Марьина открыла рот — и вопль заколыхал землю. Аглая бросилась на дно ручья. Она впервые слышала, как бес разрывает русалку.

— Бежим, — сказала Хованья. Она начала читать заговор, который Аглая не знала. В бабушкиных тетрадях говорилось, что есть особые заговорные слова. Их не произнесет тот, кто ходит дневными тропами. Слова эти предназначены для детей Нави. «Некоторые полагают, — писала бабушка, — что эти заклятия оставили нечисти их боги».

Где лежит камень-Алатырь, а под ним бежит река-Смородина,

Где вода берет начало живая и мертвая,

Туда уведи меня, Кровавая, туда путь укажи мне, Песоглавая.

В царство водяное, где на троне твое дитя,

в царство водяное, что под Навию.

Неси меня, Мормония, унеси меня, Ликания

Вода расступилась. Аглая раскашлялась. Пахло сыростью. Вокруг сжимались стены.

— Чего стоишь? Вылезай, — сказала русалка. Аглая поставила ногу на кирпич, потом на второй. Еще ни разу ей не доводилось выбираться со дна колодца. Хорошо хоть, был он неглубокий. Русалка кралась следом.

Они очутились на какой-то заброшенной поляне. Рядом стояла изба, с виду крепкая.

— Лесничья, что ли? — спросила Аглая. — Нас не погонят?

Русалка, с которой уже начало капать, прошла к двери. Без стука открыла ее. Изнутри пахнуло плесневелой шерстью.

— Это лихой дом, здесь один из моих утопленников добро хранил, — русалка нашарила в сенях жестяное корыто. — Набери воды туда.

Халупа утопленника никого не прельщала весен десять. Аглая вытащила шерсть наружу, чтоб не пахло так. Внутри нашлись и чугунок, и огниво. Десятилетняя соль была на вкус неотличимой от свежей. Больше всего Аглаю поразила большая господская кровать с резными амурами. Как она здесь оказалась? На кровати лежали перины, изъеденные молью. Русалка уселась в корыто. Вода перестала капать с нее.

— Свари полыни быстрей, Марьиной они сыты не будут долго.

— Ты ее знала? — спросила Аглая. Изба была курной. потолком чернела копоть. В доме хранились дрова, так что разжечь очаг вышло быстро. Дольше оказалось найти полынь. Почему-то она почти не росла тут. Кое-как Аглая разжилась двумя пучками, и то потому Хованья велела поискать под порогом.

— Моя подружница была, — из полумрака за Аглаей следили светящиеся зеленые глаза. Аглая чуяла чужой голод. — Недолго, правда. Ее раньше меня выгнали. Она закон не блюла. У нее особый дар был, могла в кого хочешь перекинуться. Так однажды в утопленника перебросилась им пришла к нему домой. Всех домочадцев его сманила в пруд и утопила.

Аглая шепнула полыни заветные слова. Полынь запахла свежестью и росой.

— А вам нельзя так?

На очаг встал чугунок. Полынь, мелко надорванная, легла вовнутрь.

— Нет, мы, коли живем в царстве водяном, можем питаться как люди. Кровь не нужна чистым.

Аглая не поняла, отчего слова Хованьи звучат так грустно.

— А что за дар такой? У тебя есть он? — спросила Аглая, чтобы не бередить чужие раны.

— Я могу не только кровь забирать, но и память. Она лучше крови, и она остается со мной навсегда. Потому я знаю все, что мои утопленники знали и видели. Отвар закипел, и Аглая сняла его с очага ухватом. Пить не хотелось страшно. А выхода все равно не было.

— Ты, получается, во много степеней больше человек, — сказала Аглая, — раз столько жизней помнишь. Я б тоже хотела. У нас-то всего одна жизнь, и та недолгая. Время пролетит, состаришься. Или, как знахарка, одна куковать будешь. Все одно, смерть и забвение.

Аглая отошла к красному углу. Даже у лихого человека он был. Там лежала закопченная иконка, ликом вниз. Еще Аглая нашла серебряную рюмку. Та вряд ли досталась разбойнику от отца с матушкой.

В серебряную рюмку и был налит отвар. Поморщившись, Аглая сделала глоток. Мир потускнел, как водится. Силуэт русалки размылся, и слова ее зазвучали глухо.

— Для ведьмы жизнь иная представлена. Они могут дольше жить и ярче. Недаром за вами охотились. Ты свое наверстаешь. Коли от бесов убережешься. А потом ты сумеешь в город уехать, там жизнь иная. Я видала ее. И для ведьмы там всегда найдется угол.

Аглая не знала, чудится ли ей этот голос. Она снова потеряла свою волшбу. Едким отваром она протерла порог и под ставенями. В голове стучало.

— А почему ты с русалками не живешь? — спросила Аглая у плеска воды.

— И меня выгнали когда-то. Проклял царь так, что вода меня домой не пускает. Вишь, даже заговор мой не в царство привел.

— Дурак ваш царь, — сказала Аглая. — Я бы тебя ни за что не отпустила.

Ей почудился смех из угла. А затем на голову словно надели железную кастрюлю.

Наступила тишина.

Поутру Аглая скатилась с резной постели. Ни разу не ночевала она так по-господски. Перина, за столько лет чуть опревшая, укутывала тело точно вода. Аглае снилось, словно она царевна. И идёт она по палатам, усыпанным яхонтами. Вслед же идёт темнота, шепчет что-то, но нагнать не может.

Аглая поставила воду, чтоб сварить ещё полыни. Зачем это было нужно, Аглая забыла. Помнила лишь, что очень важно, это спасёт жизнь.

Из угла, где отчего-то стояло корыто, донеслось журчание. Аглая похолодела.

Сквозь воду она услышала голос. Чем дольше голос говорил, тем отчетливей звучали слова. Аглая начала различать их.

— Нам нужно попасть в царство воды. Бесам туда хода нет.

Воспоминания о вчерашнем дне залили Аглаю. Она даже закашлялась.

— Хованья! Я снова все забыла.

Крепка полынь.

В мутном утреннем свете Аглая различала силуэт. Он покачивался над корытом.

— Хоть чему-то научила тебя эта ведьма, — сказала Хованья. — Она показала, как человеку добраться до водного царства?

— Не до конца, — ответила Аглая. Ей стоило больших усилий расслышать Хованью. — но я догадливая, честно.

Полынный морок начал спадать к обеду. Неотчетливая фигура Хованьи то обретала резкость, то вновь сливалась в туманное пятно.

— Помни, — слышала Аглая, — нельзя в водном мире ни пить, ни есть. Иначе забудешь о людском.

Иногда плеск стихал, и Аглая оборачивалась на тишину. Но за водным паром Аглая раз за разом находила Хованью.

— Не забывай о том, что тебе надобно будет вернуться в мир. Не давай воде себя очаровать, — твердила Хованья.

— А это разве плохо, остаться в царстве русальем? — Аглая чертила на полу охранные знаки против бесов. На имени "Агла" закончилась сажа, и замыкать круг пришлось кровью, размешанной с водой. То, чему учила знахарка, отличалось от ремесла деревенской ведьмы. Ведьма вряд ли ведала о планетах или знаках-сигилах. Справедливости ради, учёный, сведуюдий в тайных науках, тоже не принял бы тяжкие роды у коровы.

— Русалий мир не для людей.

— Почему же? — Аглая завершила круг. Она закрыла глаза, и круг вспыхнул на обратной стороне век. — Мне там точно не будет хуже. Ещё и бесы не догонят.

Когда Хованья ответила, её голос прозвучал очень громко.

Аглая открыла глаза. Туманы рассеялись, и она увидела корыто чётко. Хованья вышла из него.

— В воде жизнь замерла, — сказала Хованья, — Там нет ничего… настоящего. Кровь гуще воды, кровь пахнет, у неё есть вкус. А вода — это морок и мрак. — голос Хованьи проникал в Аглаю, он смешался со стуком сердца, — Кто пробовал жизнь человеческую, кровь человеческую, тот не захочет пить воду.

Вода в корыте заледенела. Стеклянные замершие брызги тянулись за Хованьей. Иней покрывал ее ночную рубашку и волосы. Аглая ощутила запах ноябрьского холода. Той осенней недели, когда зверь воет на луну, а ни один добрый человек не выйдет из дому после сумерек. Аглая приблизилась к русалке. Она казалась тёплой, вопреки сковавшему её льду. Русалка распахнула обьятия и Аглая упала в них, как в нагретую солнцем траву.

Аглая услышала смех, будто бы смеялись парни с девушками. Запахло тёплым хлебом. Где-то мычали коровы. Аглае показалось, что её любят. Руки её качали младенцев, они же замешивали тесто, они же ткали приданое. Её лицо кто-то целовал, кто-то дышал ей в шею, и гладил её тело.