Наконецъ старшіе явились. Плавно выдвинулся тощій, подслѣповатый, сгорбившійся, нечесаный раввинъ въ своей хвостатой собольей шапкѣ, въ длинномъ кафтанѣ, обрамленномъ плюшемъ, съ толстою тростью въ рукѣ, равняющеюся въ длину росту ея владѣльца. За нимъ вступилъ общественный староста съ рысьими глазками и лисьей физіономіей, и еще нѣсколько второстепенныхъ свѣтилъ почетнаго кагала.
Сановники размѣстились на почетныхъ мѣстахъ, по указанію хозяина. Находившіеся гости, поочередно, подходили въ старшимъ и здравствовались самымъ почтительнымъ образомъ, послѣ чего старались захватить и себѣ мѣста, гдѣ попало.
— Любезный хозяинъ, съ чего мы начнемъ? спросилъ раввивъ съ подобострастной гримасой.
— Раби! прежде всего отвѣдаемъ настойки и закусимъ чѣмъ богъ послалъ. Милости просимъ, дорогіе гости. Раби, благословите!
Съ этими словами хозяинъ подошелъ первый къ столу, налилъ изъ штофа большую рюмку водки и поднесъ раввину.
Раввинъ прочелъ короткую молитву, отвѣдалъ немного, затѣмъ поочередно обратился въ хозяину и къ каждому изъ болѣе значительныхъ собесѣдниковъ, назвалъ каждаго по имени и каждому пожелалъ обычный «лехаимъ» (на здоровье) и отъ каждаго выслушалъ отвѣтное «лешолемъ» (на благополучіе) и въ заключеніе опрокинулъ въ ротъ содержаніе рюмки, залпомъ.
Около получаса продолжалась суматоха. Наконецъ, всѣ напиточные и съѣстные припасы были поглощены и интродукція, предшествующая каждому кагальному приговору, была выполнена. Тишина возстановилась.
— Раби! обратился хозяинъ къ раввину — сюда пришелъ какой-то незнакомый еврей, который имѣетъ дѣло въ кагалу. Выслушайте его и пусть идетъ себѣ. При обсужденіи общественныхъ дѣлъ всякій посторонній — лишній.
Раби Давидъ подошелъ съ поклономъ къ раввину.
— Кто вы и откуда? спросилъ его раввинъ, подавъ ему руку по обычаю.
— Я изъ губерніи… Мое ими — Давидъ, а фамилія — Шапира.
— Никогда не слыхалъ этого имени. Вы давно здѣсь?
— Я живу здѣсь нѣсколько уже недѣль, да и часто пріѣзжаю сюда по дѣламъ.
— Отчего же не видать васъ въ синагогахъ и почему вы не бывали на моихъ проповѣдяхъ?
— Я очень занятъ, и мнѣ мало времени остается отъ своихъ дѣлъ.
— Истый израильтянинъ по субботамъ не имѣетъ никакимъ дѣлъ и занятій, кромѣ святыхъ трапезъ субботнихъ, молитвы и служенію Еговѣ и Его святому имени.
— Это совершенная правда, раби. Но я здѣсь въ чужомъ городѣ, и не имѣю никакихъ знакомствъ.
— Знакомствъ? развѣ для дѣтей Израиля между собою нужны знакомства? развѣ мы всѣ до одного не братья? У насъ у всѣхъ одни патріархи: Авраамъ, Исаакъ и Іаковъ и одинъ Богъ-Егова, да будетъ имя Его благословенно вовѣки вѣковъ.
При этомъ, раби закинулъ назадъ голову, устремилъ свои подслѣповатые глаза въ потолку и закатилъ зрачки.
Раби Давидъ молчалъ. Онъ не хотѣлъ прерывать экстазы раввина.
— Изъ всего я заключаю, что вы, раби Давидъ, не изъ нашихъ… Вы миснагидъ, неправда ли?
— Я — еврей, служитель Еговы и, кажется, честный человѣкъ.
— Это все хорошо, но слишкомъ мало… впрочемъ, что вамъ отъ меня угодно?
— Моя просьба относится ко всему благочестивому собранію.
При этомъ раби Давидъ указалъ рукой и глазами на все собраніе.
— Все равно, говорите, сказали нѣкоторые изъ членовъ общества.
— Добрые люди! обратился раби Давидъ къ общему собранію. — Молодой человѣкъ по имени Зельманъ, изгнанъ раввинскимъ судомъ изъ города, разведенъ съ любимою женою! Егова — всесправедливъ, и раввинскій судъ, произносящій приговоръ его — судъ Господа. Не мое дѣло, да и не смѣю я, червякъ ничтожный, разбирать степень вины Зельмана и мѣру его наказанія. Убѣдился я только въ томъ, что раскаяніе этого грѣшника — искренно. Всевышній прощаетъ кающихся. Убѣжденіе это, какъ и давнее мое знакомство съ дядей осужденнаго, возбудили во мнѣ искреннее сочувствіе къ безвыходному положенію несчастнаго. Онъ опасно заболѣлъ, я его съ помощью Божіей спасъ отъ смерти. Онъ бездѣтенъ, безъ средствъ — я его принимаю въ свою семью, увожу отсюда. Просьба моя заключается единственно въ томъ, чтобы этому Зельману былъ выданъ паспортъ.
Во все время монолога, произнесеннаго раби Давидомъ, раввинъ и старшіе потупляли глаза, гости посматривали на хозяина, который бросалъ на говорящаго недоброжелательные взгляды и косвенно наблюдалъ лица присутствующихъ, желая узнать, какое впечатлѣніе производитъ на нихъ простое, но теплое слово раби Давида.
— Просьба моя чрезвычайно натуральна, продолжалъ раби Давидъ. — Приговоръ осудилъ виновнаго къ изгнанію. Можетъ ли осужденный оставить городъ, не имѣя законнаго вида?
— Можетъ, отозвался одинъ изъ присутствующихъ.
— Да вѣдь его поймаютъ въ первомъ городѣ, въ первомъ селеніи, съ нимъ поступятъ, какъ съ бродягой и меня обвинятъ въ передержательствѣ.
— Ну и отвѣчать будешь, грубо вскрикнула одна изъ темныхъ личностей, торчавшихъ по темнымъ угламъ комнаты. — Я несогласенъ!
— Мы всѣ несогласны, повторила хоромъ вся цеховая кучка, подстрекаемая взглядами крупчатника.
— Раби Давидъ! обратился къ просителю раввинъ: — какъ представитель собравшагося сюда благочестиваго общества, я долженъ вамъ объявить, что просьба ваша не будетъ удовлетворена.
— Почему же? позвольте узнать.
— Потому, что общество имѣетъ другіе виды на вашеого Зельнана.
— Какіе же?
— Отвѣчайте, раби Мееръ, приказалъ раввинъ старостѣ.
— На дядѣ Зельнана считается очень большая недоимка. Зельманъ наслѣдовалъ по немъ, а недоимку до сихъ поръ не уплатилъ. Пока общество считало его истымъ евреемъ, оно молчало. Убѣдившись же въ томъ, что онъ не еврей, а ядовитое зелье въ садѣ Израиля, общество считаетъ себя необязаннымъ къ дальнѣйшему снисхожденію. У насъ правило: кто не отбываетъ повинностей деньгами, тотъ отбывай ихъ натурою; не имѣешь денегъ — маршъ въ рекруты.
— Вы сказали, что недоимки числятся на умершемъ его дядѣ?
— Да.
— Но развѣ дядя оставилъ послѣ себя что нибудь, чему можно было бы наслѣдовать?
— Зачѣмъ же Зельманъ не заявилъ въ этомъ своевременно въ полиціи на основаніи закона? спросилъ иронически кагальный писарь, онъ же еврейскій законникъ и адвокатъ всего еврейскаго сословія города Р.
— Раби! Я былъ въ синагогу, когда вы собственными устами объявили Зельману, что если онъ не согласится на разводъ, то его, по приговору общества, отдадутъ въ рекруты. Онъ повиновался безропотно. Если вы его теперь отдадите въ рекруты, то тогдашнія ваши обѣщанія будутъ ложью.
— Я спасалъ тогда его жену отъ вѣчной геены. Не только для спасенія души, но и для спасенія тѣла, подобный грѣхъ позволителенъ. Знаете ли вы, что для спасенія человѣка можно нарушить даже субботніе законы[24]?
— Раби! я знаю только одно, что въ числѣ десяти заповѣдей, данныхъ Еговою Моѵсею на горѣ Синайской, мнѣ помнится одна, которая гласитъ «не лги»; толкованій же вашихъ я не понимаю.
— Ты моихъ толкованій никогда не поймешь, потому что свѣтъ хасидимскаго ученія не озарилъ твою заблудшую душу.
— Господа! сказалъ раби Давидъ, обращаясь ко всему кагалу: — сколько числится за дядей Зельмана недоимки?
— Не ты ли намъ заплатишь? спросилъ ядовито крупчатникъ, молчавшій до этихъ поръ.
— Быть можетъ.
— Поздно явился, голубчикъ, прошипѣлъ крупчатникъ — и безъ тебя заплачено. Раби! приступимъ къ нашему дѣлу. Гдѣ говоръ?
Раби Давидъ былъ внѣ себя отъ горя.
— Братцы! позвольте мнѣ еще нѣсколько словъ, и затѣмъ я избавлю васъ отъ моего присутствія, попытался онъ еще разъ.
— Говорите, да оканчивайте скорѣе.
— Я вамъ торжественно заявляю, что вы поступаете противъ всѣхъ правилъ религіи, чести и человѣколюбія. Я предлагалъ вамъ выкупъ за Зельмана. Но вы предпочитаете продать его этому крупчатнику. Поконченъ ли торгъ? Попробуйте; можетъ быть, я дамъ больше. За сколько купилъ этотъ старикъ свою жертву?
При этомъ предложеніи и вопросѣ, все общество замолчало, и обратило вопросительный взглядъ на хозяина и его конкурента. Въ этомъ взглядѣ ясно выражалась мысль: «а почему бы, въ самомъ дѣлѣ, и не поторговаться?»
