Ребята по дороге домой горячо обсуждали предложение майора.

– Если бы знать, что никуда не поступлю, завалю экзамены, я бы согласился! – вдруг сказал один паренек, – но в военные училища вроде экзамены на месяц раньше, чем в институты и университеты.

– Ладно, ребята! Чего ломать голову? Он же сказал, что по желанию! – успокоил всех Алексей, – кто хочет – пожалуйста, в Ригу, благо не далеко от Калининграда. Кто не хочет – пусть поступает как я. А я уже принял решение, что буду поступать в Ленинградский универ на истфак. Все и больше никуда! А эти беседы меня даже не напрягают.

Ребята промолчали.

На этом разговор закончился, все разошлись по домам, и никто из них не знал, что майор так просто не оставит их в покое. Что их судьба уже была решена на более высоком уровне.

Через месяц из военкомата внезапно всем троим пришли повестки на прохождение медицинской комиссии, назначены дата и время. Возмущенные тем, что им еще не было даже семнадцати лет, ребята поехали в свои военкоматы ругаться. Двое ребят жили в Октябрьском районе, а Алексей в Центральном. Им всем было еще по шестнадцать лет и никакому призыву в армию они не подлежали. Это был первый выпуск десятого класса и в этот же год был последний выпуск одиннадцатого класса. Но даже во время войны в армию не брали шестнадцати – семнадцатилетних.

Алексею удалось не без труда пробиться лично к военкому Центрального района.

Военком, невысокий и лысоватый подполковник, долго искал Алексея в списках призывников. Не нашел сначала. Вызвал ответственного офицера, который что-то ему шептал на ухо и показывал какие-то бумаги, говорил о звонках из райкома партии. Военком понятливо кивал головой и внимательно снова смотрел в списки.

А потом вдруг дописал Алексея. А потом улыбнулся и сказал, что никто его в армию не призывает. Просто на него пришла комсомольская путевка из райкома комсомола на обучение в Рижском высшем командно-инженерном краснознамённом училище имени маршала Советского Союза Бирюзова. Военком здесь не причем, а всего лишь выполняет распоряжения партии и комсомола. Если у Алексея есть вопросы, то он может обратиться к секретарю Центрального района комсомола товарищу Павлову или его заместителю товарищу Кудрявцеву. Но комиссию, в любом варианте, пройти необходимо и чем раньше он это сделает, тем лучше будет для него. В следующем году ее проходить уже не надо будет.

– Нам такие парни, как ты, спортсмены, активисты, комсомольцы нужны для службы в бригаде морской пехоты Балтийского флота! – закончил он воспитательную беседу и с улыбкой проводил Алексея до двери.

Выйдя из военкомата, Алексей принял решение пойти в райком комсомола к этим Павлову и Кудрявцеву и спросить, на каком основании, без его ведома и согласия райкомом была дана такая комсомольская путевка.

На следующий день он, надев костюм с галстуком и комсомольским значком, после занятий в школе направился в райком комсомола.

Женщина-секретарь в длинной плиссированной юбке и с ярко накрашенными губами подробно расспросила зачем он пришел, какие проблемы.

Выслушав Алексея, она зашла на доклад к товарищу Павлову. Потом, выйдя от своего начальника, сказала Алексею, что товарищу Павлову сейчас некогда, но его обязательно примет товарищ Кудрявцев. Надо немного подождать. Немного оказалось почти три часа. После долгого ожидания в приемной наконец зазвонил телефон, а секретарша, как бы вспомнив об Алексее, сказала, что сейчас можно заходить.

Второй секретарь райкома комсомола товарищ Кудрявцев был явно уже не комсомольского возраста. Это был немолодой, с залысинами мужчина очень плотного телосложения, можно сказать, толстого. Не давая Алексею открыть рот, он сразу перешел на крик.

– Вы Морозов? – и, увидев робкий кивок Алексея, продолжил. – Что? Отказываетесь выполнять ответственейшее поручения комсомола? Комсомол доверил вам, а вы, как дезертир, в сторону сбежать от ответственнейшего поручения? У меня нет слов и желания разговаривать с вами! – лицо его покраснело, слегка выпуклые глаза наливались кровью, – кладите комсомольский билет на стол! – стукнул по тому месту стола кулаком, куда, видимо, надо было положить документ, – если защищать Родину вы не желаете и ставите личное выше государственных дел – вы не можете дальше быть в комсомоле! Миллионы комсомольцев отдали свои жизни за вас, засранцы! А вы … А вы …

Видимо, он не находил слов. В приступе злобы он потряс кулаками в воздухе.

На Алексея так никогда никто не кричал. Он растерялся.

– Вы позорите своими действиями имена наших героев – комсомольцев, отдавших свои жизни за нашу Родину и вашу жизнь, таких, как Александр Матросов, Зоя Космодемьянская, Олег Кошевой и многих других. Да что я вам рассказываю? – он махнул рукой. – Покажите ваш комсомольский билет! Он при вас?

Алексей дрожащими руками достал комсомольский билет из внутреннего кармана пиджака.

Товарищ Кудрявцев лишь бросил взгляд и продолжил. Лицо его побагровело, налилось кровью. Он сел в объемное кресло и закурил, уже не обращая внимания на Алексея, начал наливать стакан водой из графина.

– Я все понял! – сказал дрожащим голосом Алексей. – Я пойду! Извините меня! Я буду поступать в училище! – дрожащим голосом еле проговорил он.

– Вон отсюда! – крикнул второй секретарь, показывая рукой на дверь, – и чтобы я тебя больше никогда не видел и не слышал ничего о тебе! Если не поступишь в военное училище, я думаю, что в комсомоле не найдется для тебя места! Ты поступил, как злейший враги Советской власти, партии и комсомола. С тобой должны разбираться специальные органы, как и с твоими родителями, которые воспитали тебя таким. Мы еще разберемся с ними! И я почти уверен, что твоему отцу придется распрощаться с партийным билетом!

Это было решающим аргументом, и Алексей по стеночке быстро покинул кабинет. Лицо его покраснело, руки тряслись. У него был на памяти пример его соседа, старше Алексея на три года. Его в прошлом году посадили по хулиганке за изнасилование девушки, во что никто не верил, а вот его отца исключили за это из партии и уволили со службы из штаба флота. Такого финала для своих родителей Алексей, естественно, не желал.

После его ухода второй секретарь прокашлялся, ослабил галстук, выпил залпом еще один стакан воды, потом сел, снял трубку и попросил коммутатор соединить с первым секретарем, а затем уже веселым, спокойным, но подобострастным голосом он тихо сказал:

– Все, Никита Алексеевич! Я урезонил этого обормота – отказника. Я отбил ему желание ходить в дальнейшем по партийным и комсомольским органам. Поедет в Ригу, как миленький, как мы и обещали товарищу генералу Бушлакову. Все нормально, товарищ Павлов!

Вечером в квартире Морозовых, когда пришли с работы родители, Алексей рассказал о походах в военкомат и беседе со вторым секретарем райкома. Рассказал о встрече и беседе с майором с этого училища, рассказал об угрозе в адрес родителей.

Родители сначала молчали, видимо, обдумывая услышанное. Наконец мама Алексея растерянно сказала:

– Во всем виноват твой хоккей! Я уже говорила, что кроме шишек и травм в нем ничего нет. Вот занимался бы музыкой, играл бы на скрипке или фортепьяно и поступил бы в консерваторию или институт культуры и все было бы нормально. А сейчас тебя засунут в эту Ригу. И еще у папы могут быть из-за этого неприятности по службе. Помните Рассыпновых, что было после суда над его Борисом? Тебе это надо? – она достала платок и стала вытирать слезы.

Папа пока молчал. Он думал, потом, когда увидел, что все смотрят на него, спокойно сказал:

– Сейчас, сын, не тридцать седьмой год! Но даже сейчас партийные органы нам не переиграть, можно набить себе шишки. Требовать правды – только усугубить ситуацию. И там мне делать нечего. Завтра надеваю форму, ордена и иду к военкому выяснять, что можно сделать для тебя.

На следующий день отец отпросился со службы и поехал в военкомат.