Сын, снеся по указанию господина Шнее в кучу крупные и мелкие камни из разных мест и нагрузив ими тачку (что само по себе не означало для господина Шнее, который над каждым камнем, на который он сперва указывал пальцем, а потом ощупывал, ни передышки, ни отдохновения; когда сын водружал камень на тачку, господин Шнее вновь возвращался к камню и еще раз, уже в куче других, исследовал его, а также обеими руками держался за лопату, которой орудовал сын, поднимал ее вместе с сыном или даже сам, при этом вес лопаты бывал еще больше, и опустошал ее в тачку, увлекая за собой и сына, который не отпускал лопату), подкатил тачку ко мне. Перемещение камней господин Шнее препоручил сыну; господин Шнее лишь следил за ним взглядом, выставив руки вперед, будто сам держал ручки тачки, и напряженно наклонившись вперед, будто сам толкал тачку. Сын изо всех сил, согнувшись, толкал тачку в мою сторону; ему приходилось не только катить по глине тяжелую тачку, но и балансировать, постоянно выравнивая ее, камни постоянно норовили упасть по обе стороны тачки. Он толкал тачку в мою сторону, и на медленно вращающееся, до середины длинны спиц утопающее в земле колесо тачки налипали жирные комья глины, глина облепляла и белые дырявые резиновые сапоги сына, брызги глинистой жижи покрывали его штаны до колен. Чтобы все-таки добраться до кучи камней за сараем, сыну приходилось описывать тачкой дугу слева или, если смотреть с его стороны, справа; но он продолжал идти прямо на меня, с трудом удерживая тачку ровно, и даже когда я рукой указал налево, чтобы направить его в том направлении, куда ему нужно было повернуть, он продолжил путь в мою сторону; я помахал рукой и вытянул ее далеко влево, но колесо тачки все так же медленно крутилось по глине прямо на меня. Позади сына, у дома, господин Шнее вытянул правую руку и указал направо, так что мы оба, господин Шнее — указывая направо, а я — указывая налево, указывали в одном направлении, в направлении, куда нужно было свернуть сыну, если он хотел попасть к куче камней у сарая; однако сын подошел с тачкой вплотную к поленнице и остановился прямо у поленницы, поставив тачку у моих ног. Сын выпрямился и поднял глаза на меня; я все еще держал руку вытянутой влево. Сын обернулся к господину Шнее, который все еще держал руку вытянутой вправо, и в этот момент пока сын оборачивался к господину Шнее и оборачивался снова к тачке и вновь брался за ручки и напрягая мускулы, чтобы приподнять тачку над землей, я еще раз окинул взглядом, более ясным, чем прежде, расположенные вокруг меня строения и составные части ландшафта; я увидел черепицу крыши дома, поблескивающую глубоким, влажным красным, флюгер на трубе и тонкий сизый дымок, поднимающийся из трубы, и я увидел кристаллическое сверкание песчинок песка на земле, а на горизонте — второе облако дыма, вероятно, от кучи хвороста егеря или от горящего сарая, и зайца, скачущего через борозды поля, и травы и чертополох, заполонившие необработанное поле. Сын поднял тачку и хотел было отвезти ее в сторону; колесо по ось погрузилось в глину; сын тянул и толкал, а позади, у дома, тянул и толкал господин Шнее, который опустил правую руку, скрючив в воздухе пальцы; но тачка не подавалась ни вперед, ни назад; только качалась то вправо, то влево, пока, сильно дернувшись, не перевернулась и с грохотом не опорожнилась. Сын некоторое время стоял тихо и смотрел, опустив голову, на раскатившиеся в стороны камни. Отец высунулся из окна комнаты семьи и прокричал слова, из которых я понял: делать работу, тебе покажу; он погрозил сыну высоко поднятым кулаком и сын опустился на колени и начал складывать камни, камень за камнем, обратно в тачку. Я сполз с поленницы и опустился на колени в мягкую глину рядом с сыном и помог ему наполнить тачку камнями, а когда тачка оказалась наполнена, я вместе с сыном взялся за ручки и принялся толкать тачку в едином усилии с сыном от поленницы, а потом мимо сарая к куче камней. У кучи камней мы поднимаем ручки тачки и высыпаем камни из тачки в кучу, затем сын развернул тачку и в одиночку дотолкал по оставленному ей следу назад к господину Шнее, который ожидал его, опустив руки, и, когда сын добрался до него, продолжил так же деятельно сгибаться, поднимать камни, собирать и складывать в тачку. За этой деятельностью, далеко высунувшись из окна, уперевшись скрещенными руками в подоконник, наблюдал отец. Он смотрел, как сын с господином Шнее склонялся над камнями и складывал камни в кучу, а затем с помощью лопаты сгружал камни в тачку; я тоже, снова сидя на поленнице, наблюдал за их деятельностью, и видел при этом, что на несколько мгновений и хозяйка, которая открыла окно наверху в доме, чтобы вытряхнуть простыни кровати, вытряхнув простыни, наблюдала за их деятельностью, так что деятельность господина Шнее и сына оказалась в точке пересечения линий наших взглядов. После того, как тачка снова оказалась наполнена камнями, сын взялся за ручки и начал толкать тачку по оставленному следу ко мне. На этот раз колесо крутилось легче, так как глина в колее была уже утрамбована, но удерживать тачку в равновесии сыну на этот раз было тяжелее, я объяснял это тем, что в прошлый раз, когда сын толкал тачку по оказывающей большее сопротивление глине, он сильнее сгибался над ручками и тем самым выравнивал тачку, которая заваливалась то вправо, то влево, теперь же, когда он легко мог управлять тачкой, держась лишь за концы ручек, тачка представляла собой более мощный и самостоятельный груз. Я помахал рукой, вытянув ее в сторону сына и отдернув назад, желая тем самым показать, что ему следует сильнее наклониться к центру тачки, а позади, у дома, господин Шнее, который провожал сына взглядом, махнул рукой от груди в сторону сына. Однако сын, следя лишь за тем, чтобы удерживать колесо тачки в проложенной колесом тачки колее, не обратил внимания на движения моей руки и не обернулся на господина Шнее, что позволило бы ему обратить внимание на движение руки господина Шнее; он толкал ко мне тачку, которую удерживал вытянутыми руками за ручки, пока не оказался на том самом месте у самой поленницы, где повернул тачку в прошлый раз и где из-за остановки и подергиваний в колее образовалось углубление, колесо тачки попало в это углубление, а тело сына оказалось слишком далеко от тачки, — из-за толчка в одну из ручек с одной стороны тачку перекосило, перекатившиеся к одному из бортов камни способствовали смещению центра тяжести и усилили давление, так что потянули за собой всю тачку — чтобы не дать ей перевернуться, и тачка, в том же самом месте, что и в прошлый раз, перевернулась.

Я был не в силах еще раз описать, как слез с поленницы и помог сыну собирать камни, но поднявшись к себе в комнату, записав этот последний фрагмент моих наблюдений, подсобив сыну в сборе камней, улегся на кровать, сыпанул в глаза пару крупинок соли и увидел перед собой после короткого размытого периода картину или, лучше сказать, скользнул в картину; я будто двигался по проселочной дороге, широкой и заасфальтированной; я будто сидел, удобно откинувшись, в автомобиле или омнибусе (самого автомобиля я не видел, было лишь ощущение движения, скольжения), и во время этого равномерного спокойного скольжения я видел, насколько хватало глаз, лежащих вдоль дороги лосей или оленей, крупных спаривающихся животных; головы с массивными рогами были высоко задраны, а из разверстых пастей поднимался пар жаркого дыхания. Копыта самцов тяжело били самок в грудь и плечи в звериной ласке, а к ритмичным движениям тяжелых тел примешивалось глухое, сдавленное дыхание из глоток. Пока я скользил мимо бесконечного ряда животных, образ расплылся и сквозь него проступили очертания комнаты. Вглядываясь в очертания комнаты, между которыми еще двигались, подобно теням, силуэты животных, я различил, прислушавшись к костяному перестуку рогов, стук в дверь, стук разогнал последние остатки образа и позволил проступить из очертаний комнате со стенами, предметами, окном и дверью, а вслед за стуком, хотя я и не успел ничего ответить, дверь открылась и в комнату, опираясь на палку, вошел доктор, закрыл за собой дверь и, ощупывая перевязанные и забинтованные голову и лицо, облокотился о стену. Губы его двигались, но голоса слышно не было, я сел на кровати и приложил к уху руку, но не расслышал даже шепота; тогда я встал и подошел близко к нему и приложил ухо вплотную к его рту, и теперь смог из порывов дыхания и движений языка разобрать следующие слова: раны не заживают, как бы я ни резал, глубоко выскабливаю, до костей, нож по кости скребет, сковырнет, еще глубже сидит, перевязать, всю ночь, всю ночь не спит, все еще кровит, гной, порой, внизу на предплечье, потом все выше, слышу, подмышкой, кости плеча, вода горячая, сустав, встав, перевязать, отыскать, до ребер достать, в груди, в груди глубоко, ослабить у сердца, легкое, ноги, гипс на кости наложить, отпилить, вычистить, вокруг икр, отделить кости голени, сухожилия гипс на колено наложить, бедро, в нижней части две кастрюли гноя с кровью, с воем, а теперь (на этих словах он снял черные очки и уставился перед собой пустыми поблескивающими глазами) не вижу ничего, даже самый яркий свет, в полной темноте, резать приходится в темноте, наставлять нож, соскальзывает, расширять, обминать, сводить, не найти инструментов, исчезают в темноте, где комья ваты, капает, где эфир, где зажимы, где иголки, нитки, открытые раны, как попало, вся рука изрезана, потерял направление, куда, где дверь, стол, не в ту сторону, ли вверх то ли вниз по лестнице, наверху или внизу, в темноте сидеть, то ли рука то ли нога, боль одна, одна и та же боль везде, где ни надрез, одна и та же боль, искоренить боль, заглушить, перепеть; с этими словами он поднял голос, чуть ли не постанывая и скрипя зубами, запел и пел, скрежетал, как нож по стеклу, вел ножом по стеклу, клекотал, выкликал глоткой, где клокотали голос и кровь. Я взял его под руку, открыл дверь, выпроводил его из моей комнаты, закрыл за нами дверь, провел его по коридору к лестнице и на этом пути он все пел: куда, куда он меня ведет, этот больной, меня, врача, куда, куда он меня ведет, куда, куда, куда ведет врача больной; и когда мы добрались до лестницы и я спиной вперед спустился по лестнице перед ним, поддерживая его под руки и направляя его одеревеневшие ноги, он пел: он ведет его по лестнице, по лестнице, по лестнице ведет, зигзагами ведет, зиг-заг, зиг-заг, вниз по лестнице ведет, вниз по длинной лестнице ведет, а та лестница длинна, здесь стена и там стена, под одной рукой стена и под другой рукой стена, вдоль по длинной по стене ведет рука. Когда мы спустились в коридор нижнего этажа, я провел его по коридору до двери его комнаты, и на всем этом пути он пел: вот и пол, еще шаг, еще шаг пережил, вот так, вот так, кто со мной, кто за мной, вот больной, больной впереди врача; когда мы дошли до двери его комнаты и я нажал на ручку двери и ввел его в его комнату, он пел: на ручку двери нажал, на лезвие ножа нажал, в комнату с песней вбежал, больной с врачом вбежал, в комнате, в комнате оплошал, слышишь, как зажужжал, в какой комнате, где, в какой комнате жужжал; и когда я закрыл за нами дверь его комнаты и подвел его к его кровати и усадил его на его кровать, его пение перешло в монотонное, слабеющее и наконец и вовсе стихшее О. Его комната, образуемая четырьмя стенами, полом и потолком, обставлена так, что справа глазам вошедшего открывается длинный сработанный руками доктора из грубого дерева стол, на первый взгляд, неровный, который тянется до самого центра комнаты, где упирается во второй, уходящий вправо в угол, стол, который, в свою очередь, упирается в третий, поставленный в правом углу и узкой стороной направленный влево, стол, который тянется почти до двери в противоположной, снабженной окном, стене, так что между стеной и столом остается лишь узкий проем, через который, вероятно, можно протиснуться только боком и с большим трудом и оказавшись (окно по левую руку) рядом с маленьким высоким круглым, заваленным пинцетами, ножами, иглами, стаканами, бутылками, мисками и коробками столом, обогнув который натолкнешься на примыкающий к нему второй точно такой же стол и окажешься перед тремя стульями, на которых возвышаются стопки книг, после чего, поскольку стена между стеной с окном справа и стеной с дверью слева преграждает путь прямо, поневоле придется свернуть вправо и оставить указанную стену слева, и наконец заметить между этой стеной и углом упирающихся друг в друга столов маленьким низкий четырехугольный стол, на котором находится полная крови миска, а за этим столом — второй четырехугольный стол чуть повыше, на котором лежат перепачканные кровью и гноем комки ваты, после чего, поскольку впереди уже стена с дверью, остается либо повернуть к стене с окном, либо, чтобы снова попасть к двери, пролезть под первым длинным столом, что я и выбрал, чтобы избежать попадания в левую, если смотреть от двери, часть комнаты, в которой стоит высокий, снабженный стеклянной дверцей шкаф, полки которого заставлены бесчисленными коричневого, зеленого или черного стекла снабженными этикетками склянками и снабженными записками, штемпелями и цифрами коробочками, свертками и мешочками, рядом с которым виднеется кожаное кресло, на спинке и сиденье которого лежит пара платков в пятнах йода, и кровать с каркасом из выкрашенного в белый железа, кроме этого, дабы завершить инвентаризацию комнаты доктора, следует упомянуть прикроватный столик у изголовья кровати, также заставленный бутылочками, тюбиками и коробками. В этой-то комнате я и стоял, усадив доктора на кровать, пока (верхняя половина тела доктора раскачивалась из стороны в сторону) хозяйка не ударила в сенях ложкой по крышке кастрюли, что было сигналом к завтраку, в ответ на который в коридоре распахнулись две двери, дверь портного и дверь капитана, а со двора перед домом послышались тяжелые шаги и топот батрака, который задолго до сигнала хозяйки, может быть, многократно вытащив карманные часы и откинув крышку, двинулся с лошадью с поля к стойлу, а от стойла к двери кухни, из окна комнаты семьи раздался голос матери, звавшей сына и шаги господина Шнее со двора и по лестнице, а затем — мои шаги и шаги доктора, поскольку я стащил доктора с кровати и вновь провел по комнате к двери, а оттуда, открыв дверь и закрыв ее за нами, по коридору и вниз по лестнице, и через сени к кухне, в которой с нашим появлением собрались за столом все участники общей трапезы. Прежде чем мы успели сесть за стол, хозяйка подошла к капитану и протянула пальцы к его спине, чтобы снять длинную белую нитку, что приклеилась к его сюртуку змеящейся линией. Она высоко подняла нитку, показала ее капитану, который склонился над ниткой и рассматривал ее, после чего отнесла к раковине и выбросила; нитка еще долго плавала. Мы заняли свои места, каждый взял по куску уже нарезанного хлеба, намазал смальцем и начал поглощать, запивая кофе, который из синего кофейника разлила по нашим стаканам хозяйка. Чревоугодие портного было заметно и теперь, хотя портной только-только покинул спальню, тогда как мы, остальные, кроме капитана, поднялись еще пару часов назад, которые провели кто в доме, кто на улице; проглатывая куски хлеба, он походил на источающего запах обработанного поля батрака. Однако, когда он первым потянулся за вторым куском хлеба, он вдруг замер с застывшей от удивления миной, полез в рот и вытащил из нижней челюсти зуб, выпавший во время усиленного жевания. Он держал зуб перед собой и таращился на него. Капитан сказал: зуб. Хозяйка тоже сказала: зуб. Господин Шнее протянул через стол руку, подставил ее под руку портного, в которой тот держал зуб, и сказал: отдайте мне. Портной опустил зуб на ладонь господина Шнее, господин Шнее поднес зуб к себе, вытер его платком, рассмотрел и опустил в нагрудный карман сюртука, сказав, у меня и зубы в коллекции. Портной положил уже взятый кусок хлеба на место и сидел без движения. Батрак продолжал беззаботно завтракать. Доктор жевал хлеб с трудом. Господин Шнее продолжил завтрак. Хозяйка продолжила завтрак. Капитан продолжил завтрак. Я продолжил завтрак, чтобы задушить внезапно нарастающее чувство бесконечности этого утра.