Все это время я былъ почти свободенъ отъ всякихъ служебныхъ обязанностей; только два раза въ день, утромъ и вечеромъ, я долженъ былъ явиться на городскую площадь на перекачку и какое-то ничтожное ученіе. Насъ заставляли шагать то вправо, то влѣво. Тутъ я увидѣлъ цѣлыя сотни такихъ же еврейскихъ мальчишекъ, какъ и я. Мнѣ сдѣлалось легче на душѣ. Со многими я познакомился и они часто приходили ко мнѣ поиграть, а Волфъ и Лейба торчали у меня по цѣлымъ днямъ. Гостепріимная моя хозяйка всѣхъ моихъ гостей кормила и поила до отвалу.

Когда вся партія малолѣтнихъ рекрутъ собралась, насъ всѣхъ отравили далеко, далеко. Насъ сопровождалъ офицеръ, докторъ и множество солдатъ съ ружьями. Всѣхъ усадили на телеги, и въ одно очень холодное утро, мы тронулись въ путь. Изъ города провожали и напутствовали насъ десятки евреевъ и евреекъ. Не смотря на моровъ и мятель, ни я, ни мои товарищи не чувствовали особеннаго холода. Евреи снабдили всѣхъ насъ толстыми шерстяными чулками. На фурахъ, между нашими узлами, лежали цѣлые мѣшки съ съѣстными припасами, принесенными еврейками для насъ въ дорогу. Евреи, кронѣ этого, подарили каждому изъ насъ по нѣскольку серебрянныхъ монетъ. Прощаясь съ нами у заставы, всякій изъ провожавшихъ насъ евреевъ пѣлъ одну и туже пѣсню.

— Не забывайте, дѣти, вѣры нашей. Исполняйте всѣ наши обряды, насколько это вамъ будетъ возможно — и Богъ не оставитъ васъ.

Мы медленно подвигались впередъ. На душѣ было грустно, тоскливо. Офицеръ былъ злой, грубый человѣкъ. За малѣйшую оплошность онъ билъ кулаками куда попало или стегалъ цѣломъ пукомъ колючихъ розогъ. Не проходило часу, чтобы не слышались вопли кого-нибудь изъ насъ. Мы дрожали одного его взгляда. Чаще всѣхъ доставалось бѣдному, неукротимому Волфу. Онъ долго куражился, но, наконецъ, поддался и присмирѣлъ.

— Ерухимъ, сказалъ онъ мнѣ однажды шопотомъ: — знаешь, вѣдь въ талмудъ-торѣ гораздо лучше было, чѣмъ теперь?

— А что?

— Тамъ не били такъ больно и такъ часто, какъ тутъ.

— Берегись, не шали и слушайся, усовѣщивалъ я его.

— Знаешь что, Ерухимъ? Убѣжимъ.

— Что ты? Какъ можно?!

— А что? Мы убѣжимъ къ евреямъ, насъ и спрячутъ.

— Не хочу и слышать. Я боюсь розогъ.

— Дуракъ! Ну, оставайся. Я и самъ убѣгу.

И точно, въ первомъ городѣ, гдѣ мы остановились для дневки, Волфъ исчезъ. На перекличкѣ, утромъ, его хватились и начали разъискивать. Къ вечеру сами евреи его привели прямо къ офицеру и донесли, что Волфъ у нихъ искалъ убѣжища, чтобы скрыться.

На всю жизнь врѣзалась мнѣ картина страшной экзекуціи, совершившейся надъ пойманнымъ Волфомъ. Насъ всѣхъ созвали я разставили кружкомъ. Въ серединѣ кружка, обнаженный Волфъ лежалъ на снѣгу лицомъ внизъ. Одинъ солдатъ сидѣлъ у него на головѣ, руки его были связаны, на ногахъ сидѣли два здоровыхъ солдата, а два били розгами. Боже мой, какъ немилосердно его били! Всякій разъ, когда толстый пукъ розогъ, свистя въ воздухѣ, опускался на тѣло несчастнаго, красная noibca обозначалась на томъ мѣстѣ. Черезъ нѣсколько минутъ кровь брызнула изъ нѣсколькихъ мѣстъ. Но на это не обратили вниманія, перемѣнили избитыя розги на свѣжія и опять принялись бить. Сначала Волфъ крѣпился, но, мало-по-малу, крики начали разрывать нашу душу. Большая часть маленькихъ рекрутъ зарыдала такъ громко, что заглушила самые крики страдальца.

Волфа перестали бить, а онъ все продолжалъ лежать молча, не трогаясь съ мѣста, вокругъ котораго снѣгъ былъ окрашенъ кровью. Докторъ далъ ему что-то нюхать и отливалъ водою.

— Видѣли, поросята? обратился къ намъ свирѣпый офицеръ, угрожая кулаками.

Мы отправились дальше. Экзекуція Волфа такъ потрясла наши сердца, что мы нѣсколько дней сряду чуждались другъ друга и все молчали. Каждый изъ насъ вздрагивалъ при одномъ взглядѣ жестокаго офицера. Волфъ лежалъ на ранцахъ, почти пищи не принималъ и весь горѣлъ. Его и еще двухъ, трехъ заболѣвшихъ сдали въ больницу въ какомъ-то городѣ, на пути.

Чрезъ нѣсколько дней мы остановились въ какомъ-то очень большомъ городѣ, гдѣ вовсе не было евреевъ. Насъ размѣстили по квартирамъ у русскихъ, подъ надзоромъ одного стараго, свирѣпаго солдата, незнавшаго жалости. Онъ насъ немилосердно билъ и вѣчно ругалъ. Я и Лейба стояли вмѣстѣ на квартирѣ у одной бѣдной русской торговки. Это была добрая, сострадательная душа. Она насъ ругала и поносила какъ нехристей, но въ тоже время жалѣла и ласкала какъ безпомощныхъ дѣтей. Всѣ рекруты малолѣтки не могли нахвалиться своими хозяевами. Были между бѣдными рекрутами такіе, которые ни за что въ мірѣ не рѣшались прикоснуться устами къ трафнымъ яствамъ. Хозяева не обижались этимъ, и кормили ихъ хлѣбомъ, масломъ, рыбою и сырою капустою.

Въ этомъ большомъ городѣ мы простояли съ мѣсяцъ. Тутъ насъ разсортировали, кому куда идти. Нѣкоторыхъ, болѣе бойкихъ и сметливыхъ, отправили въ какія-то кантонистскія школы, а остальныхъ разослали въ разныя мѣста для отдачи поселянамъ на прокормленіе и содержаніе, пока подростутъ и пока наступитъ пора зачислить ихъ въ дѣйствительную военную службу. Меня, Лейбу и еще нѣсколькихъ отправили вмѣстѣ съ этапомъ куда-то, какъ говорили, очень далеко, въ холодную страну. Теперь только мы начали настоящимъ образомъ бѣдствовать. Мои деньги истощились до послѣдней копейки. Лейба и подавно ничего за душею не имѣлъ. На дворѣ стоялъ страшный холодъ, морозы и вьюги пронимали насъ до костей. На фурахъ, сопровождавшихъ этапъ, было навалено столько вещей, на этихъ вещахъ сидѣло столько слабыхъ, больныхъ мужчинъ и женщинъ въ цѣпяхъ и безъ цѣпей, что намъ положительно мѣста не было усѣсться уютно и удобно. Мы часто замерзали до того, что солдаты, чтобы отогрѣть насъ, швыряли насъ другъ къ другу какъ мячи. Мы плакали, а они смѣялись и безжалостно толкали насъ впередъ. Особенно страдали мы отъ нѣкоторыхъ преступниковъ, шедшихъ пѣшкомъ во всю дорогу. Какъ только кто нибудь изъ насъ нечаянно приблизится бывало къ нимъ, то получитъ такой ударъ локтемъ или ногою, что отлетитъ на пять шаговъ. Надъ паденіемъ неуклюжаго рекрутика поднимется хохотъ, насмѣшки и прибаутки. Одинъ изъ нашихъ товарищей, при подобномъ паденіи, сломалъ ногу. За это бородатому разбойнику порядкомъ досталось. Сопровождавшій этапъ, старшій солдатъ, билъ изверга такъ, что все лицо разбойника было окровавлено. Несчастнаго товарища оставили въ какой-то больницѣ. Два изъ нашихъ товарищей заболѣли въ пути горячкой, а пока мы добрались до ближайшаго города, — умерли. Тѣла ихъ были сданы по начальству, а мы пошли дальше. Мнѣ все казалось, что я тоже долженъ умереть или замерзнуть. Я вѣчно дрожалъ, не чувствовалъ ни рукъ, ни ногъ. Но между тѣмъ я ни разу даже не заболѣлъ въ дорогѣ. Когда съѣмъ нѣсколько сухарей, похлебаю горячихъ постныхъ щей и высплюсь, то опять, бывало, чувствую силу и бодрость. Сначала сильно болѣли ноги отъ ходьбы и ломало во всемъ тѣлѣ, а потомъ привыкъ, ничего. Долго мы шли такимъ образомъ, переходя съ одного этапа въ другой и останавливаясь на цѣлыя недѣли для отдыха. Тамъ, гдѣ мы останавливались, вызывались охотники взять кого нибудь изъ насъ на прокормленіе. Въ каждомъ мѣстѣ мы оставляли одного или нѣкоторыхъ и наша партія малолѣтокъ съ каждою стоянкою уменьшалась. Когда явятся желающіе взять жиденка на харчи, то насъ, бывало, выставляютъ въ рядъ, желающіе начнутъ насъ осматривать, ощупывать и распрашивать. На меня, бывало, посмотрятъ, да и махнутъ рукою.

— Нѣ, энтый не годящій: больно малъ, да и хилой такой!

Меня, Лейбу и еще нѣкоторыхъ обходили и выбирали мальчишекъ покрупнѣе да пожирнѣе, а насъ гнали дальше.

Когда дошла очередь наконецъ до насъ, то насъ осталось всего только трое мальчиковъ: я, Лейба и нѣкто Беня. Такъ какъ крупнѣе насъ уже не было, то разобрали и насъ. Мы всѣ трое попали въ одну и туже небольшую деревню, лежащую подъ горою, на вершинѣ которой тянулся длинный, густой лѣсъ. Вся деревня эта занималась преимущественно лѣснымъ промысломъ. Лѣсъ сплавлялся по быстрой, широкой рѣкѣ, протекавшей въ нѣсколькихъ верстахъ отъ деревни. Когда мы пришли въ эту деревню, то зима была уже почти на исходѣ. Снѣгъ началъ таять, вода быстрыми ручьями стремилась съ горъ. Солнце ярко начало показываться по утрамъ, а тепловатый вѣтеръ вѣялъ по цѣлымъ днямъ. Въ первый-же день нашего прихода насъ разобрали поселяне. Тамъ, гдѣ насъ было много, маленькихъ, худенькихъ обходили; а теперь, когда насъ осталось всего трое, то и за насъ почти дрались. На каждаго нашлись десятки охотниковъ. Кричали и шумѣли нѣсколько часовъ, задобривая, каждый по своему, наше начальство, пока рѣшили, кому мы должны отнынѣ принадлежать.