На втором курсе у Алексея Морозова не ладились дела с его командиром отделения старшиной 2 статьи Сашей Чхеидзе. Чхеидзе, пришедшему отрабатывать командирские навыки с третьего курса на второй, сразу не понравился светловолосый, высокий, с открытым лицом и голубыми, почти водянистыми глазами, Алексей Морозов, во всем имевший свое мнение и порой слишком вольно трактующий его требования, а иногда, даже страшно сказать, и сами воинские уставы. А его ироническая улыбка доводила Чхеидзе до бешенства.

Терпеть выходки Морозова Чхеидзе не хотел. Требовалось проучить зарвавшегося курсанта. И вот в субботу, перед самым увольнением в город, когда все курсанты построились в кубрике на проверку формы одежды, стоя дежурным по роте, Чхеидзе объявил Алексею неделю без берега за плохо вымытую во время утренней приборки стену политического отдела.

Алексею стало от неожиданности плохо, его бросило сначала в жар, потом в холод. Зачем было доводить дело до неувольнения? Не проще ли было во время утреннего осмотра сразу объявить неделю без берега или наряд на службу, чтобы он даже не готовился в это злосчастное увольнение, не строил планов?

На него смотрело ненавистное лицо командира отделения, которого он видел-то и знал всего неделю. Карие глаза его, казалось, насмехались над Алексеем. Старшина 2 статьи Саша Чхеидзе, дежурный по роте, перед всем строем, улыбаясь, разорвал увольнительную записку Алексея и бросил ее в урну.

Алексей, сняв бескозырку с головы, и еле двигая ногами, вышел из строя и направился в свой кубрик, к своему рундуку.

– Морозов, стоять! Я вам не разрешал выходить из строя! – раздался окрик командира отделения.

Алексей повернулся, надел бескозырку на голову и принял стойку «смирно». На него смотрел с сочувствием весь строй курсантов.

– Вот так, товарищ курсант! Скажу идите – повернетесь и идете, а не скажу – стоите и ждете мою команду! – немного кривя губы, сказал командир отделения, – смотрите мне в глаза, а не на пол! Правильно я говорю, товарищ главный старшина? – обратился Чхеидзе к заместителю командира взвода Мише Шорохову. Тот опустил на пол глаза и что-то неразборчиво сказал, видимо, не поддерживая резвость командира отделения, но не желая противоречить ему.

Почувствовав вроде некоторую поддержку замковзвода, в простонародии «замка» с четвертого курса, Чхеидзе скомандовал:

– Теперь, Морозов идите, переодевайтесь в робу и шагом марш мыть стены, но не в политотделе, а в кубрике! Я проконтролирую, как это вы делаете!

Шорохов с интересом посмотрел на Чхеидзе и ничего не сказал, а только как-то странно повел головой.

Алексей поднял глаза и почувствовал, как предательски катиться из левого глаза слеза. Еще этого не хватает – разреветься перед строем курсантов. Нет, он не против заслуженного наказания, но здесь явная придирка, явное желание показать, кто в отделении начальник. На него смотрели несколько десятков глаз курсантов, одни с сочувствием, другие с некоторым нетерпением: «Что ты тут задерживаешь всех нас? Мы же так торопимся».

Действительно, большинство курсантов очень спешили. Кто на электричку на станцию Новый Петергоф, кто к своим девушкам, с которыми было назначено свидание. Не до Алексея было им и его проблем. Хотя он ощущал, что многие ему сочувствуют.

Алексей тоже очень спешил на свидание. Сегодня, как назло, его ждала в Петергофе Настя с «первого меда», с которой он познакомился в Ленинграде в прошлое увольнение. Они договорились встретиться в нижнем парке у «шахматной горки» в восемнадцать тридцать, и Алексей планировал побродить с ней по аллейкам парка, затем пригласить ее посидеть в так называемой курсантами кафе «сорокодверке» – поесть мороженого, а потом уже вечером часов на восемь сходить в кино в кинотеатр «Аврора» на сеанс нового кинофильма, где в темноте можно было прижаться к столь желанной Насте, погладить, возможно, ее белую ручку и, может даже, поцеловать в щечку. От этих мыслей Алексею стало совсем плохо, и он немного пожалел себя.

Настя специально ради этой встречи должна была приехать из Питера, где жила. И Алексей с огромным трудом пригласил ее в Петергоф, который ему хотелось «подарить» ей. Теперь все его планы летели в тартарары, мало того, ему грозило бесчестие. Пригласить девушку и не прийти на первое свидание – это позор, который он потом ничем не сможет загладит перед Настей.

Он уныло попрощался со счастливыми товарищами, уходившими в увольнение.

– Ты это, Алеха, не расстраивайся! – пожал незаметно Алексею руку его друг и сосед по столу Миша Коростылев.

– Миш, а Миш? – внезапно, осененный догадкой, зашептал, догоняя строй, Алеха, – меня у «шахматной горки» будет ждать девушка, я тебе рассказывал. Сходи, пожалуйста, передай ей, что я не приду. Придумай что-нибудь. Заболел или в наряде. Узнай ее номер телефона, мне во как надо! – Алексей, показал пальцем на горле, как ему нужен ее телефон.

– А как она выглядит? – спросил, начавший уже спускаться по лестнице вниз, заинтригованный Миша.

– Самая красивая из всех, ты ее узнаешь, черненькая такая, симпатичная, волосы длинные! – почти кричал сверху лестницы вниз Алексей.

Николай остановился и помахал приятелю рукой. Остальные курсанты с недоумением смотрели на них, сбегая по лестнице вниз.

Увольнение для курсанта большой праздник. Начищенные, наглаженные, с надраенными до лакировочного блеска ботинками курсанты спешили в увольнение, и любая задержка воспринималась ими с раздражением. Можно опоздать на электричку, можно опоздать на свидание. А здесь … Этот Морозов с его стеной. Черт бы его побрал.

– Так, Морозов, я вас куда послал? – вывел Алексея из сладких раздумий на лестничной площадке раздраженный голос командира отделения Чхеидзе, – вы почему еще здесь и не переоделись? Я сейчас приду и буду разбираться с вами!

Морозов не знал, что только что командира отделения из-за него отчитал замкомвзвода Шорохов.

– Ты что же это, старшина, делаешь? Почему не наказал сразу с утра, а дождался увольнения? Это уже не наказание, а издевательство называется! – Шорохов повел подбородком. – Чтобы больше такого не было! – и он повернулся и пошел в старшинскую, где должен был обеспечивать порядок в роте в эту субботу. А Чхеидзе, разгневанный тем, что ему еще попало за этого Морозова, побежал к лестнице догонять строй.

Алексей повернулся и увидел разгневанное лицо командира отделения, летевшего вслед за строем и придерживающего левой рукой длинный черный палаш, а в правой руке державшего журнал увольняемых. У Морозова аж свело руку, так ему захотелось заехать в ненавистное лицо и если бы не дневальный Володька Петренко с Украины, который левой рукой незаметно перехватил Алексея за руку, то заехал бы в чхеидзину рожу, а там – будь, что будет. Вовка перехватил правую руку Алексея и с силой сжал ее, встав рядом и отдавая честь дежурному по роте.

– Шагом марш отсюда, Морозов! Что вы здесь маячите? Сказано вам идти мыть стены! У вас сегодня помывка стены от первого рундука и заканчивая отбоем! – рассмеялся Чхеидзе и побежал по лестнице, придерживая левой рукой черный лоснящийся палаш.

Снизу раздался его радостный смех и команда:

– Увольняемые 22-ой А роты построиться в колонну в две шеренги!

– Ты шо, хлопчик, сказывся? – спросил его с легким малороссийским акцентов Вовка Петренко, отпустив руку. – Теж командир витдэления, тебя ж под трибунал пошлют, а он ешо радоваться буде. Терпи, козаче, атаманом будешь! Иди мой стинки!