— У меня в обычае о всяком предстоящем деле посоветоваться раньше со своей женой Саррой. Без ее согласия не могу я дать ясного ответа.

Немец, сказав, что очень хорошо жить в согласии с женою, предложил Товию пойти потолковать с ней, обещав подождать ответа.

Товий еще раз оглянулся: заработка не предвидится. Решил, что ничего не потеряет, если и сходит домой. Оправил он полы и пошел за город, где он проживал почти у самого поля в глиняной мазанке.

Сарра, увидев его через открытую дверь (дело было летом), выбежала к нему навстречу с великою радостью; она думала, что Товий принес почин на субботу. Но Товий сказал:

— Нет, Сарра! Господь, да будет благословенно Его имя, еще не послал мне заработка. Но ко мне явился некий немец…

И Товий передал Сарре слова немца, что суждены им семь лет изобилия, и надо решить, когда быть этим годам, сейчас или перед смертью. Сарра, недолго думая, сказала:

— Иди, дорогой муженек, и скажи немцу, что желаешь наступления семи лет изобильных сейчас.

— Почему, Сарра? — спросил изумленный Товий. — После семи лет мы ведь снова обеднеем, а обедневшему хуже жить, нежели рожденному в нищете.

— Не заботься, любезный друг мой, о грядущем. Пока бери, что дают, и скажи: «Благословен Господь ежедневно!» Притом, нужно платить за детей учителю, их прогнали из школы, и теперь они баклуши бьют, играют в песке.

Этих слов было достаточно, чтобы Товий побежал назад к немцу с твердым решением просить немедленного наступления изобильных семи лет.

И сказал ему немец:

— Подумай-ка, Товий, теперь ты здоров и силен и можешь заработать больше или меньше, как когда… Но что будет, когда ты состаришься, обеднеешь и не станет у тебя сил для труда.

Но Товий ему ответил:

— Послушай, немец! Жена моя Сарра желает наступления изобилия сейчас. Во-первых, говорит она: «Благословен Господь ежедневно», и нечего поэтому заботиться о дне грядущем; а во-вторых, детей из школы прогнали…

— Пусть так! — сказал тогда немец. — Иди домой. Раньше, чем ты войдешь туда — разбогатеешь!

Товий думал было расспросить о том, что именно будет по истечении семи лет, но немец исчез.

Товий отправился домой. А жил он, как было сказано, за городом, почти на чистом поле. Подошел он к дому, видит: дети играют за домом в песке.

И заметил, что они достают из ямки не песок, но чистое золото, настоящее червонное золото… И начались счастливые дни, семь лет изобилия…

Но время летит, как из лука стрела, и семь лет быстро минули. И немец явился объявить Товию, что семь лет миновали, и в эту ночь его золото уйдет в землю, все золото, что в доме, и даже те богатства, которые они запрятали у людей…

Пришедши, немец застал Товия, как и в первый раз, на базарной площади. Стоит Товий по-прежнему с подоткнутыми за пояс полами кафтана в ожидании заработка… И сказал ему немец: «Слушай, Товий, семь лет миновали…»

И ответил ему Товий: «Иди и скажи об этом жене моей, Сарре, потому что все богатства в эти годы были у нее на руках».

Пошли они вдвоем за город, пришли к той же глиняной мазанке и застали Сарру в старом убогом своем наряде, но с веселой улыбкой на лице.

Немец повторил ей свое известие, что семь лет их изобилия уже миновали.

Но Сарра ему ответила, что они изобилия никогда не видали, что они никогда не считали этого золота своею собственностью. Потому что собственность человек добывает трудами рук своих, а богатство, доставшееся без пота и мозолей, есть лишь дар, отданный Господом на хранение. Она из этих денег тратила лишь на обучение своих детей.

Дети учатся слову Божию, и не грех поэтому тратить на это Божьи деньги. А больше она к богатствам не прикасалась. Если же Господь ныне обрел лучшего хранителя для богатств своих, то Его святая юля принять их и передать другому.

Илия Пророк выслушал и исчез. Он передал ее ответ всевышнему суду, и всевышний суд решил, что лучшего хранителя не найти. И семь лет изобилия не прекращались до самой смерти Товия и его жены Сарры.

Страсть к нарядам

Сребршине, за Замостьем, жила некогда женщина из очень хорошего рода, дочь истинно благочестивых людей и жена хасида, по имени Баше-Гитель.

Ее супруг, добродетельный Элимелех, редко бывал дома, он торговал с Липском. А в те годы поездка в Липск была труднее, нежели ныне поездка за море, в Америку. Кроме того у него было в обычае, хоть раз в год съездить к люблинскому праведнику. Вздумалось лукавому воспользоваться временем, когда мужа нет дома, и склонить Баше-Гитель на грех.

Знает однако лукавый, что на смертный грех он ее не соблазнит. Потому что Баше-Гитель праведная женщина, знающая толк в священных книгах, и очень тщательно соблюдающая заветы, заповеданные женщинам. Решил поэтому нечистый возбудить в ней хотя бы страсть к платьям и украшениям, так как ее муж Элимелех был очень богат и давал ей щедрой рукой на домоводство.

Однако лукавый не дерзает подступить прямо к ней, понимая, что она посмеется над ним, и на позор людям выставит. Она небось знает, что наряжать и украшать нужно душу святую, а не грешную плоть, которая есть только тлен и прах, ныне прекрасна, завтра ужасна…

Поэтому принял лукавый образ духа добра, стал действовать добрыми, благочестивыми и умильными речами, будто он старается ради ее души, для Неба…

И вкладывает, по своему обыкновению, грех в самое благочестие.

— Приближается, — говорит ей лукавый, — святой праздник Пасхи, память об исходе из Египта, а Господь, да святится имя Его, благословил тебя всяким добром, поэтому следует тебе, Баше-Гитель, ради святого праздника сделать себе обнову. И заслуга тебе будет перед Господом: портной заработает на Пасху, исполнишь веление Отца Небесного: «Возрадуйся о празднике твоем». Не так ли?..

Баше-Гитель колеблется. Но лукавый ей напоминает, что сыны Израилевы перед исходом из Египта выпросили вещей серебряных, вещей золотых и одежд. Для чего? И он нашептывает ей: в честь праздника!

Она под конец соглашается, печет немного меньше мацы, заготовляет несколько меньше угощения, чуточку скупится на милостыню, и справляет себе новое платье с серебряным шитьем.

— Пятидесятница, — говорит он ей в другой раз, — еще более святой праздник, день дарования Святого Писания!

И она покупает новый жемчуг.

Наступают Кущи — она переделывает свой убрус, перешивает нагрудник, прикупает пару бриллиантов для серег…

Потом лукавый нашептывает ей, будто она пренебрегает Святой Субботой, а Суббота святее всякого праздника — Баше-Гитель старается к каждой субботе кое-что обновить, хотя бы мелочь — шелковый платок, что ли, на голову, украшеньице какое. Под Новый Год или ради вербного дня, как не купить новых белых или светло-голубых лент? Пурим — также праздник, Ханука — безусловно, такое чудо случилось!.. Затем доходит дело до платьев летом к Лаг-Беоймеру, зимою — под Новый Год в древесном царстве…

Хотя мы и в изгнании, но в праздниках недостатка нет…

В ожидании же мужа, сам Бог велел жене нарядиться — праведная женщина должна искать милости в очах господина своего…

Нашлись у лукавого и другие пути. У Баше-Гитель некогда бывали трудные роды, пусть она обзаведется поэтому ниткой рубинов — прекрасное средство. Не мешает также разжиться на несколько смарагдов.

— Смарагд, как ты знаешь, — шепчет лукавый, — пробный камень для души. Если, нося такой камень, прелюбодействуют, — камень трескается; а является дурная мысль, — камень мутнеет… Впадешь, упаси Боже, во искушение, увидишь по камню, и сейчас же покаешься…

Ее Элимелех целыми месяцами в пути, имеет дело с купцами, почему бы ей не достать себе несколько амулетов, пособников мудрости? Баше-Гитель, правда, и так умна, однако от прибыли голова не болит! А как не приобресть сердолик — ведь сей драгоценный камень придает прелести, и те, что носят его, очень любимы мужьями…