— Каковъ гусь? обратился во мнѣ шопотомъ князь къ концу обѣда, указывая глазами на франта.

— Жаркое — неудачное, отвѣтилъ я съ притворною наивностью, посмотрѣвъ на остатки гусинаго жесткаго жаркаго, неприбраннаго еще со стола. Спутникъ мой искренно засмѣялся.

Въ дорогѣ князь, неожиданно засмѣявшись, обратился ко мнѣ:

— Что вы хотѣли сказать вашимъ отвѣтомъ на мой вопросъ во время обѣда: «каковъ гусь»?

— Вы спросили мое мнѣніе о поданномъ вамъ гусѣ, я отвѣтилъ, что жаркое — очень неудачно. Я, право, не понимаю, какъ вы успѣли управиться со своей порціей?

— Ха, ха, ха! я обратилъ ваше вниманіе не на жаренаго гуся, а на живого.

— На какого живого?

— Видно, вы усердно трудились надъ своей порціей, если не замѣтили за сосѣднимъ столомъ франта-жида, презабавно гримасничавшаго и храбрившагося.

— Я ничего не замѣтилъ.

— Жаль, преуморительная птица. Что за народъ!

— Кто?

— Жиды.

— А что?

— Пренепріятные, прескверные люди.

— Да, говорятъ.

— Какъ говорятъ? неужели вы лично никогда не сталкивались съ ними?

— Хранилъ Богъ какъ-то.

— Завидна ваша участь!

— А вы?

— О, меня они надували, по крайней мѣрѣ, сто разъ.

— На чемъ же?

— Мало ли на чемъ? и на товарахъ, и на займахъ, и даже на клубничкѣ.

— Благоразумный человѣкъ не долженъ себя давать въ обманъ болѣе двухъ разъ.

— Обстоятельства заставляютъ иногда; что прикажете дѣлать?

— Напримѣръ?

— Ну, проиграешься, прокутишься, денегъ ни гроша, куда обратиться прикажете? Конечно, къ жиду. Ну, и лупитъ жидъ, что есть мочи.

— Изволите видѣть: жидъ считаетъ проигравшагося или прокутившагося человѣка не слишкомъ надежнымъ плательщикомъ. Онъ разсчитываетъ, что изъ трехъ подобныхъ должниковъ уплатитъ, можетъ быть, только одинъ, а потому и требуетъ, чтобы этотъ одинъ заплатилъ за троихъ.

— А между тѣмъ платятъ всѣ трое.

— А иногда не платитъ и ни одинъ. Шансы ровные.

— Но какъ же заниматься подобныхъ ремесломъ?

— Конечно, не похвально. Но въ томъ обществѣ, гдѣ люди проигрываются и прокучиваются, должны, по натуральному ходу вещей, явиться и подобные ростовщики: иначе нельзя было бы отыграться, и нельзя было бы протереть глаза наслѣдственнымъ денежкамъ преждевременно.

Князь улыбнулся.

— Но почему именно жиды избрали себѣ это гнусное ремесло?

— Ну, съ этимъ я не согласенъ. Въ столицахъ вы встрѣтите десятки ростовщиковъ чисто россійскаго происхожденія, которые еще почище жидовъ будутъ.

— Нѣтъ, что ни говорите, а такой падкой на деньги націи, какъ еврейская, и въ мірѣ нѣтъ. Въ деньгахъ концентрировани всѣ ихъ помыслы, всѣ ихъ страсти, всѣ ихъ стремленія. Степени аристократизма у нихъ опредѣляются количествомъ рублей. Тысяча первый чинъ, десять тысячъ — второй, а сто тысячъ — чуть ли не генералъ у нихъ.

Князь засмѣялся надъ собственной остротой.

— Да вѣдь у нихъ, кажется, другихъ генеральскихъ чиномъ и быть не можетъ?

— Пустяки, это лѣнтяи, шахеръ-махеры и…

— Трусы?

— Ну, о трусости и говорить нечего. Я въ Польшѣ одного фактора такъ перепугалъ холостымъ зарядомъ, что онъ, кажется, и ремесло свое бросилъ.

— Неужели вся еврейская нація состоитъ изъ однихъ только факторовъ?

— Почти. Знаете-ли, что жидъ во фракѣ гораздо вреднѣе, чѣмъ жидъ въ капотѣ?

— Почему такъ?

— Этотъ, по крайней мѣрѣ, знаетъ свое мѣсто, а тотъ еще раздувается какъ царь лягушекъ и чортъ ему не братъ.

— Можетъ быть, потому, что онъ уже сознаетъ свое человѣческое достоинство?

— Какое тамъ достоинство, я какое тамъ человѣческое! У михъ нѣтъ ни достоинства, ни сердца человѣческаго. Умирай предъ глазами жида десять человѣкъ — онъ ихъ не спасетъ, если для этого потребуется хоть одинъ рубль.

— Такую характеристику я въ первый разъ слышу; мнѣ говорили наоборотъ, что жиды — мягкосердны и сострадательны, какъ вообще всѣ робкіе люди.

— Не вѣрьте ничему хорошему, что нихъ говорятъ. Мнѣ, напримѣръ, говорили, что жидовки очень нравственны.

— И что-жь?

— И это ложь. Я неоднократно убѣждался въ этомъ собственныхъ опытомъ.

— Неужели же вы унизились, князь, до того, чтобы бывать въ еврейскихъ обществахъ?

— Сохрани Богъ!

— Но гдѣ же и какъ вы пожинали лавры своихъ амурныхъ побѣдъ?

— Знаете ли, что въ Польшѣ вообще, а въ Бердичевѣ въ особенности, ко мнѣ приходили съ визитами жены и дочери самыхъ богатыхъ, почетныхъ въ своей средѣ жидковъ?

— Какъ же вы знакомились съ ними?

— Чрезъ посредниковъ и посредницъ.;

— А не надували ли васъ эти благородные дѣятели?

— Нѣтъ! Въ этомъ отношеніи факторы добросовѣстны.

— А! По крайней мѣрѣ хоть въ одномъ.

Я притворился уснувшихъ, чтобы прекратить этотъ непріятный разговоръ.

Въ Харьковѣ я долженъ былъ по одному дѣлу простоять нѣсколько дней. Князь долженъ былъ уѣхать на перекладныхъ. Не знаю, понравился ли я на самомъ дѣлѣ моему спутнику, или же онъ предпочелъ доѣхать со мною до Е. въ спокойномъ экипажѣ, чѣмъ трястись на почтовой тележкѣ, но онъ остался въ Харьковѣ и терпѣливо дожидался меня. Мы выѣхали ночью. Часовъ въ шесть утра мы остановились на станціи напиться чаю. Впродолженіе всего пути князь занимался нашимъ общимъ хозяйствомъ и разливалъ чай. Самоваръ давно ужъ былъ поданъ и нетерпѣливо шипѣлъ на столѣ, а князь, озабоченный и блѣдный, то выбѣгалъ на дворъ, то вбѣгалъ въ комнату, не замѣчая ни меня, ни самовара.

— Что съ вами, князь? Вы нездоровы?

— Еще хуже этого.

— Что-жь съ вами случилось?

— Представьте ужасъ моего положенія, я потерялъ свой бумажникъ. Не знаю, въ Харьковѣ ли я его уронилъ, или въ пути, ночью, когда я не однажды выходилъ изъ экипажа.

— Развѣ въ бумажникѣ была крупная сумма?

— Сумма, положимъ, не крупная, да вѣдь я остался безъ гроша.

— Цѣль вашего путешествія — близка. Со мной вѣдь доѣдете. Перестаньте же суетиться, да будемъ чаевать.

— Воображаю, какъ былъ бы я хорошъ, еслибы я ѣхалъ одинъ и еслибы случилась со мною подобная исторія. Всю дорогу, вы разсчитывались за обоихъ, я на послѣдней станціи предъ Е. думалъ разсчитаться съ вами. Вотъ и разсчитался.

— Все равно. Пожалуйста, не безпокойтесь.

Подъѣхавъ къ переправѣ чрезъ Днѣпръ, мы узнали отъ паромщиковъ, что переправиться нѣтъ никакой возможности: рѣка еще, вѣтеръ сильно бушевалъ, а по рѣкѣ неслись цѣлыя ледяныя горы.

— Что дѣлать? спросилъ князь.

— Переправиться.

— Но какъ?

— Паромомъ.

— Да вѣдь опасно?

— Опасность эта устраняется десятью рублями.

— Какъ такъ?

Я обратился къ лоцманамъ и посулилъ имъ за немедленную переправу красненькую. Лоцмана долго не рѣшались, но деньги одолѣли.

— Перевеземъ, что Богъ дастъ! объявили они, почесывая затылки.

— А опасно очень? спросилъ дрожащимъ голосомъ князь.

— Нешто не видите, ваше благородіе, какіе звѣри по рѣкѣ разгуливаютъ? отвѣтилъ атаманъ.

— А бываютъ несчастные случаи? спросилъ князь.

— Какъ не бываютъ!

— Ну, и что-жь, можетъ случиться?

— Мало ли что, — всяко случается! Этакъ тебя толкнетъ — ну, и паромъ пополамъ. Все бываетъ, ваше благородіе!

— Я не переправлюсь, рѣшительно объявилъ князь.

— Въ такомъ случаѣ, здорово оставаться, князь!

— Неужели вы рѣшаетесь подвергнуться такой опасности?

— Какъ видите.

— Неужели вы не боитесь?

— Нимало.

— Почему же?

— Потому что опасность является большею частью тамъ, гдѣ наименьше ее ожидаешь. Тутъ мы ее ожидаемъ, слѣдовательно она не явится.

— Съ вашей теоріей я не согласенъ.

— На войнѣ вы бывали, князь?

— Это другое дѣло, тамъ необходимость заставляетъ: не показать же себя трусомъ!

— Ружья и пистолеты иногда взрываются, а между тѣмъ вы стрѣляете же безъ боязни?

— Къ этому я привыкъ.

— Такъ вы струсили, князь? спросилъ я моего спутника не безъ ироніи.

Онъ прошелся по песчаному берегу раза два, и остановился возлѣ меня.