Воспоминания накатывают,А потом смывают тебя волной,И я теряю тебя в море.Я сброшу вес своего разума,Но с радостью буду носить твой дух.И со всем твоим горем на руках я буду работать, воспевая свет.Мои фонари всегда будут гореть.Если ты однажды упала,Значит, ты не вечна, так ведь?Значит, ты не могла вечно быть со мной.Son Lux — «Lanterns Lit»

Не знаю, сколько времени я провел в беспамятстве.

Мир вокруг совершенно перестал казаться настоящим, даже немного.

Это был тяжелый период.

— Иранон… Иранон… моя Иранон…

Дом чуть покачнулся в неровной колее дороги, за окном мельтешили ветки деревьев. Убогие, мелкие листья дрожали, чуть касаясь стекла и стен дома, тонкие ветви шуршали в слепой попытке защекотать деревянные крашенные бока. На улице в сумерках тонул очередной исход дня, силуэты, совсем черные, возвышались перед кроваво-красными облаками на мрачном небе.

Безупречная сорочка, бесповоротно испорченная в моих руках, лежала на краю разворошенной постели, покрывшись пятнами крови и ожогов. Воспаленная ладонь покрылась коркой совсем недавно, не могу сказать, когда именно. Боль лишь иногда будила меня, и я не понимал, во благо оно или нет.

Остатки стекляшки над головой звонко ударились об полку, дом снова затрясся, половицы за спиной жалобно скрипнули, притираясь друг к другу, но за ними вдруг брякнула посуда.

Я отчетливо слышал дыхание, слышал, как хлопнула дверца кухонного шкафа, шорох шагов на плетеном ковре, слышал…

Если двинусь хоть на миллиметр, всё исчезнет, она испугается и снова убежит, если повернусь, она снова спрячется и притворится мертвой. Не-ет… я продолжу слышать, чувствовать, что она есть здесь, даже если для этого нужно всю жизнь пролежать недвижимо.

Сверля взглядом неровные панели стен, я будто заново выстраивал полюбившийся образ в памяти, представлял, как она сейчас суетится на кухне, тихонько, не желая меня тревожить. Думает, что я сплю, в то время как я не тревожу ее, зная, что она рядом.

Как только она восстановит силы, она обязательно подойдет ко мне, попытается разбудить, а я ее… обниму, притяну к себе и вновь зароюсь носом в рыжие кудри. Иранон будет совсем как раньше, надо только потерпеть, дать время. Как же тяжело прошло последнее спасение, настолько, что я почти ослеп, не вижу ничего перед собой, но совершенно уверен, она есть. Вот же, я слышу, звякнули банки со специями, видимо, сегодня на ужин будет что-то пряное, наверняка кудряшка нашла что-то новое на местном рынке, она любит меня баловать, и вообще, любит…

Дом с трудом, неуклюжестью древней черепахи выбрался прочь с дороги куда-то в темноту, где надоедливые шуршащие листья оставили его. Откуда-то снаружи послышались отдаленные голоса, странные звуки, выкрики. Ночь опустилась холодным одеялом, я задрожал в постели, не в силах унять дрожь и молясь, чтобы Иранон не заметила моего озноба.

Не уходи, только не уходи.

Бренчание посуды утихло, сквозь шум в ушах я едва мог застать легкую поступь и дыхание, такое неуловимое, что я сам перестал дышать, лишь бы не заглушить его. Рука нестерпимо запульсировала от боли.

Терпи, терпи, не дай ей уйти, не дай ей исчезнуть.

Крепко зажмурившись, я сделал медленный глубокий вдох и на выдохе расслабился, стараясь максимально отрешиться от тела. Ничего не чувствовать, ничего не замечать, отдать все силы в слух. Стать таким же бесплотным, как призрак, маячащий за спиной.

Сознание подернулось мутной пеленой, я будто потерял собственный вес и в ту же секунду отчетливее услышал шаги, уверенные, явные, настоящие. Они направились ко мне, и тут же на кровать надавили, кто-то сел, кто-то материальный и, склонившись ко мне, вдруг коснулся плеча.

— Проснись!

Вздрогнув от неожиданности, я распахнул веки, увидев лицо какого-то юнца перед собой, но спустя секунду оно расплылось, явив собой только черную морду Деми. Его недовольный голос шелестом голых ветвей раздался в голове.

— Мы у границы серых земель, тебе нужно прийти в себя, чтобы не погибнуть в дальнейшем пути.

— Я… какая разница? О чем ты?

— Уже забыл, о чем тебя просила, Иранон? Найти Закатный город на нашей родине, на островах. Как ты сделаешь это, если останешься лежать в постели и бредить? Как ты покажешь ей на глаза такой бардак в доме?

Тон демона звучал укоризненно, словно он не понимал, о чем меня просит. Сев в постели, я потянулся потереть лицо, надеясь собраться с мыслями, но в нос тут же ударил неприятный запах воспалившегося ожога.

— С каких пор мне дает советы псина?

— Я хочу помочь…

— Ну так вези нас на острова, в чем проблема? Ты же знаешь дорогу!

Пёс заметно стушевался и ответил уже значительно тише:

— Н-нет.

— На твоем месте я бы вообще лишний раз не показывался на глаза. Ты привел Иранон в беду, ты отдал ее чудовищу, ты помог в ее погибели!

— Неправда! Я не мог ослушаться приказа!

— Неужели? Хочешь сказать, что не мог ослушаться моих распоряжений после десятка лет разлуки и бесчисленное количество магии от кудряшки?

— Я не мог… ослушаться ее приказа.

Опустив свою лобастую, но совершенно пустую голову, демон отступил, сдаваясь в споре и пряча от меня свои угольные глаза. Повинен во всех грехах, как тот, кто изначально не был исправен, однажды испорченный механизм, тело, душа, продолжающая своё существование.

— Иди. Вон.

Вскинув подбородок, я посмотрел на него почти торжествующе, будто сам не был хуже этого прирученного монстра. Хотя в отличии от Деми, у меня была хотя бы свобода. Свобода совершать одни и те же ошибки, отчаиваться и терять самое ценное в жизни.

Я сжал здоровую ладонь, вспоминая, как рассыпались в руках смоляные косы Марка, как ластилась ко мне Дария в первую ночь вместе, как улыбалась Иранон, стоило только прикоснуться к ее бархатной щеке.

Имею ли я право искать ее? Следовать за ней? Или это подобно снам, отравляющим тебя лживой надеждой?

Сглотнув застрявший в горле ком, я посмотрел в окно на далекие огни иного мира. Нечестивые, извращенные деревья, объятые потусторонним светом, чуть покачивались без ветра и, перебирая пальцами-ветками, словно перешептывались, обмениваясь своими мерзкими тайнами.

В чем-то пёс всё же оказался прав. Я не произносил клятв и обещаний, но последняя воля Иранон обязывала прислушаться и подчиниться, выполнив ее, даже если на это уйдет еще десяток лет пути и странствий. Мне должно отыскать Закатный город, а для этого, возможно, отдать жизнь.

— Чтобы пройти земли серой погани, мне нужно точно знать, куда стремиться дальше, чтобы всё не было зря.

Проследив взглядом, как демон устраивается лежать на входном коврике, я с трудом поднялся на ноги, пошатываясь и цепляясь за стол. Рану стоило обработать, озноб, охвативший меня последний день, не сулил ничего хорошего.

— Я больше не могу рассчитывать на помощь знакомых, все, кто мне помогал, сейчас погибли или просто меня ненавидят.

— Удивительно, как дошло до этого.

— Заткнись, шавка, я не просил твоих комментариев.

Взяв здоровой рукой тупой нож для масла, я включил воду, тонкой струйкой размягчая корку. Нужно снять всё лишнее, обработать и замотать. Дай боги, в аптечке найдется еще немного снадобий от ведьмы.

Не могла же она не предусмотреть это.

Замерев над текущей водой, я смотрел, как прозрачный поток осторожно смывает часть крови с заброшенного ожога. В черепной коробке отчаянно шевелились шестеренки, почти такие же, как на фабрике у Кейна, он обожал следить за их отлаженным ходом, по десятому кругу объясняя мне хитроумное устройство.

Кейн, старина Кейн, надеюсь, тебе повезло больше, чем мне. Кажется, впопыхах я потерял и тебя.

В памяти охотно вспыхивали последние наши встречи, как тогда всё было просто и легко. Случайное знакомство с гением позволило вновь почувствовать себя живым и нужным. Уж чего у Аластора не отнять, он внушал доверие и помогал другим раскрыться. Дарил свободу, какой не бывало в Санктуме.