Поблагодарил царевич меня за совет, выбрали мы умных, почтенных людей, а сами стали собираться в путь. Как вышли мы из Белого города, на другой же день встретились нам жители Зеленого города. От великой радости походили они на умалишенных. Увидели мы, что убранство улиц и площадей превосходит все, виденное нами прежде. Было оно настолько же прекраснее убранства Белого города, насколько день прекраснее ночи. Встречали нас повсюду музыкой и пением, окуривали благовониями. Дорога была вымощена серебряными плитами. Молодых усадили на престол, усыпанный драгоценными камнями. И каждый камень был ценой в целый город, а венца и вовсе я описать не в силах! […]

Усадили молодых на престол, возложили на их головы венцы, и стали приходить женщины и приносить дары — драгоценные кувшины, блюда, чаши, всяческую столовую утварь. Женщины были закутаны в покрывала так, что не мог я разобрать, молоды они или стары, красивы или безобразны. И сказал я себе: «Колдовство это все — не иначе!» Услышали это евнухи и молвили: «Новоявленный богатырь-палаван, государь наш Гварджасп избавил нас от колдовских чар, просто наши женщины не показывают мужчинам лица. Они боялись, как бы государь не разгневался на них, поэтому принесли все это, а сами ушли». Вслед за женщинами стали приходить остальные жители Зеленого города — знатные и простые, приносили они богатые дары и восхваляли Гварджаспа. А евнухи пересчитывали и записывали все подношения.

Наконец началось пиршество. Потчевали нас такими яствами, что и до сих пор не забыл я их вкуса. Когда мы насладились едой и питьем, раздались дивные звуки музыки и пение. Сколько ни озирался я по сторонам, ни музыкантов, ни певцов не видел. Заметив мое удивление, спросили меня евнухи: «О чем беспокойство ваше? Неужели удивляют вас пение и игра наших музыкантов?» Отвечал я им: «Их пению дивимся мы не более, чем жужжанию мух в роще, но одного понять не могу: не привидения же они, где они сидят, что их не видно, — во дворце или снаружи?» Рассердился тут евнух, старший над слугами, и молвил: «Ты такими колдунами нас сделал, что и город, и всех, кто в нем, по-твоему, наш государь должен сжечь. Если бы это сказал Гварджаси, было бы неудивительно, ибо город наш ему незнаком, но ты ведь бывал здесь и прежде, когда же находил ты тут колдовство?!» С этими словами отдернул он одну из занавесей, и увидели мы, что за нею сидят луноликие женщины, поют и играют. Пояснил мне евнух, что, когда на пиру присутствуют мужчины, музыкантши скрываются от них за занавесью, а когда пируют женщины, они выходят, поют и танцуют. […]

Понравилось это Гварджаспу, улыбнулся он и спросил: «А нельзя ли, чтобы сейчас вышли танцовщицы?» Передал я его слова евнуху: «Много стран мы видели и много царских дворов, но нигде такого нет, чтоб музыкантши скрывались от гостей. Раз господь поручил вас нам, придется и вам поступать по нашим обычаям». Старший евнух ответил мне: «Твое слово — для нас не закон, но если это воля царя, мы, прах от его ног, не смеем ослушаться!» Крикнул он девам: «Приказ царский — выходите!»

Они, оказывается, давно прислушивались к нашему разговору и покрыли лица чем-то белым и прозрачным, так что они нас видели, а мы их лиц нет. Стали они выходить попарно с пением и плясками. У каждой пары был свой наряд, усыпанный драгоценными камнями, и все играли на разных инструментах. Столь дивное было зрелище, что не заметили мы, как пролетело три дня, не отличали мы дня от ночи. Выходили все лучшие и лучшие плясуньи и музыкантши, и устали мы есть, пить и на них глядеть. Велели мы убрать столы и решили осмотреть сокровищницу.

Еще пять дней провели мы за осмотром казны и сокровищницы, а после взяли с собой двести лучших музыкантш и снарядились в дорогу. […]

Шли мы под счастливой звездой, соловей летал за вестями и предупреждал нас обо всем. Так добрались мы до луга, где находился камень с завещанием царя Арджаспа. Когда оставалось нам три дня пути, пришли мы к большой горе, поднялись на нее и увидели, что вся долина полна людей. Призадумались мы, кто бы это мог быть. Послали человека все разузнать. Вернулся он в сопровождении послов. Te долго лежали ниц перед Гварджаспом, после встали в смиренной позе, ожидая приказаний. Велел я им: «Изложите, братья, поручение ваших повелителей!» Те снова преклонили колена, завязали на шею платки[63], поцеловали ноги коня Гварджаспа и умоляли помиловать их патронов: «Бог свидетель, неповинны мы в том, что великий [Арджасп], равный небесам, не доверил нам свою супругу и наследника, укрыл их где-то и мы не могли их разыскать. Когда государь скончался, чтя его завещание, мы не осмелились нарушить царский завет и не пошли в те горы, чтобы узнать что-либо или послужить им. Ныне же, получив весть о прибытии молодого царя Гварджаспа, мы явились сюда и ждем приказаний — предстать перед вами или ждать на месте встречи. Благодарим мы создателя, что старое дерево дало новые ростки и обновился престол ваших предков!»

Приятно было это Гварджаспу, и спросил он: «Что ты скажешь?» Отвечал я ему: «С тобой и так войска трех царей, если придут еще пять государей, как они все пройдут? Лучше пусть ждут тебя там, но отчего ты не извещаешь родителей о своем прибытии?» Сказал мне на это царевич: «Если я пошлю к отцу незнакомого человека, боюсь, он еще больше разволнуется и его может хватить удар. Если же сам пойду — на дороге те цари с войском стоят, задержат меня. Тебя стыжусь побеспокоить, но лучше тебя никто этого поручения не выполнит». Отвечал я: «Боюсь, как бы не разгневался на меня твой батюшка и не пропали бы даром мои труды». Сказал он: «Пока жив Гварджасп, не появится на земле человек, который бы мог на тебя разгневаться, а уж об отце моем и говорить нечего!»

Что поделаешь! Отправился я как гонец в дорогу и прибыл в город царя Нодара. Город был погружен в великую печаль, не встретил я ни одного жителя, который не проливал бы слез и не был бы облачен в траур. При виде меня собрались все горожане и стали оплакивать исчезновение Гварджаспа. Молвил я им: «Не плачьте, братья, под такой звездой он рожден, что господь еще укажет ему путь». Сообщили визирю о моем прибытии. Визирь тотчас доложил царю Нодару: «Приехал Гив, велите привести его, может, предскажет он еще что-нибудь, прежние пророчества его сбылись». Обрадовался государь: «Видеть Гива для меня столь же отрадно, как если бы я увидел Гварджаспа».

Прислал [царь] за мной двух или трех вельмож:

«Приходи, не мешкай!» Я и так шел быстро, а тут и вовсе заспешил. Прибыл я во дворец, поклонился царю, велел он мне сесть, стал расспрашивать о сыне и тут не удержался и заплакал. «Не плачь, государь, — сказал я ему — наследник еще не родился, когда я предсказал его судьбу. Теперь скажу тебе, что все сложилось к лучшему: покинул он отчий кров, чтобы вернуться со славой и величием, которые многократно превосходят славу твоих предков». Молвил на это Нодар со слезами: «Горе мне, сынок! Пока я жив, взирал бы на Гварджаспа, а богатства его мне не нужны! Я весь свой город отдам, лишь бы хоть раз увидеть царевича живым!» Стал я увещевать царя: «Если доверяешь мне еще, выслушай: вскоре прибудет сюда твой сын, снискавший величие и богатство. Сними эти траурные одежды и возблагодари небо».

Стал заклинать меня государь именем божьим: «Правду ты говоришь или хочешь холодными словами затушить мой пламень?» Я же поклялся страшной клятвой, что молвлю истину и, если бы не боялся, что он лишится разума, поведал бы ему все до конца. Все это говорил я очень спокойно, чтоб не убить его нежданной радостью.

Когда царь услышал это, лик его расцвел, подобно розе, и молвил он: «Тот, кто пережил потерю, переживет и обретение! Скажи мне все, что знаешь». И тогда рассказал я обо всех приключениях Гварджаспа. Обнял меня государь и сказал: «Сегодня ты вернул меня к жизни, ты — спаситель моего сына, все мои сокровища и этот город отныне принадлежат тебе, ибо не нужно мне ничего, я всего достиг и могу отойти от мира. Небольшая это награда для тебя, но больше ничего у меня нет!» Поблагодарил я Нодара с низким поклоном: «Сейчас не время тебе покидать престол, ибо идут сюда многие иноземные цари и гости, ты прими их, как следует, я же по твоей милости ни в чем не нуждаюсь».