Виталика поместили к группе потерявшихся детей, которых насчитывалось около десяти человек. И среди них он оказался самым маленьким.

В вагоне было тесно, места всем не хватало, и какая-то девочка – ровесница Зине, посадила его к себе на колени.

– Зина! – обратился к ней мальчик через некоторое время.

– Покачай!

– Что? не поняла девочка.

– Покачай! – и Виталька принялся раскачиваться у нее на коленях. – Давай поиграем в козу!

Девочка улыбнулась. – Как это?

Мальчик недоуменно посмотрел на нее – «как же она может не знать такой простой всем известной игры»?!

– Шла коза рогатая за малыми ребятами – принялся декламировать он и еще шустрей раскачиваться у нее на коленях.

– Шла через мосток, хватила осины листок, топнула, пожевала, да с моста и упала. Бух! – радостно воскликнул мальчик и сделал попытку провалиться между коленями девочки.

– Поняла, поняла! – сказала она. – Ладно, давай сначала, только садись поудобней.

«Уронив» Виталика три раза, девочка вдруг загрустила и прекратила игру, а потом и вовсе прослезилась.

Нетерпеливый Виталька продолжения игры так и не дождался.

– Давай, Зина, давай! – воскликнул он, снова заерзав.

– Отстань – тихо сказала ему девочка, и умолкла.

– Виталька повернулся и увидел, что девочка плачет.

– Не плачь, Зина, не плачь! – и он принялся участливо гладить ей руку.

– Я не Зина! – сказала, наконец, девочка. – Я Соня. Потерпи немного, я устала, а как отдохну, мы с тобой опять поиграем. Хорошо?

– Хояшо! – согласился Виталик.

Их разместили под Вологдой, в деревне Красотино.

После выхода из поезда Виталька уже не отходил от Сони, да она и не возражала. Даже, напротив, держала его за руку.

Их определили в одну избу. А спустя некоторое время, когда расселение было почти закончено, к ним привели еще одного мальчика.

– У вас места побольше – сказала хозяйке сопровождающая – да к тому же корова своя, может и этого заберете?

– Заберу, заберу! – согласилась хозяйка и, взяв несмелого паренька за руку, повела в избу.

Мальчику было семь лет и звали его Димой. Хозяйка, Алевтина Борисовна, женщина лет пятидесяти, встретила детей очень приветливо . А когда узнала, что все они потеряли близких во время настигшей их по пути бомбежки, расплакалась.

Первым делом она напоила их молоком. Пили до отвала, кто сколько мог! И даже когда сварилась картошка в широком чугунке, с пылу, с жару, Виталька осилил только половинку. Да и Соня с Димой после молока от нее оказались.

– Ну и едоки! – покачала головой Алевтина Борисовна. Чего ж тут съели-то?

– Нам и этого много. – По – взрослому сказала десятилетняя Соня. – Мы в Ленинграде почти голодали, вот и отвыкли от еды. А тут столько сразу, да еще молоко вволю!

Алевтина Борисовна снова всплакнула после этих слов.

– Ах, вы мои сердечные! Ну, уж я вас отпою молочком – то! Сена у меня, слава богу, в запасниках много!

После еды Алевтина Борисовна примостила в кухне корыто, вытащила из печи два больших чугуна с горячей водой и послала Соню с ведром за снегом. А потом они по очереди мылись. В избе было две комнаты, кухня, и довольно просторные сени. Детей Алевтина Борисовна разместила в большой комнате. Соню на отдельном соломенном топчане, а мальчиков на кровати.

– Вот так и будете спать теперь – то!

– А Вы одна здесь живете? – поинтересовалась Соня.

– Какой одна! Это только сейчас. Так -то у меня муж есть, да двое сынов, Сеня и Андрюшенька. Сеньке восемнадцать, а младшенькому семнадцать. – И она тяжело вздохнула. – Все трое на фронт отправились! Вот так -то, милая моя. Так что, жить нам тут с вами покуда одним, до скончания войны.

Настоящее время.

В кабинете майора Камушева проходило совещание оперативников по делу об убийстве профессора Ларионова. Лейтенант Рокотов докладывал о результатах своей беседы с сотрудниками кафедры философии МГУ, где работал профессор, и где они с лейтенантом Забелиным, провели вчера почти полдня.

Результатов, в общем-то, никаких и не было. Сотрудники характеризовали Виталия Михайловича исключительно, как человека добропорядочного, интеллигентного и совершенно несовременного.

– Что значит несовременного? – спросил Камушев.

– Это значит, что он не был рвачом, хватающим дополнительно сверхурочно оплачиваемую работу, а если и делал это, то бесплатно, как раньше, в советское время, не претендовал на занятия с платными студентами, которые в университете шли нарасхват, не брал взяток на экзаменах. Одним словом, завистников, при таком отношении к делу, у него быть не могло. Однако, с другой стороны, конфликты с некоторыми из молодых преподавателей у профессора случались. И в последнее время, именно один такой острый конфликт как раз имел место. На кафедре работает некий Валентин Романович Полищук – старший преподаватель философии, с ним-то у профессора и возникали постоянные стычки. А рассказала нам об этом в подробностях сослуживица Ларионова, доцент Наталья Олеговна Варенцова. Этот самый Полищук, оказывается, был недавно студентом Ларионова, и причем, студентом нерадивым. После окончания университета он, не трудно догадаться каким путем, попал в аспирантуру и написал кандидатскую диссертацию под руководством некого профессора Смальцева, и впоследствии им же был рекомендован на кафедру в качестве преподавателя философии. Конфликтная ситуация между ним и профессором Ларионовым возникла на почве неквалифицированного преподавания

Полищука. Профессору поручили его курировать на первых парах, как и многих других новичков, приходящих на кафедру. И вот, через некоторое время Виталий Михайлович явился к заведующему кафедрой и сообщил, что этого курировать не собирается! Сказал, что таких надо не курировать, а гнать взашей из университета.

– А что, эта самая Варенцова их разговор за дверью подслушивала? – ухмыльнулся Камушев.

– Нет. Профессор потом поделился с ней информацией. – Сообщил Рокотов.

– Ну, и?

– Зав кафедрой, конечно же, никого гнать не собирался, однако профессора от кураторской деятельности освободил. И все какое – то время шло тихо и гладко, но надо же было случиться такому, что однажды, во время болезни Ларионова, в замену к его студентам поставили Полищука. Выйдя на работу и пообщавшись со своими студентами после такой замены, а она длилась аж целых полтора месяца, профессор рвал и метал. С тех пор между Ларионовым и Полищуком воцарилась совершенно неприкрытая неприязнь друг к другу.

– А буквально за два дня до смерти профессора, между ними вспыхнула очередная конфликтная ситуация. – Сообщила Варенцова. – От чего она произошла, никто из сотрудников не знал потому, что в комнате преподавателей они находились вдвоем. А в ссоре их застал доцент Заболотный, который первым тогда вошел в помещение.

– И что он рассказал? – попытался выяснить у нее Рокотов – из – за чего они ругались-то?

– Ничего! – пожала плечами Варенцова. – Он сказал, что после того, как вошел, конфликтующие тут же умолкли, хоть наличие скандала и определялось по раскрасневшемуся, злобному лицу Полищука и замкнутому, бледному профессора Ларионова.

– Но, как бы там ни было, утверждает Варенцова, до такого – она имеет в виду убийство, дойти никак не могло! – закончил Рокотов.

– Могло, не могло, об этом уж не ей судить. – Сказал Камушев.

– Да уж, в нашей практике и не такое бывало! – согласился с ним Рокотов. – Помните, Андрей Константинович, дело Кузнецовой?

– Помню, Саша, помню. – Устало сказал майор.

– А что там было? – поинтересовался недавно поступивший на работу в отдел Олег Смуров.

– Одна сотрудница НИИ убила вторую за то, что та публично оклеветала ее, уличив в воровстве каких-то важных документов. Она явилась к ней домой с оружием, которое похитила у своего мужа, чтобы припугнуть и заставить опровергнуть ложь. Словом, дело началось с малого, а закончилось убийством. Как знать, может и здесь произошло нечто подобное. Оно ведь как зачастую бывает – случается то, на что и не подумаешь никогда! – развел руками Рокотов.