Некоторые перемены коснулись и пороха. В 1846 г. на всех трех пороховых заводах, кроме пушечного, изготовляли порох: крупный мушкетный, мелкий мушкетный и винтовочный. Размеры зерен этого пороха были различны — от 6 точек (крупный мушкетный) до 2 точек (винтовочный). Мушкетные пороха применялись для гладкоствольных, а винтовочный — для нарезных ружей[138].

В результате исследований и испытаний для всего ручного огнестрельного оружия с апреля 1861 г. был принят единый порох под названием «ружейного». Новый порох не отличался по составу от винтовочного. Несмотря на его недостаток (большой объем), «ружейный» порох являлся единым для всех видов огнестрельного ручного оружия, и преемница Комитета об улучшении штуцеров и ружей (созданная в 1862 г.) Оружейная комиссия Артиллерийского комитета сочла нужным принять его на вооружение[139].

Винтовка образца 1856–1860 гг. явилась самой совершенной системой дульнозаряжающегося оружия. Она превосходила винтовку Энфильда, с которой имела некоторое сходство, и оставляла далеко позади себя семилинейное нарезное стрелковое оружие Франции[140].

Очень высоко расценивали русскую стрелковую образца 1856 г. такие видные теоретики и практики ружейного дела, как Вильгельм фон Пленниес и начальник французской нормальной Венсенской школы, конструктор «полушарной» пули подполковник Несслер[141]. Авторитет их в области стрелкового оружия был очень велик. В своем отзыве о различных частях винтовки 1856 г. Несслер все время прибегает к таким оценкам, как «хорошо», «очень хорошо», «вполне удачное», «лучше французской», «превосходен», «пропорционален», «весьма удовлетворительно», «отличные».

Оценивая и характеризуя стрелковую винтовку 1856 г., Вильгельм фон Пленниес писал: «Описанный нами образец во всех отношениях представляется весьма хорошо устроенным; видно, что при построении его руководствовались современным успехом оружейного искусства, не нарушая условий простоты устройства старого оружия и не принимая каких-либо нововведений сомнительного достоинства»[142].

Высокого мнения о винтовках 1856–1860 гг. и о русских оружейных заводах начала 60-х годов был известный оружейник А. Фалис[143].

На Международной выставке в Париже в 1867 г. русские шестилинейные дульнозарядные винтовки всех трех оружейных заводов получили высокую оценку. Ижевский и Тульский заводы были удостоены серебряной медали, а Сестрорецкий — бронзовой[144].

Ф. Энгельс, характеризуя русскую винтовку образца 1856 г., писал; «…в России правительство в настоящий момент занято заменой старых гладкоствольных ружей винтовками Минье очень хорошего образца»[145]. Редакция «Артиллерийского журнала» в 1857 г. выступила с заявлением, что «стрелковое оружие дошло до такой степени совершенства, что от него, по-видимому, нельзя более ничего желать»[146]. Прошло очень немного времени, и дальнейшая эволюция стрелкового оружия показала всю необоснованность такого рода суждений.

Шло перевооружение стрелковым оружием не только армии, но и флота. Уже в начале 50-х годов во флоте наметились тенденция к отказу от специфического «абордажного» оружия и ориентация на армейское стрелковое оружие. Начало этому положило принятое на вооружение моряков драгунское нарезное ружье образца 1854 г. Следующим мероприятием во флоте в этом направлении явился переход в семилинейных нарезных ружьях от пули Петерса-Тиммерганса к пуле Минье[147]. Но так было на Балтийском и Черноморском флотах. Для Каспийской флотилии в Астрахани переделывались на капсюльные короткие кремневые штуцера, изготовленные еще в 1798, 1799 и 1808 гг. И только «за использованием» их и получением драгунских капсюльных ружей Каспийская флотилия была вооружена более менее современным оружием[148]. Как же был оснащен Тихоокеанский флот? Когда в декабре 1856 г. встал вопрос об отправке нарезных драгунских ружей в 27-й флотский экипаж и в Камчатскую флотилию, то подчеркивалось, что 27-й флотский экипаж «представляет единственные наши силы в портах Восточного океана», а между тем во всем экипаже не было ни одного нарезного ружья[149]. Ружья на судах, ранее не имевшие персонально своего владельца, закреплялись за матросами, как за их «хозяевами» и «ответчиками»[150]. Большое внимание стало уделяться обучению меткой стрельбе[151]. В 1856 г. в Балтийском флоте была создана специальная команда из матросов, хорошо обучавшая стрельбе в цель и выпускавшая в экипажи «стрелков 1-го разряда»[152]. Конечно, стрелковое оружие не определяло мощь флота, но его состояние отражало общую картину перевооружения России.

Винтовки образца 1856–1860 гг. по дальнобойности, меткости, быстроте заряжания расширяющейся пулей Минье, по прикладости и прочим своим достоинствам являлись самыми совершенными из всех дульнозарядных систем, но все они заряжались с дула, а ведь это было время казнозарядных игольчатых ружей Дрейзе и Шасспо, винтовок Снайдера и Крнка под унитарный металлический патрон, магазинных винтовок Спенсера и Генри. Это отставание было обусловлено не отсталостью оружейной мысли в России, а слабостью ее промышленности, с трудом справлявшейся с перевооружением миллионной армии[153]. Д. А. Милютин прекрасно знал об отставании русской армии в отношении стрелкового вооружения и писал об этом Александру II[154].

В самом деле, не успели закончить перевооружение армии шестилинейными винтовками, заряжающимися с дула, как встала другая важнейшая первоочередная задача нового перевооружения — на этот раз казнозарядной винтовкой.

Огнестрельное оружие, заряжающееся с казны, появилось отнюдь не позже заряжающегося с дула. Ф. Энгельс отмечает, что и «в старину существовало множество видов огнестрельного оружия, заряжавшегося с казенной части»[155]. Преимущества казнозарядных систем становились все более и более очевидными. Наступало их время. Это хорошо понимал Д. A. Милютин, возглавлявший Военное министерство с 1861 по 1881 г. Образованный, умный, прогрессивный министр Д. А. Милютин провел военные реформы в 60-70-х годах. Ему приходилось преодолевать сопротивление видных деятелей русской армии (А. И. Барятинского и др.), а в области военной техники — консерватизм возглавлявшего стрелковое дело председателя Оружейной комиссии и инспектора стрелковых батальонов герцога Георга Менденбургского.

Однако Д. А. Милютин не был одинок. Его окружали и энергично включались в дело перевооружения русской армии такие выдающиеся русские офицеры-оружейники, как B. Л. Чебышев, В. Н. Бестужев-Рюмин, Н. И. Чагин, А. П. Горлов, К. И. Гуниус, П. Бильдерлинг, Б. Г. Глинка-Маврин, М. Епихин, В. Буняковский, И. Маслов, Н. Потоцкий, В. Шкларевич, Н. Эгерштром, В. Экстен и др. Именно о них можно сказать словами М. И. Калинина, что в старой русской армии «постоянно имелась прослойка, выделявшая искренних патриотов и талантливых полководцев, которые честно служили Родине и, наперекор давлению сверху, улучшали действительные боевые качества армии, поднимая ее авторитет на полях сражений»[156].