«Если Старик собирается что-то сделать», — искренне произнес торпедист, «то ему лучше сделать это сегодня вечером».

«С чего бы это?» — спросил Викарий.

«Потому что завтра воскресенье, ты, дикарь», — проворчал ему на ухо Бенджамин. «Ты знаешь, что говорится в Библии: соблюдай Субботу и не трахай сестру свою».

Мне показалось, что я окружен актерами. Наша компания любителей с подводной лодки давала представление на тему невозмутимости и героизма, но только актеры произносили свои слова, чтобы изгнать из себя страх.

Море за ночь стало более бурным. Я несомненно чувствовал это сквозь сон.

Я поднялся на мостик незадолго до 5 часов утра. Была вахта второго помощника. Командир тоже был на мостике. Первый свет. Наша U-A пробивалась сквозь темные волны. С их вершин срывались брызги, подобные дыму, и наполняли впадины между волнами. Все были настороже. Если конвой ночью изменил курс, мы могли пересечь его в любой момент.

Молочный диск солнца появился по корме, но небо впереди все еще было перекрыто черными стенами облаков. Очень медленно они отделились от горизонта, подобно ненужному более заднику сцены, который намотали на валик. Слабый свет остался.

«Чертова погодка», — проворчал второй помощник.

В течение нескольких минут еще одна гряда облаков поползла в нашу сторону, совсем низко над морем. Оно было одето в мрачную завесу. Прямо впереди завеса стала расползаться на краях. Расползающиеся края были столь же черными, как и само облако. Они висели так низко, что касались воды и стирали линию горизонта.

Еще одно облако начало извергать свой груз дождя, в этот раз точно слева по борту. Спустя некоторое время стелющиеся обрывки обоих облаков смешались.

Отдельные капли уже начали падать на наши зюйдвестки и непромокаемые куртки-штормовки с настойчивым стуком птичьих клювов. Стена дождя разрослась еще больше. Горизонт все больше и больше заволакивался мраком. Казалось, что подлодка попалась в темные сети. Она закрылась сзади нас, скрывая последние следы горизонта.

Мы напряженно просматривали стены серого тумана в поисках следов врага. Любая из них могла скрывать эсминец, любое из облаков, бегущих над головами, могло неожиданно открыть низко летящий самолет.

Брызги неслись над обносом мостика. Я слизал соль со своих губ. Моя зюйдвестка была моей крышей. Дождь неистово стучал по ней. Я мог чувствовать резкие удары капель по своему черепу. Поля зюйдвестки немного отодвигали водопад от моих глаз, но это было мелочью по сравнению с потоками, которые неслись по складкам наших блестящих штормовок. Мы стояли на мостике с неподвижностью скал среди неистовства облаков.

На волнах появились пузыри и складки. Их пенящиеся верхушки исчезли и их бока были столь же тусклыми, как глина. Я мог ясно видеть, как они приглаживались дождем, сланцево-серые, за исключением лишь того места, где наш нос рассекал их в грязную пену. Ни единого признака солнца. Все небо было окутано во все тот же унылый оттенок серого цвета.

Было уже 07:00, час спустя нашего расчетного срока перехвата.

Я услышал, как Дориан ругается про себя. «Проклятая погода! Она же просто все испортит». Второй помощник обернулся к нему. «Не трать дыхание и смотри в оба!»

Несмотря на полотенце, обмотанное вокруг моей шеи как шарф, вода проникла до моего пупка.

Старшина центрального поста выжидающе посмотрел на меня, когда я спустился вниз. Я смог лишь вздохнуть и пожать плечами. Затем я полностью переоделся и отнес мокрые вещи в моторное отделение.

«Ветер норд-вест 5, море — зыбь 4–5, небо покрыто облаками, видимость плохая» — гласила запись в вахтенном журнале. U-A стала качаться с увеличивающейся амплитудой.

Последний доклад от лодки, имевшей контакт с конвоем, был три часа назад: «Неприятель держит курс 110, строй судов открытый. Примерно 30 судов в 4 колоннах». И с тех пор никаких новостей. Двигатели все еще работали на полном ходу. Я слышал, как море посылает салют за салютом, разбиваясь о боевую рубку.

Вахта сменилась в 08:00.

Айзенберг, старшина центрального поста, перехватил Дориана и спросил, как там дела наверху.

«Дождь прекратил идти — теперь всего лишь моросит».

«Да ладно, приятель, ответь нам прямо. Как у нас дела?»

«Мчимся в никуда. Не видно ни черта».

Арио пробормотал что-то на ухо Турбо. Я уловил нечто вроде «сорок дней и сорок чертовых ночей…»

Неожиданно Командиром овладела ярость. «Проклятая погода! Всегда одно и то же, как раз когда нам это не нужно. В этой похлебке мы можем не увидеть их и в паре миль». Затем, более спокойным тоном: «Если бы только Бертольд еще раз дал о себе знать». Но, как бы страстно мы ни ждали, больше не пришло никаких радиограмм.

Мы шли без новой информации от лодки, вступившей в контакт с конвоем, хотя наши расчеты были достаточно ненадежными. Бертольд вряд ли имел точное определение своего места в последние сорок восемь часов. В его районе небо наверняка было также затянуто облачностью, как и в нашем, так что его доложенная позиция была лишь предполагаемой. Как бы аккуратно его штурман ни определял место, он мог лишь догадываться о влиянии ветра и моря.

Штаб в Керневеле продолжал молчать. Быть может, Бертольд был вынужден погрузиться? Или на него напал эсминец?

От остальных подлодок, посланных атаковать конвой, нельзя было ожидать никаких докладов о его обнаружении, потому что все они были гораздо дальше, чем мы. То, что от них ничего не было слышно, было вполне понятным, но лодка, вступившая в контакт — это было другое дело.

Командир покачал головой. «Должно быть, у Бертольда те же проблемы, что и у нас».

Двигатели продолжали отбивать пульсирующий ритм. Стармеху практически нечего было делать. «Наших коллег наверняка сильно трясет на дороге», — вымолвил он.

Лишь спустя какое-то время до меня дошло, что его симпатия была направлена на команды вражеских кораблей. «Мне особенно жалко людей с эсминцев, набитых в их консервные банки».

Почувствовав мой удивленный взгляд, он сказал: «Ну, жалея их, им ничем не поможешь. Наши эсминцы никогда не выходят в море, если там задует ветерок».

Центральный пост трещал по швам, потому что в нем были все, у кого для этого нашелся хоть малейший повод. Кроме Командира, мичмана, старшины центрального поста и его двух матросов, я заметил старшего помощника, второго механика и старшину Дориана.

«Мы могли бы уже и отказаться от погони», — произнес Дориан, но настолько тихо, что только я расслышал его. Остальных, казалось, поразила немота.

Командир поднял голову. «Хорошо — приготовиться к погружению».

Я знал, что он имел в виду: гидрофоны. Шум от неприятельских винтов и машин доносился бы под водой дальше, чем наши глаза могли разглядеть сквозь сумрак.

Прозвучала обычная последовательность команд.

Я смотрел на глубиномер. Стрелка начала вращаться. В течение нескольких секунд волны поглотили корпус лодки.

Командир приказал держать глубину 30 метров и присел на корточки возле выгородки гидрофонов. Освещенное снизу лицо оператора гидрофонов выглядело абсолютно бесстрастным. Его глаза ничего не выражали. С наушниками на голове он прочесывал все множество подводных звуков в поисках следов врага.

«Есть что-нибудь?» — спрашивал Командир снова и снова. Через некоторое время, напряженный и нетерпеливый, он спросил: «Вообще ничего?»

Он послушал сам минуту или две, затем передал наушники мне. Я не услышал ничего, кроме занудного шума, как бывает, когда прижмешь к уху раковину.

Прошел час, а мы все еще оставались на глубине. Все еще ничего не было слышно. «Это как в лотерее», — пробормотал Стармех. Он нервно провел рукой по волосам.

Командир как раз собирался встать и отдать приказ на всплытие, когда он увидел выражение лица оператора. Его глаза были закрыты, а рот был сжат, как бы в гримасе боли. Он очень медленно повернул маховичок своего прибора по часовой стрелке, затем в обратную сторону. Амплитуда сузилась до пары сантиметров: наконец-то он что-то выловил. С усилием подавляя возбуждение в своем голосе, он доложил: «Шумы винтов на пеленге ноль-шесть-ноль, командир — очень слабые».