Annotation

Это как один француз описывал ад: «J’al vu l'ombre d'un cocher, qul avec I’ombre d'une brosse frottait I’ombre d'un carross».

Братья Карамазовы

Достоевский цитирует пародийную поэму Поля Скаррона (1610-1660) Энеида наизнанку (1652): «Я видел тень кучера, которая тенью щетки чистила тень кареты».

Петер Вайсс (Peter Weiss, 1916-1982) — немецко-шведский писатель, всемирно известный драматург, художник, кинорежиссер. Вайсс — выходец из швейцарско-венгерской семьи. Мать писателя, Фрида Хуммель, блистала в спектаклях Макса Рейнхардта, а отец, Йено Вайсс, служил на фронте в качестве старшего лейтенанта императорской и королевской армии. После 1918 г. семья переселилась из Потсдама в Бремен, где отец писателя перешил из иудаизма в христианство и была основана успешная текстильная фабрика Hoppe, Weiss & Со. Немецкого гражданства Йено Вайсс так и не получил, но горячо поддерживал национал-социалистов за их презрение к коммунизму. Несмотря на увлечение литературой Петер Вайсс пошел по стопам отца. Из-за невозможности скрыть еврейские корни семья в 1935 г. перебирается в Лондон. Вайсс младший увлекается фотографией и создает первые живописные работы. В 1936 г. — следующий этап, эмиграции — Чехословакия. По совету Хермана Хессе Вайсс поступает в Академию художеств, но в 1938 г. семья вынуждена отправиться в Швецию, где Йено Вайсс становится руководителем текстильной фабрики SILFA, а юный Петер зарабатывает на жизнь, рисуя шаблоны для тканей. В Швеции выходит первая книга Вайсса, сборник стихотворений в прозе От острова к острову (Från ö till ö, 1947). С 1952 г. Вайсс преподает теорию кино в Стокгольмском университете. Самыми известными произведениями Вайсса стали драмы Преследование и убийство Жана Поля Марата, представленные театральной труппой госпиталя в Шарантоне под руководством господина де Сада, Дознание и Хёльдерлин, инсценировка романа Франца Кафки Процесс, роман Эстетика сопротивления. «Микро-роман» Тень тела кучера, едва ли не единственное произведение немецкого структурализма, вышел в издательстве Suhrkamp в 1960.

Петер Вайсс

Петер Вайсс

Тень тела кучера

Через полуоткрытую дверь видны глинистая, утоптанная тропинка и гнилые доски свинарника. Когда свинья не сопит и не хрюкает, погрузив рыло в грязь, раздается небрежная, гнусавая фуга. Кроме того виден кусок стены дома с растрескавшейся, местами облупившейся желтой краской, пара столбов с перекладинами для белья, а за ними — до горизонта — влажная, черная пахота. Звуки: причмокивание и хрюкание рыла свиньи, хлюпание и чавкание грязи, скрип щетины холки свиньи по доскам, треск и хруст досок и скрежет отстающих от стены дома косяков, слабые посвистывания ветра на углу стены дома и уносящиеся вдаль порывы ветра над бороздами земли поля, далекое отрывистое (скорбное) карканье ворона, тихое пощелкивание и перестук бревен строения, в котором я сижу, капли прошедшего дождя с карниза крыши, глухие и гулкие, если капля падает на камень или на землю, визг пилы из сарая. Резкое, иногда прерывающееся, но возобновляющееся и повторяющееся движение пилы указывает на то, что ею водит рука батрака. Но даже без этого особенного, часто слышанного мной и подтвержденного наблюдением признака нетрудно было бы догадаться, что пила в руке батрака: кроме него только я да изредка капитан, но лишь ранним утром и с неизменной медлительностью брались за заготовку дров в сарае; разве что приехал новый постоялец и желает отдохнуть и размять кости после долгой дороги в карете, туго сгибая и распрямляя спину и то вынося руку далеко вперед, то отводя далеко назад. Но я не слышал ни подъехавшего экипажа, ни дребезжания колес и ремней, ни грохота кузова, ни рожка кучера, в который он обычно дудит по приезде, ни цоканья языком, щелкнув которым, он придерживает лошадь, ни храпа лошади, ничего этого я не слышал, а на такой размокшей дороге в поле должно было быть слышно. Да и если бы гость прибыл пешком, маловероятно, что он сразу подался бы в сарай, и даже если бы он, допустим, из любопытства, вошел бы в сарай, усталость после долгого перехода (до ближайшего города день пешком) и толщина и неправильность формы пней и стволов удержали бы его от того, чтобы сразу приступить к работе. Так что я все-таки придерживаюсь мнения, что в сарае именно батрак водит пилой по тяжелым кускам дерева; так и вижу его в когда-то синей, но давно уже выцветшей и засаленной блузе и таких же засаленных, когда-то черных штанах, которые он заправил в голенища грубых, тоже когда-то черных, но замызганных удобрениями и заляпанных глиной сапог. Я вижу, как одной землистой, короткопалой, со вздувшимися венами рукой он придерживает бревно на козлах, а другой наставляет лезвие пилы; как заводит пухлую нижнюю губу на узкую верхнюю и слизывает влагу, сочащуюся из носа; слышу, как из его глотки, как обычно во время работ по дому или в поле, доносится воркование или мычание, а в коротких, нерегулярных промежутках между пилкой дров, могу представить, он выпрямляется и выгибается, вытягивает руки в стороны и хрустит костяшками пальцев или сморкается с помощью большого и указательного пальцев и вытирает их тыльной стороной ладони или сдвигает со лба лоснящийся картуз со свисающими наушниками и почесывает голову с жидкими, налипшими прядками волос, в которых околыш картуза оставил глубокую отметину. Лишь теперь (все тот же скорбный вороний грай) я голым задом чувствую холод. Запись наблюдений удержала меня от того, чтобы натянуть и застегнуть штаны; или же внезапное начало наблюдения заставило забыть натянуть их; а может быть, именно спущенные штаны, мороз, забвение, которое охватило меня в отхожем месте, ввели меня в располагающее к наблюдениям настроение. Я натягиваю и застегиваю штаны, одергиваю ремень, беру деревянную крышку, но прежде чем опустить ее на сиденье, бросаю взгляд вниз, в ведро, до краев заполненное коричневатой массой испражнений и бумагой в коричневых пятнах; насколько позволяет увидеть полумрак нужника, испражнения перелились через край ведра; широкие потеки теряются в напоминающих отвалы лавы наслоениях, в которые наполовину погружено ведро; в темноте мерцают светлые обрывки бумаги. Накрыв ведро крышкой, я снова сажусь сверху, держа блокнот на коленях. Стены нужника обиты изнутри зернистым толевым картоном, но из-за влажности он в крупных пузырях и в некоторых местах свисает оборванными клочьями, обнажая тонкие, покрытые серой плесенью рейки. Из стены торчит несколько ржавых гвоздей, изначально, вероятно, вбитых, чтобы вешать одежду или инструменты, но теперь пустых и погнувшихся; на одном из гвоздей висит кусок даже не веревки, а проволоки с комком бумаги. Каждый отрывает сколько нужно от растрепанных газет, ворох которых лежит в углу. Газеты эти, после многократных напоминаний и долгих упрашиваний батрак притаскивает из подвала, где они кучей навалены рядом с углем, когда-то они служили в качестве упаковочной бумаги для товаров, или же их оставили постояльцы, их читали и перечитывали, оставляя жирные пятна, потом употребляли на кухне, на них отпечатывались черные круги от сковородок, оставались пятна от тарелок и разводы от стаканов, налипали картофельные очистки и рыбные кости. А здесь, в отхожем месте, остатки газет с новостями многолетней давности вновь находили читателей; согнувшись, уперев ноги в порог перед ведром, они погружались в маленькие, перемешанные обрывки времени, события без начала и без конца, порой разделенные вдоль или поперек; за фрагментом речи одного следует фрагмент речи кого-то другого, а за ним - описание места действия одного события, сменяющееся описанием места действия иного, одно утверждение тут же, на другом клочке, опровергается другим, а потом снова всплывает в ином месте; похожие события обрастают все новыми подробностями, а подчас можно наткнуться и на те же самые, на этот раз с прибавлением новых деталей к уже известным фактам. Я выдвигаю левую ногу вперед, упираюсь локтем в правое колено и пишу, еще чуть приоткрыв дверь. Теперь я вижу всю заднюю стену дома, голую и высоко поднимающуюся над свинарником, с острым козырьком крыши, далеко выходящей за боковую стену дома, сужающуюся в перспективе, с каменными ступенями входа кухни, лестницей в подвал и узкими углублениями окон, одно из которых, в комнату, где живет семья постояльцев, открыто; пара лоскутов, вероятно, пеленок, висят на карнизе. Земля вокруг дома, как и на дороге и в поле, глинистая и в лужах; тут и там камни, большие и маленькие, некоторые просто лежат на земле, другие выступают из земли с беловатыми вкраплениями или кантом, некоторые собраны в пирамидки, другие выложены в ряды по форме или размеру; у одной из куч из земли торчат лом и лопата. На голой рукояти инструмента я представляю руки господина Шнее, необычайно широкие, костлявые руки с ногтями, напоминающими часовые стекла, под краями которых во время работы скапливается грязь, которую господин Шнее тут же тщательно вычищает серебряной спицей, которую хранит в кармане жилета. Все эти камни прошли через руки господина Шнее, все они были ощупаны, перевернуты, повернуты его пальцами; могу предположить, что теперь он стоит у окна комнаты и смотрит вниз на двор, ожидая, что солнце подсушит разложенные камни. За долгие годы он вывернул из земли и исследовал множество камней, значительное количество признал непригодными и отвез на тачке в кучу за дровяным сараем, другие же, которые счел достойными исследования, оттащил в комнату и разложил по полкам, что тянутся вдоль стен.