«Нет, спасибо, я пойду спать. Надо вздремнуть пару часов».

Томсен схватил нас за локти. «Я тоже. Пойду с вами — завтра тяжелый день. Только минутку подождите — должен сначала быстренько пописать».

Белый лунный свет за дверями поразил меня как удар кулака. Я не был готов к его мерцающей, блистающей силе. Полоска берега была как бело-голубая лента, сверкающая подобно льду. Дорога, здания — все было погружено в одинаковый холодный огонь.

Определенно это не могла быть луна! «Это» было круглым и белым, как сыр камамбер, светящийся камамбер, достаточно яркий, чтобы читать при его свете. От береговой линии до горизонта все пустынное пространство бухты напоминало один лист помятой серебряной фольги с миллионами металлических граней. Горизонт серебристо сверкал на фоне неба цвета черного вельвета.

Я протер свои глаза. Остров вдалеке плавал в сверкающем разливе как спина карпа. Труба потонувшего десантного корабля, огрызок мачты — все отчетливо резкое, как лезвие бритвы. Я прислонился к бетонному парапету. Ощущение куска пемзы под ладонями — достаточное для того, чтобы вздрогнуть. Герани в своих ящиках, каждый куст четко различим от другого. Говорят, что горчичный газ пахнет геранью.

Резкие тени, мягкий шум прибоя на берегу. Моя голова была наполнена вздымавшимися волнами. Сверкающая серебряная поверхность освещенного луной моря качала меня вверх и вниз, вверх и вниз. Собака запрокинула голову, и луна залаяла.

Где же Томсен, новоиспеченный Рыцарь Железного Креста? Куда, черт побери, он пропал? Непонятно. Обратно в бар «Ройяль». Воздух можно было резать ножом — осадочный воздух, как залежавшийся слоеный пирог.

«Где Томсен?»

Ударом ноги я открыл дверь туалета, тщательно избегая касания к жирной дверной ручке.

Он лежал здесь, распростершись на правом боку в массе кашеобразной блевотины. Томсен, распростершийся в мутной желтой массе, издавал звуки. Напрягая слух, я разобрал: «Победа или смерть! Победа или смерть! Победа или смерть…»

Я сам был на грани того, что меня сейчас вырвет.

«Ну давай же, ты, вставай!» — произнес я, сжав зубы, и схватил его за воротник.

«Имел в виду — то есть, я сегодня выбился из своей системы», — пробормотал Томсен. Он перескочил на спотыкающийся английский. «Now-I-am-no-longer-in-condition-to-fuck[2]».

Появился Командир. Схватив Томсена за запястья и локти, мы наполовину пронесли. Наполовину протащили его до двери в умывальник. Его лицо все было покрыто той массой, в которой он лежал, и вся правая сторона его формы была вымокшей.

«Помоги мне», — произнес Командир.

Я вынужден был отпустить Томсена и бросился обратно в умывальную комнату. Один мощный спазм, и все содержимое моего желудка расплескалось по кафельному полу. Со слезами на глазах я оперся на стену, держась растопыренными пальцами. Мой левый обшлаг расстегнулся и я мог видеть циферблат своих наручных часов. Два часа ночи. Черт! Симона ждет меня, а автомобиль приедет за мной в 06:30.

В гавань вели две дороги. Командир выбрал несколько более медленную, которая вела нас вдоль берега.

Уставшими глазами я отмечал все, мимо чего мы проезжали. Батареи ПВО, чей пестрый камуфляж сливался с серым светом зари. Указатели, отмечавшие направление к различным военным объектам: жирные черные буквы и загадочные геометрические эмблемы. Пояс кустов дрока. Несколько пасущихся коров. Маленькая деревушка. Две массивных лошади, которых вели под уздцы. Поздние цветущие розы в покинутых садах. Пятнистые серые стены домов.

Я вынужден был постоянно мигать, поскольку мои глаза все еще болели от табачного дыма и недостатка сна. Первые воронки от бомб. Заброшенные здания на подступах к гавани. Кучи искореженного металла. Ржавые канистры из-под бензина. Свалка автомобилей. Подсолнухи, сломанные и иссушенные ветром. Грязные лохмотья белья. Группы французов в баскских беретах. Колонны армейских грузовиков. Дорога спускалась к реке. Густой туман все еще окутывал землю.

Усталая лошадь, перебирающая копытами в темноте, везущая повозку с колесами высотой в человеческий рост. Дом с глазированной черепицей. Веранда, некогда остекленная, но ныне — жалостная картина джунглей из кованых прутьев и сломанных окон. В проеме дверей человек в синем переднике с мокрым сигаретным окурком, приклеенным к его нижней губе.

Удары вагонных буферов. Подъездные железнодорожные пути. Разбитая станция. Все серое — серое в бесчисленных градациях от грязного белого цвета штукатурки до желтоватого черного цвета сажи. Я мог чувствовать песок на зубах.

Французы-докеры с черными, грубо простроченными плечевыми сумками. Поразительно, что они все еще работали, учитывая количество воздушных налетов.

Полузатонувшее судно пестрело пятнами свинцового сурика. Вероятно, старый сельделов, который был намечен для переоборудования в патрульное судно. Женщины с мощными задами в драных рабочих штанах, держащие свои клепальные молотки как автоматы. Портальные краны, все еще стоящие, несмотря на непрерывные воздушные налеты: их ажурная железная конструкция не оказывала сопротивления воздушной волне от разрыва бомбы.

Последние несколько метров до бункера мы вынуждены были пройти пешком. Наша машина не могла пробраться через лабиринт железнодорожных путей, причем некоторые рельсы были причудливо загнуты вверх под различными углами. Четыре тяжело навьюченные фигуры проследовали индейской цепочкой через полумрак: первым шел Старик, ссутулившись, глядя на землю впереди себя. Красный шарф высовывался из жесткого воротника его кожаной куртки, почти до края его замусоленной белой фуражки. На левой руке он нес раздутую парусиновую сумку. Его ковыляющая походка делалась еще более неуклюжей нескладными морскими ботинками с их пробковыми подошвами.

Я следовал в двух шагах сзади него, а по моим пятам шел Стармех. Его передвижением было резким и причудливым. Рельсы, которые Командир пересекал размеренным шагом, он форсировал быстрыми, пружинистыми маленькими скачками. На нем не было кожаной одежды, как на нас, только серо-зеленый комбинезон: слесарь в робе и с офицерской фуражкой на голове. Свою сумку он аккуратно нес за ручку.

Шествие замыкал второй помощник, самый малорослый из нас. Из его бормотания в адрес Стармеха я понял, что он опасается, как бы лодка не задержалась с выходом из-за густого тумана. В густом молочном мраке я не смог уловить ни малейшего дуновения ветра.

Мы пересекли лунный пейзаж с бомбовыми кратерами, наполненными туманом, как чашки с жидкой овсянкой.

Второй помощник также нес под рукой парусиновую сумку. Это должно было содержать все пожитки, которые нужны человеку в боевом походе: большая бутылка одеколона, шерстяное нижнее белье, нательный пояс, вязаные перчатки и несколько рубашек. На мне был одет мой новый свитер. Штормовки, кожанки и спасательный аппарат будут ждать меня на борту. «Черные рубашки лучше всего», знающе заявил интендант. На черных рубашках не видно грязи.

Старший помощник и второй механик были уже на борту со всей командой, подготавливая лодку к выходу в море.

Небо над западной гаванью все еще было темным, но над рейдом на востоке, за темными силуэтами торговых судов, стоявших на якоре, бледное сияние уже поднималось к зениту. Неясный полумрак-полусвет придавал всему странную двусмысленность. Скелеты кранов, высящиеся над квадратными крышами складов; рубероидные крыши казалось ощетинились мачтами судов, обвитыми белым паром и маслянистым черным дымом.

Штукатурка полуразрушенного здания на стене без окон была поражена проказой и отваливалась кусками. Слово BYRRH, накрашенное массивными белыми буквами на грязном красном фоне, распростерлось через очаг инфекции.

За ночь на повсеместно присутствующих кучах булыжника, оставшихся от последних воздушных налетов, как плесень, осела изморось. Наш путь пролегал между этих холмов. Расщепленные вывески над пустыми витринами были единственным напоминанием о магазинах и барах, некогда окружавших улицу. 'Café de Commerce' было укорочено до одного слога: 'Comme…', а 'Café de la Paix' полностью исчезло в бомбовой воронке. Решетки колбасной мастерской завернулись внутрь и образовали гигантского железного паука.