Переставъ быть пишущей и считающей машиной, я получилъ возможность сталкиваться съ разнообразными людьми различныхъ общественныхъ сферъ, съ европейскимъ обществомъ, съ его удовольствіями, съ дурными и хорошими его законами, привычками, требованіями. Я пересталъ жить однимъ внутреннимъ своимъ міромъ, бросилъ свои недосягаемыя стремленія и употребилъ всю силу своей логики на примиреніе своего пылкаго воображенія съ дѣйствительностью жизни. Опять произошла во мнѣ безбожная ломка, подъ вліяніемъ которой падали самыя дорогія вѣрованія и убѣжденія. къ счастью, или лучше сказать, къ несчастію, я имѣлъ досужіе часы для анализа и провѣрки людей и самого себя. Этими досужими часами я обязанъ былъ тѣмъ, что нѣкоторое время жилъ въ дали отъ моей подруги жизни, на холостую ногу. Мою шею не душили супружескіе тиски.
Въ новой сферѣ моей дѣятельности, я попалъ въ такое еврейское образованное общество, существованія котораго я прежде и не подозрѣвалъ. Я столкнулся также со многими личностями, которыя, въ давнопрошедшія времена, витали такъ высоко надо мною. Боже мой, какія крупныя перемѣны! Я во очію видѣлъ эти перемѣны, но никакъ разрѣшить не могъ: поднялся ли я самъ къ этомъ личностямъ, или они опустились до меня? Измѣнились ли характеры этихъ людей, или измѣнился я самъ и смотрю на нихъ другими глазами? Послѣднее было вѣроятнѣе. Въ дѣтствѣ и юности, униженный и оскорбленный, я смотрѣлъ на сравнительно счастливыхъ людей, какъ голодающій, приниженный нищій смотритъ на пресыщеннаго богача-сибарита, теперь-же я самъ былъ сытъ и сыто смотрѣлъ на людей и міръ.
Я до сихъ поръ живо помню страшную борьбу, происходившую во мнѣ по случаю одного визита. Къ лучшему еврейскому бонтонному обществу, въ той мѣстности, гдѣ я жилъ, въ лучшіе дни моего прозябанія, принадлежали и занимали видное мѣсто: мой смертельный врагъ съ дѣтства, кабачный принцъ и его очаровавшая меня нѣкогда супруга. Не сдѣлать имъ визита было-бы верхомъ невѣжливости съ моей стороны, но сдѣлать его было выше моихъ силъ. При одной мысли объ этомъ, въ головѣ поднимались непривлекательныя картины изъ моего отрочества, живо припоминались унизительныя сцены, въ которыхъ я игралъ такую жалкую роль предъ юношей счастливцемъ; поднималась вся желчь, вся зависть давно прошедшихъ временъ душила меня. Я, наконецъ, пересилилъ себя и сдѣлалъ этотъ роковой визитъ, съ затаенной злобой въ сердцѣ. Но каково было мое удивленіе, когда вмѣсто чванливаго, надменнаго и злого человѣка, я въ бывшемъ моемъ врагѣ нашелъ человѣка необыкновенно добраго, простого, безъ особенныхъ претензій, любезнаго и гостепріимнаго. Уродливое воспитаніе, полученное имъ въ дѣтствѣ, повредило только одному ему и горько отразилось на его незавидной жизни. Смотря на него, я часто задавался вопросомъ: его-ли переработала жизнь или меня самого?
Но миніатюрное мнимое счастьице мое не ослѣпляло меня. Я сознавалъ его случайность, скоротечность, сознавалъ трудность, многосложность моихъ обязанностей относительно дѣтей и роднихъ, льнувшихъ ко мнѣ по еврейскому обычаю, какъ къ человѣку, которому Богъ посылаетъ не для него одного, а и для блага другихъ. Въ будущее я не слишкомъ вѣрилъ. Я рѣшился, не откладывая, ввести ту реформу въ моей семейной жизни, о которой мечталъ во дни печальнаго прошлаго. Заповѣдь библейскую: «плодитесь я множитесь», я выполнилъ въ двойной пропорціи[87]. Дѣтямъ моимъ я твердо рѣшился дать такое образованіе, которое обезпечило бы ихъ въ нравственномъ и матеріальномъ отношеніяхъ. Не надѣясь на шаткое будущее, я вознамѣрился ввести въ мое хозяйство разумную экономію, откладывать кое-что на черный день. Я былъ еще очень молодъ, но на жизнь научился уже смотрѣть трезвыми, недовѣрчивыми глазами старика. Для достиженія этихъ цѣлей, какъ и для того, чтобы избавиться отъ нравственной пытки, которой я подвергался, живя неразлучно съ женою, чтобы не краснѣть изъ за нея на каждомъ шагу въ обществѣ, куда, по моему положенію, я долженъ былъ-бы ее ввести, я положилъ жить съ ней врозь и поселить ее съ недозрѣвшими еще для помѣщенія въ учебныя заведенія дѣтьми, въ маленькомъ городѣ, въ средѣ ея родни, гдѣ ей жилось-бы и привольно и весело по ея понятіямъ. Сколько грязныхъ сценъ перенесъ я, пока достигъ этой цѣли, — трудно себѣ вообразить; но я поставилъ на своемъ. Удивительная вещь! не живя съ противной мнѣ женщиной подъ одной кровлей, не подвергаясь ежеминутно семейнымъ, грубымъ непріятностямъ, не наталкиваясь каждый день на ея дикій, фанатическій образъ мыслей, я начиналъ уважать мать моихъ дѣтей, женщину, дѣлившую со мною житейское горе, и старался отыскивать для нея какія-то искусственныя оправданія. Мнѣ уже на мысль не приходило, какъ въ былыя времена, совершенно избавиться отъ нея, развестись съ нею, а тѣмъ болѣе, вступить въ новый бракъ. Co-временемъ однако-жь, зародившееся во мнѣ чувство уваженія къ ней начало улетучиваться, благодаря ея назойливости и вѣчнымъ претензіямъ, выражавшимся въ грязной формѣ и въ самыхъ вульгарныхъ выраженіяхъ, пересыпанныхъ руганью и бранью.
— Скажи на милость, какую жизнь ведешь ты со мною? начинала жена, при рѣдкихъ моихъ пріѣздахъ, сопровождая каждое слово драчливой ухваткой.
— Самую мирную и цѣлесообразную жизнь, пытался я отдѣлаться общими словами.
— Ты мнѣ дѣлаешь визиты какъ любовницѣ какой-нибудь?
— Въ этомъ отношеніи ты уже совсѣмъ ошибаешься. Я пріѣзжаю навѣстить дѣтей и мать моихъ дѣтей, къ которой я питаю должное уваженіе, и которую желалъ-бы видѣть въ будущемъ совершенно счастливою.
— Счастливою! чѣмъ это ты собираешься осчастливить меня?
— Тѣмъ, что мы взростимъ и воспитаемъ нашихъ дѣтей, припасемъ что-нибудь на будущее. Я избавленъ буду отъ необходимости служить и быть въ зависимости отъ другихъ. На старости лѣтъ…
— Я знать не хочу твоихъ глупостей. Я жить хочу, какъ прочіе евреи живутъ.
— Скажи яснѣе: ты хочешь быть вѣчною насѣдкою: рожать и кормить, кормить и рожать. Такъ-ли?
— Я все то хочу, что Богъ велитъ.
— Другъ мой! пойми-же, наконецъ, что дѣти требуютъ средствъ. Я своихъ дѣтей воспитать хочу, а для этого требуются средства!
— Всѣ евреи воспитываютъ дѣтей!
— Тѣ евреи, которыхъ ты ставишь мнѣ въ примѣръ, дѣтей не воспитываютъ, а только кормятъ, да и то съ грѣхомъ пополамъ.
— А ты-же что? Своихъ дѣтей пряниками кормить собираешься?
— Дѣло не въ пряникахъ, а въ образованіи, словомъ въ томъ, чего ты совсѣмъ не понимаешь.
— Всевышній заботится о дѣтяхъ. Ты его не перемудришь.
— На Бога надѣйся, а самъ не плошай. Знаешь ты эту умную русскую пословицу?
— Я ничего русскаго не знаю и знать не хочу. Я сто разъ тебѣ уже говорила.
— Напрасно. Ты другую пѣсню затянешь, когда твои дѣти получатъ русское воспитаніе.
— Что? Русское воспитаніе? Мои дѣти? Я ихъ скорѣе передушу. Не быть по твоему! Я уже приняла еврейскаго учителя. Другихъ учителей моимъ дѣтямъ не нужно.
— Не мѣшаю твоему еврейскому учителю. Дѣти еще маленькія. Но помни это: когда наступитъ пора, я вышвырну твоего невѣжу-учителя за окно!
— Не смѣешь! я мать моимъ дѣтямъ, и воспитаю ихъ въ страхѣ Божіемъ.
Разгаралась семейная сцена во всемъ ея бурномъ величіи. Дѣти смотрѣли на разсвирѣпѣвшихъ родителей, хлопая испуганными глазенками, не зная, кому симпатизировать.
Въ другой разъ, жена вдругъ обрадуетъ меня сюрпризомъ.
— Повѣришь-ли, Сруликъ, наши мальчики начали уже читать талмудъ. Учитель не надивится на ихъ способности. Увѣряетъ, что нѣкоторые изъ нихъ выйдутъ знаменитыми раввинами!
— Скажи твоему невѣжѣ учителю, что если онъ не перестанетъ забивать головы ребятишекъ своимъ талмудомъ, я ему всѣ ребра пересчитаю.
— Ты съума сошелъ?
— Твой учитель съума сошелъ, а ты до ума не дошла. Шутка ли, мучить бѣдныхъ дѣтей!
— Какой ужасный отецъ!
— Какая нѣжная мать!
Подобныя сцены и ссоры повторялись безчисленное множество разъ, но я на нихъ мало обращалъ вниманія. Проэктъ моей будущей жизни и дѣтскаго воспитанія былъ выработанъ долгимъ мышленіемъ и утвержденъ моей непоколебимой волей.
