— Конечно, — сказал Бычков. Он искренне удивился.

Но Береснев, наконец, сообразил. Заносчивый и ужасный, как скала всего минуту назад, он теперь сморщился и опечалился.

«Интересно, где вы были со своими подозрениями, когда Сократа включили в списки агентов?» Океан ярости, копившийся во мне годами, прорвался наружу и могучим потоком хлынул на головы моих красных командиров. В тот момент меня уже было не остановить. «Разве вы не знаете, что человек, подозреваемый в сотрудничестве с вражескими спецслужбами, не может быть нашим агентом?» Я набирал обороты, глядя, как у Бычкова вылезают изумленные глаза. «Где вы были, когда мы отправляли Горбачеву разведданные, предоставленные Сократом? Почему вы держали свои подозрения при себе? Во всех своих спецдонесениях в Кремль я прямо указывал, что источник разведданных стопроцентно надежен. эти телеграммы! Поэтому вы сознательно и преднамеренно скрывали от руководства страны свои сомнения по поводу агента. В свете ваших подозрений сократовские штучки приобретают совсем иной оттенок. Вы помните постановление ЦК КПСС о политика СССР в Европе, основанная на агентурных разведданных? Ее принципы впоследствии оказались ошибочными. Что это значит? Бычков смотрел на меня, как заключенный на скамье подсудимых. — Значит, американские спецслужбы могли подсунуть Горбачеву стратегическую дезинформацию — при вашем попустительстве! Ведь у вас была возможность разобраться в Сократе самостоятельно. Он просил вас лично встретиться. Вы отказались. Удерживая свои подозрения при себе, вы нарушили служебный долг! Я вызывающе завелся и взял театральную паузу.

Бычков рухнул на стул и дрожащими пальцами попытался ослабить галстук.

"Чем ты планируешь заняться?" — спросил он, задыхаясь.

«Я пойду в свой кабинет и напишу отчет о том, как вы саботировали Сократа», — ответил я.

Мои командиры были похожи на умирающих лебедей. Собственно говоря, как личности они меня мало интересовали. Но глядя на них, я видел воплощение советского бюрократа, глупого, ленивого, но все же всемогущего. Он пытал страну по своему желанию, превращая ее в сумасшедший дом. Конечно, в масштабах всей страны я ничего не мог изменить, но по месту своей работы я мог проучить этого бюрократа.

Я развернулась и, не говоря ни слова, пошла. Огромная, бронированная, обитая черной кожей дверь — символ власти и безнаказанности — преградила мне путь. Никогда в жизни я не открывал дверь ногой. Но на этот раз я вложил всю свою силу в пинок. Дверь послушно отворилась. После душной атмосферы кабинета Бычкова воздух в коридоре казался альпийским.

Через три дня я закончил анализ дела Сократа и вместе со своим докладом положил его на стол начальника управления.

— Я требую внутреннего расследования, — сказал я. «Если я не доволен его результатом, я напишу еще один рапорт начальнику разведки. Если и он не будет удовлетворен, я пожалуюсь председателю КГБ. И так далее… до самого конца». Сам Горбачев. Он должен знать, как обстоят дела в его разведке».

Боевой генерал, ветеран афганской войны, не раз бесстрашно встречавший смерть, внимательно прочитал мой документ и приказал провести расследование под наблюдением. . Бычков. Бюрократическая система сломала даже тех, кто прошел через огонь и воду и вышел невредимым.

С этого дня практически все операции Управления РТ в отношении граждан США были фактически приостановлены. Каждый день Бычков и Береснев запирались в кабинете Бычкова и с раннего утра до поздней ночи вели «следствие». Но при всем их усердии шансов у них не было. Каждое слово в моем отчете подтверждалось точными ссылками на документальные свидетельства из дела Сократа.

Тем временем офицеры Американского отдела с удовольствием занимались своими делами. Многие из них были близко знакомы с моей кампанией против коммунистических лидеров и открыто выражали мне свою поддержку. Только теперь я увидел, как глубоко укоренилось презрение рядовых разведчиков к большинству начальства.

Вскоре после этого, в разгар перестройки, произошло беспрецедентное событие в истории КГБ — первые многокандидатные партийные выборы в разведывательную службу. Вотум доверия получил только начальник разведки генерал Шебаршин. Все дружки Крючкова потерпели позорное поражение. Фактически это означало, что рядовые не доверяли своим командирам и отказывались следовать за ними в бой.

Отчаянно пытаясь поднять боевой дух в разведке, Крючков пошел на невероятные меры. Среди прочего, он представил офицера разведки КГБ, только что вернувшегося из США. Его имя осталось тайной, но, по обрывочным слухам, этот моложавый человек лет сорока много лет выдавал себя за американского гражданина и сумел проникнуть не иначе как в сам Пентагон. За выдающиеся успехи в выполнении поручения Отечества награжден золотой звездой Героя Советского Союза.

Но даже эта тяжелая артиллерия не смогла продвинуть дело Крючкова. Довольно скоро скептики докопались до правды — а правда заключалась в том, что герой-разведчик долгое время полагался на собственные ухищрения и не поддерживал связи с Москвой, благодаря чему избежал неудачи. Это была весна 1990 года, перестройка казалась необратимой, и только крайние наивные или безнадежные идиоты еще верили в бесконечную мудрость начальства.

Прошло пять месяцев, но конца «следствию» по делу Сократа, которое вели Бычков и Береснев, не было видно. Было ясно, что это затянется на неопределенный срок. По уставу КГБ следователи должны были информировать меня о результатах своей работы. Но к каким результатам они могли прийти? Очевидно, они не могли опровергнуть, а тем более согласиться с моими утверждениями. Ждать больше не было смысла, особенно ввиду судьбоносных событий, разворачивавшихся за стенами разведки.

Демократия была в полном разгаре, и казалось, ничто не сможет остановить ее продвижение. Начальство КГБ с ужасом наблюдало за развитием событий и тайно готовилось к перевороту. Я знал, что агенты службы безопасности внедрились в высший эшелон демократического движения. Разведывательную службу втянули во внутриполитический шпионаж, и, наконец, всем офицерам выдали личное оружие.

Нам объяснили, что скоро «орды демократов» попытаются взять штурмом здание разведки и нам придется ценой жизни защищать свои картотечные шкафы. Я понял, что глупость КГБ теперь становится преступной. Я давно знал, во что верил. Пришло время открыто заявить о своей верности. Сама мысль о том, что мне придется стрелять в соотечественников, казалась верхом безумия.

Когда я передал Бересневу заявление об отставке, он просиял от огромной, почти сверхчеловеческой радости. Как мало иногда нужно для счастья. Вскоре после этого меня вызвали в кабинет полковника Бычкова.

— Надеюсь, ты покидаешь нас в хорошем настроении? — спросил он с гладкой улыбкой.

«Лучше и быть не может», — ответил я. «Но я хотел бы сделать это пару лет назад».

— В чем причина вашей отставки? Лицо Бычкова носило выражение наивной простоты.

«Несогласие с политикой руководства КГБ и решимость не иметь ничего общего с ее реализацией».

Таких сильных вещей Бычков в своем кабинете еще не слышал. Он разрушил множество карьер оперативников и заслужил прозвище «Каннибал», но теперь выглядел жалко. Не так давно он мог бы сделать из меня фарш, но теперь ему приходилось в бессильной ярости слушать невероятные политические заявления.

— Наши отцы проливали за это кровь? Бычков по привычке повысил голос. «Я буду стоять на баррикадах, если мне придется защищать наши социалистические завоевания».

«Я буду на той стороне», — поклялся я, и Бычков понял, что привычные методы уже не действуют.

— Чем ты собираешься зарабатывать на жизнь? — спросил он с хмурым взглядом.

«Журналистика».

«Какой жанр журналистики?»

«Жанр идиотизма, — сказал я, — потому что последние несколько лет своей жизни я провел в этом жанре».

В последний раз я вышел из контрольно-пропускного пункта разведывательной службы и крепко зажмурил глаза, чтобы отгородиться от блестящих лучей теплого осеннего солнца. Свободный наконец-то! На календаре было 12 сентября 1990 года.