Все еще ничего. Старший помощник неуверенно огляделся. У него было съежившееся лицо с заострившимся носом и белыми пятнами вокруг ноздрей.

Старшина центрального поста пытался облегчиться в жестянку. Одной рукой он с трудом извлек свой пенис из глубин кожаных штанов.

Неожиданный взрыв. Наполовину наполненная Айзенбергом консервная банка выскользнула из его рук и загромыхала по палубе. Тотчас же центральный пост наполнился вонью писсуара. Я поразился, что Командир не выругался.

Только этого нам не хватало! Я старался дышать неглубоко, чтобы как-то ослабить сжимавшие мою грудь стальные ленты и не вдыхать слишком много вони. Воздух на лодке был тяжелым от застоявшихся испарений механизмов, запахов тел полусотни мужиков, пота — холодного пота страха. Я уловил несомненный запах испражнений. У кого-то отказал сфинктер. Пот, дерьмо, моча и льяльная вода — невыносимая смесь.

Я не мог не думать о беднягах в корме. Они не могли видеть Командира и набираться мужества от одного его вида, как мы. Они были настоящими заключенными. Никто не предупреждал их, когда ожидать следующего дьявольского стука. Я бы скорее умер, чем заключил себя там, среди безмолвных машин.

Даже на этой глубине существовала разница между боевыми постами, привилегированными и непривилегированными.

Хакер и его люди, потевшие рядом с торпедными аппаратами в пещере носового отсека, абсолютно ничего не знали о том, что происходит. Никакие команды на руль или в машину не доходили до места их дежурства. Они не могли слышать доклады гидроакустика. Они не имели ни малейшего представления, как мы двигались — даже двигались ли мы вообще. Только их желудки реагировали, когда взрыв приподнимал лодку или резко бросал ее вниз. Их уши не слышали ничего, кроме отмерявшего смертные мгновения тиканья «сверчков», когда мы погружались еще глубже.

Еще три взрыва. В этот раз кувалда грохнула нас снизу. Мы рванулись вверх, как скоростной лифт.

На глубине примерно 160 метров — вспоминал я — глубинная бомба наиболее эффективна, когда она взрывается ниже корпуса на 35 метров. А на какой мы сейчас глубине? 180 метров.

Нам нечем было защищаться снизу, только фундаменты механизмов, и они меньше всего были способны противостоять сотрясениям снизу.

Еще шесть глубинных бомб, снова так близко под килем, что я почувствовал их жестокие толчки в своих коленях. Было похоже на то, как будто стоишь на качелях, а на другой их конец бросают глыбы бетона. Стрелка глубиномера подпрыгивала снова и снова, как и хотелось нашему противнику.

В эту атаку они израсходовали добрую дюжину глубинных бомб. Должно быть, вся поверхность моря была усеяна рыбой, плававшей кверху брюхом. Неприятель мог черпать их сетями — что-то свеженькое для камбуза.

Я принудил себя дышать глубоко и равномерно. После пяти минут глубокого дыхания разорвались еще четыре глубинных бомбы, все по корме. Гидроакустик доложил о меньшей интенсивности разрывов.

Я сконцентрировался на том, построить из папье-маше сценическую декорацию всего отсека — полноразмерную реконструкцию, совершенную в каждой детали. Это не должно было быть трудно. Просто надо полностью убрать обшивку с левого борта. С этой стороны будут сидеть зрители. Никакой возвышенной сцены, все vis-à-vis[30]. Станция погружения с поисковым перископом будет сдвинута вверх, чтобы придать всей сцена большую глубину. Я запечатлевал в памяти позиции актеров и их позы.

Прежде всего, Командир спиной к перископу: квадратный, в неуклюжем, рваном свитере, в овчинной куртке, серые от соли кожаные штаны подводника, просоленные ботинки с толстыми пробковыми подошвами, непокорная прядь волос под козырьком его потрепанной старой фуражки с позолоченной отделкой, давно уже потускневшей до темно-зеленого цвета.

Рулевые-горизонтальщики в резиновых куртках — два неподвижных монолита: казалось, что тяжелая драпировка их штормовок высечена из темного базальта и затем отполирована.

Стармех вполоборота: оливково-зеленая рубашка с закатанными рукавами, мятые брюки из ткани деним — тоже оливково-зеленые, но более темные, спортивные туфли, волосы в стиле актера Валентино зализаны назад. Поджарый, как гончая и жесткий, как восковая кукла. Двигались лишь мышцы его челюсти. Ни слова, лишь пульсации челюстных мышц.

Старший помощник стоял спиной к зрителям и я чувствовал, почему: он не хотел показывать свое лицо, потому что не доверял ему.

Второй помощник тоже был слишком закутан, и большая часть его лица не была видна. Хотя он стоял неподвижно, как столб, его глаза непрерывно бегали туда и сюда, как будто страстно хотели покинуть своего хозяина и самостоятельно поискать способа спасения, оставив его неподвижным и безглазым возле перископа.

Мичман по-прежнему держал голову наклоненной, очевидно целиком поглощенный созерцанием секундомера.

Немного звуковых эффектов: мягкое гудение моторов и спорадический звук падения капель конденсата на плиты настила.

Затем трио глубинных бомб, определенно по корме.

Я даже не слышал работы насосов.

Похоже было, что мичман освоил новы метод подсчета разрывов. Каждая пятая меловая метка горизонтально перечеркивала четыре предыдущих. Это экономило место и создавало более ясную общую картину. Я подивился, как он умудрился посчитать последние несколько залпов.

Губы Командира непрерывно двигались. Собственный курс, курс неприятеля, курс уклонения. Каждый доклад из рубки гидроакустика влиял на его расчеты.

Что он предпримет на сей раз — продолжать идти прямо вперед? Нет, в этот раз он решил попробовать еще один поворот. Руль на левый борт.

Я надеялся, что он выберет верную альтернативу — и что командир эсминца не пойдет тоже налево, или направо — если он двигался встречным курсом. Я даже не знал, приближался ли эсминец с носа или с кормы.

Пеленги, которые давал гидроакустик, все перемешались в моей голове.

«Сбросили глубинные бомбы!» — снова Германн услышал всплеск, когда они плюхнулись на поверхность воды.

Мои ногти впились в ладони.

«Откачивать!» — приказал Командир, намеренно усиливая каждый слог, хотя глубинные бомбы еще не взорвались. Казалось, что ему полностью безразличен шум, который заставлял меня съеживаться.

Шквал детонаций.

«Ковровое бомбометание», — прокомментировал Командир.

Если одиночные бомбы и серии не срабатывают, попробуй ковровое.

Unshrinkable.[31]

Смутно я подивился, почему это английское слово всплыло в моей голове. В конце концов я увидел его вышитым золотом на этикетке внутри моих плавок, ниже слов Pure Wool.[32]

Ковровое бомбометание… Катушка в моем мозгу начала разматываться. Ручная работа, традиционный афганский стиль, ковер-самолет, Гарун-аль-Рашид, восточное коварство…

«Не придавай этому слишком большого значения», — съязвил Командир. Он увеличил скорость, когда грохот взрыва был сильнее всего. «Теперь им придется перезарядиться», — язвительно добавил он. «Чем больше они пуляют, тем меньше у них остается».

Истинно драгоценное замечание — поговорка, достойная календаря в кают-компании. «Чем больше они пуляют, тем меньше у них остается».

Он отдал приказ подвсплыть. Почему, неужели он планирует всплыть на поверхность? Неужели следующий приказ будет «Надеть спасательное снаряжение»?

Охотники-убийцы Атлантики — это могло бы стать названием фильма. Я мысленно представил крупным планом титры, нанесенные на скорлупу яйца — яйца с волосяной трещиной на ней. Одна трещина в нашем корпусе — это было все, что нужно врагу — море доделает остальное.

Как убивать слизняков и улиток… Большие черные скользкие гиганты, которых мы прежде собирали в ведра, опрокидывали в унитаз и смывали. Утопить в выгребной яме — это было очень эффективно. Наступать на них было столь же омерзительно, как и кромсать их на куски. Зеленая жижа брызгала в стороны из-под подошвы ботинка. Мои уши атаковали новые звуки. Вой-контральто гребных винтов был слышен по всей подлодке. Я увидал, как Викарий весь затрясся и прижался к пульту управления погружением. Другой — нельзя было разобрать, кто — уселся на плитах настила палубы и обхватил свои колени: неряшливая аллегория страха. Остальные, казалось, уменьшились в размерах. Они пригнулись, как будто бы это было ключевым для спасения.