Словно в ответ на мою мысленную подначку, ордынцы двинулись уже по серьезному. Четыре линии, с места сразу раскатываясь в кавалерийскую лаву, рванулись в атаку.

Вот теперь надо встречать «дорогих гостей» по-настоящему, и я командую.

— Залпом! Дальнобойными, товсь!

Баллисты уже взведены, и заряжающие закладывают в петлю легкие полуторалитровые заряды.

Несущаяся лава все ближе и ближе. Мой взгляд как прикованный следит за приближающейся конницей, а в голове уже на автомате щелкает.

— Пятьсот шагов, четыреста, триста! — Машу рукой и ору во все горло. — Пли!

Тук, тук, тук! Почти одновременно выбиваются затворы, и коромысла баллист отправляют в воздух керамические шары с тлеющими хвостами запалов.

Заряды лопаются над несущейся конницей, осыпая ее осколками и горящей жижей. Крики боли теряются в общем яростном вопле. Где-то взвивается на дыбы лошадь, где-то, запрокинувшись, летит наземь всадник, но в целом этот удар не остановил атакующей волны, и она продолжает нестись вперед.

Расчеты баллист, как муравьи облепив орудия, взводят их по новой, а арбалетчики уже замерли, выцеливая приближающихся всадников.

Двести шагов, сто пятьдесят, сто! Защелкали собачки арбалетов, и залпом пошел первый выстрел. В ответ фургоны тут же засыпала лавина стрел.

Напротив нас ордынская лава начинает притормаживать, а на флангах она уже столкнулась с ударом тяжелой боярской конницы. Там завертелась отчаянная рубка, а вот на наши укрепления степняки не полезли.

Атаковать ощетинившийся строй пехоты — самоубийство, и как известно, у монголов на этот счет совсем другая тактика. Остановившись шагах в пятидесяти от наших порядков, ордынцы начали заваливать нас стрелами.

С их стороны летит смертоносный дождь, и мы отвечаем им тем же. Четверки на фургонах сменяются одна за другой. Целиться практически нет нужды, враг столпился плотной массой, и каждый болт идет в цель. А вот стрелы врага не так эффективны.

Наружные борта фургонов усилены вывешенными наружу щитами, переднюю линию алебардщиков тоже скрывают большие вкопанные в землю щиты. К такому позиционными обстрелу мы подготовлены лучше, и это большой сюрприз для противника.

Они несут ощутимые потери от нашего, не такого обильного, но куда более убойного огня. И тот момент, что их всегдашнее преимущество вдруг стало самым уязвимым местом, давит психологически. Степные всадники не знают, что делать в этой ситуации и как с нами бороться.

«Пора!» — Вспыхивает в голове, и я бросаю взгляд на расчеты баллист. Зарядились они уже или нет⁈

Один за другим командиры расчетов вскидывают вверх флажки о готовности. Вот последний взлетает вверх, и я даю отмашку.

— Пли!

Натужно крякнув, баллисты выплевывают тяжелые пятилитровые шары. Они летят словно в замедленной сьемке, дымя хвостами фитилей, и падают прямо в самую гущу татарской конницы. Земля вспыхивает под ногами лошадей, приводя их в совершенное безумие. Вскидываясь на дыбы, они сбрасывают в огонь своих всадников и, заполняя шум боя диким ржанием, стремятся вырваться из горящего ада.

В этот хаос из огня и черного дыма, не останавливаясь, продолжают лететь арбалетные болты, поражая мечущиеся в дымной пелене тени.

Не готовое к такому дьявольскому сюрпризу, ордынское войско начало медленно откатываться назад. Как только дрогнул центр, ордынские фланги тоже посыпались. Княжеские сотни еще усилили натиск, и под радостный рев моей пехоты степная конница бросилась бежать по всему фронту.

Наша кавалерия рванулась вдогонку за бегущим врагом, и мне на вышке отлично виден стяг Михаила в самой гуще отступающего противника. Его дружинники и боярские отряды не отстают и крушат всех, до кого могут дотянуться. Бросаю взгляд на другой фланг там тоже самое. Тверские дворяне во главе с Якуном гонят противника вниз к кромке леса.

Казалось бы победа, но у меня щемит сердце в предчувствии беды.

'Ну куда вы, куда⁈ — Мысленно пытаюсь остановить Михаила и Якуна, потому что знаю. Где-то там за линией деревьев еще скрывается пять отборных монгольских сотен.

Снова бросаю взгляд направо. Там в окружении всего троих дружинников стоит юный князь Ярослав. На его лице смесь восторга и обиды. Еще бы, его не пустили преследовать разгромленного врага.

«Радуйся дурачок, — не могу удержаться от злой иронии, — может быть, этим тебя сегодня спасли от смерти».

Словно в ответ на мои мысли, в сознание вдруг врывается мощный клич сотен луженых глоток.

Урааааагх!

«Началось!» — Стискивая зубы от бессильной ярости, смотрю, как из леса вылетает монгольская конница, отрезая фланговым ударом дружинников Михаила. С другого края сотни Якуна атакуют еще невесть откуда взявшиеся ордынцы.

«Это те, из первой линии атаки. — Оцениваю я блестящую монгольскую тактику. — Отошли, перегруппировались и зашли в тыл нашим балбесам!»

И Якун со своими, и Михаил теперь в плотном кольце, и с каждой минутой их силы тают. Помочь им я никак не могу. Вывести своих из-за линии фургонов, значит, отправить всех на верную смерть. Единственно, что еще может спасти нашу кавалерию, это попытка прорваться к лесу, но это уже будет зависеть только от способности сплотиться в единый пробивной кулак.

Поворачиваюсь к стоящему за спиной Калиде и показываю ему на Ярослава.

— Приведи князя сюда, пока не поздно. Скоро здесь завертится такая свистопляска, что не приведи бог.

Он не сразу реагирует, и я читаю в его глазах то опустошающее разочарование, от которого до настоящего поражения остается лишь один шаг.

Вкладываю в голос всю силу и уверенность, какая у меня еще есть.

— Делай, что я говорю! Еще ничего не потеряно!

Моя твердость вытаскивает Калиду из прострации, и встряхнув головой, он бросается выполнять приказ.

Я так спокоен, потому что где-то в глубине души я был готов именно к такому повороту. Пока нет единоначалия, пока не трезвый расчет, а княжеский азарт и бравада руководят действиями отдельных отрядов, такое будет продолжаться и продолжаться.

«Без регулярной, повинующейся приказу только одного полководца армии, нам эту темную силу не одолеть!» — С этой мыслью спускаюсь вслед за Калидой.

Сейчас там у подножия холма монголы уничтожают элиту русского воинства. Уничтожают на глазах моих бойцов, многие из которых вообще первый раз в бою. От такого зрелища даже у бывалых вояк руки опускаются и появляется желание все бросить и бежать без оглядки. Это настроение надо пресечь во чтобы то ни стало!

Прохожу к линии фургонов и взбираюсь на один из них. Стрелки расступаются, давая мне место, а я, повернувшись лицом к своим бойцам, кричу так, чтобы заглушить шум идущей внизу битвы.

— Слушайте меня, бойцы! Слушайте и не верьте тому страху, что заворочался в ваших сердцах! Мы оступились, но не упали!

Я знаю, в такой ситуации, первое, надо привлечь внимание. Это мне удалось! Второе, надо вселить в них уверенность, что я все контролирую и все идет по плану. Если для этого требуется соврать, то врать следует убедительно. Все, чем я могу убедить этих людей, это мой завоеванный за эти годы авторитет и их слепая вера в мою невероятную удачливость.

«Что ж, пришло время поставить на кон и то, и другое!» — успеваю иронично хмыкнуть и, выдохнув, продолжаю свою речь.

— Вы знаете, я никогда не проигрываю! И потому сейчас я говорю вам, мы одолеем врага! Пока вы верите мне, мы непобедимы. Пока ваш глаз точен, а удар верен, никто не сможет нас одолеть! Нет такой силы на свете, что могла бы нас сломить! Это говорю вам я, ваш консул! Вы верите мне⁈

Пауза в долю секунды успевает показаться мне вечностью, пока ее не срывает оглушающий рев сотен солдатских глоток.

— Верим! Мы верит тебе, Фрязин!

Вытащив саблю, ору что есть силы, срывая горло.

— Твеееерь!

Ответ, кажется, может снести меня с фургона.

— Твеееерь!

Все, стрелки, алебардщики, расчеты баллист, даже обозники орут так, что сотрясаются небеса.