Постояв несколько минут возле ординаторской, я наконец набрался храбрости, тихонько постучал в дверь и вошел. Андросов без особого энтузиазма согласился меня выслушать.

Я рассказал о своем телефонном разговоре с Филлис Барбер и отметил основные моменты. Можно было предположить, что она, как журналист, имеет доступ к ценной информации о политике США в Западной Европе. Кроме того, маловероятно, что ФБР успело отследить мой звонок, что открывало перспективу развития моих контактов с ней на конспиративной основе.

Я стремился к вершине достижений разведки — агенту под прикрытием. Агент под прикрытием — это иностранный гражданин, сознательно сотрудничающий с советской разведкой и охотно выполняющий ее задания. Работа с тайным агентом сопряжена, помимо всего прочего, с чисто технической трудностью: с самого начала все контакты должны быть тайными. Одна-единственная явная встреча оперативника с перспективным сотрудником ставит крест на всех мечтах о его вербовке. Высшие чины никогда не утвердят его в качестве агента, опасаясь, что встреча могла быть замечена контрразведкой оппозиции.

Что касается Филлис, то я считал, что мои контакты с ней были достаточно осторожными, что было очень важно для меня, поскольку провал мог стоить мне как минимум карьеры.

Я закончил свое выступление и выжидающе посмотрел на резидента. Андросов смотрел в точку где-то над моей головой, на его губах играла едва заметная ироничная улыбка. Его прозрачные глаза были невыразительны. Казалось, он думает о чем-то другом, более высоком. Но это было не так.

"Вы представляете себе, насколько сложна нынешняя ситуация в США?" — медленно начал он.

"Да, представляю", — ответил я.

"И…?"

"И что?"

"Что значит "и что? "удивленно спросил резидент, улыбка постепенно исчезала с его лица. "Страна находится в тисках антисоветской лихорадки. Советские представители подвергаются огульному осуждению. А вы, несмотря на все обстоятельства, осмеливаетесь поднимать вопрос о возможности развития контактов с иностранцем, да еще тайных!"

"Вы хотите сказать, что Москва освободила нас от обязанности искать перспективные объекты для вербовки?" — спросил я с удивлением. изумленно спросил я.

"Нет, не освободила. Но вы должны быть реалистами. Или, может быть, вы хотите, чтобы нас всех выгнали из этой страны?"

Резидент явно был мне неприятен. Мой вопрос попал прямо в суть расхождения между словом и делом. Руководство разведки единодушно требовало активной работы по вербовке, но как только требовались какие-то реальные действия, они неизменно находили тысячу оправданий, чтобы пресечь их на корню.

"Я просто не видел своей главной задачи в том, чтобы как можно дольше цепляться за свое кресло здесь, даже не пытаясь набрать очки", — прямо сказал я и тут же понял, что только что совершил серьезную ошибку.

Андросов напрягся, и когда он заговорил, в его голосе прозвучали жесткие нотки: "Все мы хотим добиться результата, но есть определенная разница между разумным риском и безрассудством. С моей точки зрения, у вас нет опыта оперативной работы. Почему Вы не подготовились к этой опасной операции в установленном порядке? Почему своевременно не доложили мне о своем плане? Почему, вопреки инструкции, Вы не проверили маршрут контрнаблюдения в течение нескольких часов? Откуда Вы знаете, что американские спецслужбы не подслушивали Ваш телефонный разговор? И где гарантия, что последующая разработка Филлис Барбер не будет проходить под их контролем, со всеми вытекающими отсюда последствиями?"

"Я этого не знаю, но в нашем деле никогда нельзя знать наверняка", — сказал я, прекрасно понимая, что навлекаю на себя неприятности. "Если ждать только уверенности, то какой смысл содержать нашу мамонтовую резидентуру?"

"Вы ляжете на дно, как подводная лодка, и останетесь там на два месяца — и это приказ", — очень тихо сказал резидент. "Никаких телеграмм в Москву по поводу телефонного звонка Филлис Барбер. Вы действительно имеете наглость считать себя самым умным человеком на свете. У нас уже несколько лет хранится подборка ее статей, но никто даже не подумал установить с ней контакт. Знаете, почему?"

Я скорчил гримасу недоуменной наивности.

"Очень просто. Потому что ясно как день, что журналистка ее уровня никогда не согласится с нами сотрудничать", — уверенно заявил Андросов. "Чтобы понять такие вещи, нужен опыт. Вам надо почаще бывать в резидентуре, просматривать прессу, готовить предложения по наиболее перспективным операциям против США. Мы должны готовиться к предстоящим боям".

"Да, сэр", — сказал я и удалился с поля боя.

"Ну, как все прошло, товарищ Льюис?" — с улыбкой спросил меня коллега, кивнув в сторону кабинета, который я только что покинул.

По приказу Андросова в стенах резидентуры использовались только кодовые имена. Его пугала страшная перспектива того, что, несмотря на все наши продуманные меры предосторожности, американцы с их невероятными технологиями каким-то образом сумеют установить в резидентуре жучок. Так у нас появились товарищ Дьявол, товарищ Дротик и еще куча товарищей с диковинными именами. Коллега, который только что со мной разговаривал, был товарищ Брайт. Я же, по чистой случайности, оказался товарищем Льюисом.

"Это безнадежно", — поднял я руки в знак капитуляции. "Он до сих пор убежден, что перед операцией надо несколько часов ехать в машине, чтобы проверить хвост. И это даже после перебежки Юрченко, который наверняка рассказал ФБР о наших стандартных оперативных процедурах. Разве не ясно, что лучший способ действовать сейчас — это нарушать эти процедуры? Иначе американцы смогли бы предугадать наши действия на несколько ходов вперед".

"Вы слишком много думаете, капитан", — усмехнулся товарищ Чертов. Возьмите на вооружение наше золотое правило: "Если ты начальник, то я дурак, если я начальник, то ты дурак".

"И еще это странное требование, чтобы мы ежедневно отчитывались перед резидентурой, неважно, с какой целью или нет", — продолжил я, разогревая свою тему. Если бы я был агентом ФБР, то мне понадобилось бы максимум три месяца, чтобы понять, кто из советских журналистов является сотрудником КГБ". В самом деле, вы можете представить себе чистого журналиста, который изо дня в день бегает в посольство? Раз в месяц на партсобрание — это разумно, но на этом все. Вначале я все время проводил в бюро ТАСС, создавал свое прикрытие, а теперь почти каждый вечер в посольстве. Какие дела у журналиста, который должен бегать здесь каждую ночь?

"Надо готовиться к предстоящим боям", — передразнил я резидента. "Какой стратегический переворот! Лев готовится к нападению. Но, уверяю вас, он умрет от старости, так и не успев наброситься".

"Вот мой совет: примите успокоительное и слабительное одновременно", — сказал товарищ Дарт. "Отличное сочетание, чтобы успокоить зажатые нервные окончания. Завтра выходной, самое время распустить волосы. Вы, журналисты, свободны, счастливчики. А как быть нам, дипломатам, ведь антиалкогольная кампания в самом разгаре? Мы вынуждены жить в посольском комплексе, под пристальным наблюдением: резидента, парткома. Более того, мы должны каждый день с девяти до пяти кататься на стульях в резиденции. И заметьте, мы должны ежедневно появляться здесь не для того, чтобы докладывать о своих успехах, просто начальник хочет убедиться, что его подчиненные еще не переметнулись к американцам. В нынешних условиях, я думаю, он предпочел бы, чтобы мы просто переехали сюда".

Стало ясно, что мои испытания встретят здесь меньше сочувствия, чем я предполагал, и я направился в бюро ТАСС.

Наступила тоскливая, однообразная рутина. Каждое утро я выполнял официальные обязанности корреспондента ТАСС: ходил на брифинги, участвовал в пресс-конференциях, писал материалы для тассовской ленты и записки для советских чиновников. Это занимало много времени, но не приносило никакой пользы. Особенно неприятной частью работы была подготовка материалов для советской прессы, которая была скорее упражнением в пропаганде, чем журналистикой.