣлымъ днямъ? пристала она ко мнѣ.
— Я ходилъ въ контору…
— Это что? перебила меня мать. — Отъ тебя несетъ дымомъ, какъ изъ трубы?
Я смутился. Я зналъ, что курить, въ глазахъ матери, было равносильно смертному грѣху. Я, совралъ.
— Мнѣ въ конторѣ тошно сдѣлалось и меня заставили потянуть немного дыму изъ трубки.
— Славное средство отъ тошноты, нечего сказать!
Я собирался уже пройти мимо, чтобы избавиться отъ дальнѣйшихъ допросовъ матери, осматривавшей меня подозрительными глазами съ головы до ногъ, какъ вдругъ, она безъ церемоніи запустила руку въ мой карманъ.
— Это что тамъ у тебя?
— Книга.
— Какая книга?
— Это русская, конторская.
Мать, между тѣмъ, вытащила и развернула книгу, держа ее вверхъ ногами. Я былъ совершенно спокоенъ. Мать не знала ни аза, слѣдовательно заглянетъ ли она въ книгу или нѣтъ, было для меня все равно.
— Ой, вей миръ! застонала мать, развернувъ книгу. На первой страницѣ бросилась ей въ глаза какая-то иллюстрація, изображавшая какого-то рыцаря и нѣсколькихъ барынь.
— Такъ съ такими-то мудрыми книгами ты возишься, негодяй! взъѣлась она на меня и собиралась взорвать злополучную книгу въ клочки.
— Мама, ради Бога, не рви книги. Она чужая. Это книга — откупщика. Мнѣ дали писать съ нея!
— Писать съ нея, съ этой гадости? Тотчасъ отнеси ее обратно, не то я разорву ее, а съ ней вмѣстѣ и тебя самаго! прикрикнула мать. Книга полетѣла прямо мнѣ въ лобъ.
Я вышелъ съ твердымъ намѣреніемъ не исполнить требованія матери, а припрятать книгу. Но гдѣ припрятать? Проходя сѣни, мнѣ бросилась въ глаза зіявшая на меня открытая дверь кладовки, въ которой хранился нашъ тощій запасъ дровъ. Я бросился туда съ книгой въ рукѣ, осторожно затворивъ за собою дверь. Надобно было посидѣть съ полчаса, чтобы явиться къ строгой матери съ рапортомъ, что книга возвращена ея владѣльцу. Я усѣлся на толстый обрубокъ и, отъ нечего дѣлать, обратилъ вниманіе на щель, куда пробивался дневный свѣтъ. Подставивъ обрубовъ къ досчатой стѣнѣ кладовой, я всталъ на него и рукою началъ ощупывать эту щель. Оказалась на этомъ мѣстѣ маленькая ставень, забитая на-глухо двумя гвоздиками. Я изо всей мочи рванулъ ставень, гвозди подались, ставень открылась и въ отверстіе хлынулъ свѣтъ.
