В тот момент, когда я копаюсь в аптечке, в дверь звонят. Сильно, настойчиво, агрессивно, а потом сразу стучат кулаком.

– Кто? – испуганно спрашиваю я, потому что наш глазок такой старый и там такое мутное стекло, что ничего толком не разглядеть, кроме силуэтов людей на лестничной площадке.

– Полиция.

Вроде к глазку даже подпихивают удостоверение, но видно плохо, так что я по сути верю на слово. И открываю.

Там и правда двое полицейских, а еще какая-то женщина с нервным лицом и огромный хмурый мужик. Увидев меня, женщина облегченно вздыхает:

– Ну слава богу, я уж думала, придется дверь вырезать! Мы к вам столько раз приходили, а вас дома ни разу не было. И телефон у вас выключен все время.

– Неправда, включен, – автоматически возражаю я.

– Я ж говорил, эта манда старая нам неверный номер дала, – грубо говорит ей мужик.

– Гражданин, давайте не выражаться, – одергивает его один из полицейских. – Мы вам больше не нужны, я так понимаю? Сами разберетесь?

– Подождите, да что тут происходит? – не выдерживаю я. – Что вам от меня нужно?

– Чтобы ты хату поскорее освободила, – хрипло говорит мужик. – И ключи давай.

– Вы с ума сошли? – я с ужасом смотрю на полицейских, но те уже поворачиваются к нам спинами и спокойно спускаются по лестнице, о чем-то друг с другом переговариваясь.

– Мы купили эту квартиру, – деловито поясняет женщина. – Вот договор купли-продажи, можете посмотреть. Две недели назад сделка была.

– Но этого быть не может. Это квартира моей бабушки! Она не могла вам ее продать! Она в больнице лежала, а позавчера…

– Ниче не знаю, сделка прошла по доверенности, все чисто, – хрипит мужчина, толкает меня плечом и по-хозяйски проходит в квартиру. Идет в зал, в спальню, потом на кухню… И все это не снимая обуви.

– По какой доверенности? – кричу я. – Я в полицию сейчас позвоню! Я…

– Не ори, – жестко бросает мне мужик. – Какая нахуй полиция? Все по закону, мы сами с мусорами пришли, видела же?

– Доверенность от вашей бабушки на ее подругу, – журчит мне в ухо женщина, которая как будто все еще пытается решить наш вопрос миром. – Марина Викторовна, кажется… Не помню уже. Милая такая женщина. Нам она сказала, что квартиру нельзя посмотреть и что там прописана внучка собственницы, которая против продажи. Вы то есть. Поэтому и цена такая низкая. Очень низкая! Ну мы и взяли, район-то отличный! И деньги как раз у Вити появились…

– Рот закрой, – ледяным тоном советует ей мужик. – Распизделась тут.

А потом поворачивается ко мне:

– А ты вещи собирай и вали. Мебель, если нужна, можешь вывезти – срок тебе сегодня до вечера. Потом позову своих пацанов и вынесем все на помойку.

Я стою как оглушенная посреди своей квартиры. Стоп. Не своей. Бабушкиной. А я бы унаследовала ее только сейчас. После смерти бабушки, потому что других родственников у нее не было. А сейчас она продана. По доверенности.

Откуда вообще взялась эта доверенность? Бабушка уже давно была в недееспособном состоянии!

Вот только…

Вот только у меня нет никаких документов, подтверждающих это.

В голове вдруг всплывает елейный голос сиделки Марины: «А вы, Алиночка, не оформляли через суд бабушкину недееспособность? Нет? Ну правильно, правильно, там столько заморочек! Зачем пожилого больного человека этим всем мучить?»

Марина. Сиделка. Все время с бабушкой. Листы эти в тумбочке, где бабушкиным почерком было что-то написано. Паспорт… Паспорт был у директора в кабинете, в сейфе. Мне отдали вместе с личными вещами. Чисто теоретически сиделка могла…

Я не обращаю внимания на своих незваных гостей, которые уже спорят насчет того, какого цвета в зале будут обои, и набираю номер директора пансионата. А через минуту узнаю, что Марина уволилась две недели назад. Поэтому я и не видела ее. Поэтому она и не пришла на похороны. Поэтому и…

Я кладу трубку не прощаясь и начинаю истерически смеяться. Боже, как смешно! Как смешно! Я в один момент оказалась без работы, без бабушки, без Влада и без дома. У меня нет ничего. Я бомж.

– Вам плохо? Может, вам вещи помочь собрать?– спрашивает женщина обеспокоенно, а потом совсем другим тоном интересуется: – А ключей у вас один комплект или второй тоже есть?

Я начинаю смеяться еще сильнее и смеюсь до тех пор, пока на меня не рявкает этот мужик, угрожая вызвать скорую, которая отвезет меня в психушку. После этого я быстро и молча собираю вещи. Один рюкзак и один чемодан. Четыре огромных коробки с фотографиями, моими школьными грамотами, бабушкиными украшениями, нашим фарфоровым сервизом и прочими вещами. Не настолько необходимыми, чтобы взять их с собой, но достаточно важными, чтобы не желать им оказаться на помойке. Коробки я отношу соседке тете Тане, которая была на похоронах и дружила с бабушкой. Она немного кривит лицо, но все же соглашается передержать мои вещи у себя в кладовке. А я…

Я беру рюкзак, чемодан и еду на вокзал.

Я знаю, что надо идти в полицию, писать заявление, рассказывать о мошенничестве и, наверное, судиться за квартиру.

Но нет сил. Никаких сил.

Я знаю, что Влад может продолжать давать мне деньги за то, что я с ним сплю. Он ведь хорошо ко мне относился. И если я ему сейчас позвоню и скажу, что мне негде жить, то он возьмет меня к себе. Как бездомного, но милого котенка.

Но я не хочу. Мне мерзко от того, кем я все это время была для него.

Я не ответила на два его последних сообщения и сбросила звонок.

Матч кончился. Они выиграли.

А я… Я проиграла. По всем фронтам.

Жалкая неудачница, которая даже бабушкино наследство не смогла защитить.

На вокзале шумно и грязно, но зато там можно затеряться в толпе людей, ожидающих свой поезд. Там есть розетки, где можно зарядить телефон. Там сухо и относительно тепло.

Я сижу на неудобном стуле, пью ужасный кофе, заедая его черствой булкой с повидлом, и смотрю вакансии. Мне нужна работа в другом городе, как можно дальше отсюда. Прямо сейчас нужна. Желательно с каким-то вариантом жилья, хотя бы на первое время.

Я листаю сайты так долго, что у меня начинают болеть глаза. А когда натыкаюсь на то, что мне нужно, даже не верю сначала.

Спортивный врач в детскую хоккейную школу.

Крохотная зарплата, среднеспециальное образование с опытом или высшее без опыта, город…

Я смотрю по карте. Далеко от Москвы. Значит, мне подходит. Теперь главное, чтобы я подошла им.

Я допиваю мерзкий кофе и отправляю им свое резюме.

***

– Ну наконец-то! – рявкает Влад, когда я беру трубку. – Алина! Что за херня? На сообщения не отвечаешь, на звонки тоже. Я же волнуюсь.

– Не волнуйся, – отвечаю я так спокойно, как будто ничего не произошло, но Влад, кажется, что-то чувствует по моему тону и настораживается.

– Тебе плохо? – спрашивает он озабоченно. – Черт, прости, я не подумал. Я в аэропорту уже, иду на парковку. Минут через сорок буду у твоего дома. Заберу тебя и поедем ко мне.

– Я не дома, – говорю я, глядя на грязное стекло тамбура. Здесь так ужасно пахнет сигаретным дымом, что в горле першит, но выбора у меня нет. В вагоне разговаривать было бы нереально, там слишком много людей.

– Не дома?

– Нет.

– А где?

– В поезде.

Повисает пауза, во время которой я успеваю досчитать до пяти.

– Я не понял.

– Я тоже не сразу поняла, – сообщаю я. – Когда пришла вчера в бухгалтерию за авансом, а мне сказали…

Дыхание сбивается.

Я делаю паузу, чтобы успокоиться и только потом закончить предложение, но договаривать нет нужды. Все понятно и так.

– Блядь, – тихо говорит Влад, и я слышу в его голосе и ярость, и страх, и вину, и еще что-то трудно определимое. – Блядь…

– Я помню, как ты говорил, что тебе проще покупать секс. Но это не мой вариант. Я так не могу. И не буду.

– Проблема только в этих ебучих деньгах?

– Проблема во вранье, – тихо говорю я. – В том, что ты сделал все так, как нужно тебе, не спросив меня. Не дал мне выбора.