Да-с, в Одессе жилось легче. Тем не менее, он хотел иметь лучшую жизнь, и поэтому он приехал в Америку. Но ему не понравилось то, что он увидел в своей новой стране. Удивительно, но добиться лучшей жизни оказалось непросто. Это требовало совершенно иного мировоззрения, совершенно ему чуждого.

Таксист жаловался на все: на низкие заработки в Вашингтоне, на высокие цены, на скудные чаевые; отсутствие друзей, — трудности с английским языком; и дороги в округе Колумбия, хотя он с готовностью согласился, что дороги в Одессе немногим лучше.

Ох уж эти Советы, подумал я. Всегда ли они чем-то довольны? Посмотрите, например, на этого несчастного ублюдка. Ему здесь не нравится, так почему бы не поднять ставки, не вернуться в Одессу и не возобновить строительство рая на земле. Но нет, вместо того, чтобы вернуться домой, бедный мученик предпочитает страдать и сражаться в империалистическом аду.

Пришло время прощаться. Я попросил таксиста подвезти меня до первого попавшегося ресторана, дал ему щедрые чаевые и невинно спросил: «Как давно вы выбрали свободу?»

Пока мой бывший соотечественник пытался вникнуть в смысл вопроса, я исчез в ресторане. Я изучил меню, закурил, выглянул наружу, увидел, что экс-одессита нет, и вышел на улицу. Я поймал другое такси и без дальнейших приключений добрался до Международного центра политики развития, который располагался на противоположном конце города, в юго-восточной части.

Администратор, молодая женщина, сидела за огромной стеклянной перегородкой, вероятно, пуленепробиваемой. Меня впечатлили столь жесткие меры безопасности, с которыми я раньше сталкивался только в британском посольстве. Узнав, что я корреспондент ТАСС, она попросила меня подождать и позвонила кому-то по телефону. Я ждал в напряженном молчании.

"Привет, как дела в Москве?" вышел мужчина средних лет и весело поздоровался со мной по-русски.

Я представился и кратко рассказал ему о причине своего визита: «Мне нужен ваш отчет о связях ЦРУ с Медельинским картелем».

— Пойдем посмотрим, — вежливо сказал мужчина, не выказывая ни малейшего удивления. Я последовал за ним наверх в центральный офис.

Минут через десять отчет был у меня в руках.

«Могу ли я использовать этот документ в печати?» Я спросил.

«Конечно, можете», — сказал американец. «Мы думали о способах распространения его сами».

— Но пока это неизвестно за пределами вашей организации, не так ли?

"Да, это."

«Я должен извиниться, если мой вопрос покажется вам невежливым, но насколько надежна ваша информация?»

«Надежный на сто процентов», — заверил он меня. «Это было написано бывшим офицером ЦРУ, который имел прямой доступ к исходному материалу. Почему бы вам самому не спросить его? Вот он, разговаривает с этим джентльменом».

У меня не было желания представляться офицеру ЦРУ, даже бывшему, и я поспешно распрощался с ним.

На следующий день в резидентуре я досконально изучил отчет. Короче говоря, у меня в руках оказался документ невероятной разрушительной силы, за исключением одного маленького, но важного «но»: в нем не было неопровержимых доказательств причастности ЦРУ к тому, что в документе описывалось как сложная кокаиновая Операция «для оружия» сосредоточена в Центральной Америке. Участие ЦРУ было ключом ко всему вопросу. Без такого дымящегося пистолета информация была бесполезна в том смысле, который имел в виду Сократ.

В тот день резидентура направила в Москву длинную телеграмму с подробным изложением доклада Международного центра политики развития и устным сообщением Сократа о том, что часть выручки от продажи американского оружия Ирану была украдена некими вашингтонскими чиновниками.

Спустя пару недель служба активных мер отреагировала так, что я был озадачен. Обычно телеграммы штаба были сухими по форме и суровыми по содержанию. Москва всегда была щедра на критику, а в тех редких случаях, когда ставка желала выразить свое удовлетворение, делала это крайне сдержанно. За свою разведывательную карьеру я прочитал много оперативных материалов, но ничего похожего на эту телеграмму мне не попадалось. По тону оно напомнило мне «Оду к радости» и было почти приторно-экспансивным по меркам советской разведки.

Меня проинформировали о «глубоком удовлетворении», полученном службой оперативных мероприятий от «подробных, своевременных и аргументированных материалов по операции «кокаин в обмен на оружие в обмен на контрас», и поздравили с «крупным успехом». " Телеграмма заканчивалась такой инструкцией: «Следите за реакцией на наши активные мероприятия, разработанные на основе вашего материала».

У меня не было выбора, кроме как подчиниться. Ввиду восторженной реакции Москвы на информацию, дошедшую до меня благодаря Сократу, я предчувствовал скорую драматическую развязку.

Обещанные активные меры не заставили себя ждать. 5 октября, примерно через десять дней после прибытия штабной телеграммы и всего за шесть дней до встречи Рейгана и Горбачева в Рейкьявике, над Никарагуа был сбит самолет, пилотируемый неким Юджином Хазенфусом. Покопавшись в завалах, наши "никарагуанские друзья" нашли интересные документы, в том числе некоторые бумаги, состряпанные службой оперативных мероприятий КГБ. Новость о том, что ЦРУ причастно к незаконным попыткам помочь контрас, попала на первые полосы газет всего мира. Американские СМИ с энтузиазмом подхватили фургон, и накануне саммита в Рейкьявике в Вашингтоне разразился крупный скандал. Таким образом, советская разведка приняла меры, чтобы поставить под угрозу встречу генерального секретаря Советского Союза и президента Соединенных Штатов.

Позже я узнал некоторые детали того, как использовалась информация, которую дал мне Сократ относительно операции «наркотики в обмен на оружие». У меня было немало контактов в службе активных мероприятий, которые лично разрабатывали операции на основе предоставленной информации. Эти офицеры разведки довольно хорошо представляли мотивы приказов о конкретном активном мероприятии. Начальство никогда не могло скрыть свои замыслы от подчиненных.

Перед саммитом в Рейкьявике разведывательная служба, да и весь КГБ, с ужасом осознала, что ее влияние на Горбачева быстро ослабевает. Поскольку бывший советский посол в Вашингтоне Анатолий Добрынин был назначен секретарем ЦК Коммунистической партии, он практически монополизировал советскую политику в отношении Вашингтона. Эта тенденция означала катастрофу для КГБ.

Крючков давно ненавидел Добрынина. Когда вашингтонскую резидентуру возглавлял генерал Якушкин, несколько американских политиков накануне президентских выборов предприняли попытку наладить канал связи с Кремлем через КГБ. В результате престиж резидентуры, да и всей разведки, настолько поднялся, что Якушкин как-то небрежно заметил: «Знаете, мы в состоянии повлиять на исход президентских выборов в США».

Но Добрынину не потребовалось много времени, чтобы развеять эти амбиции. Он твердо и решительно заявил, что все политические связи с Америкой должны проходить через его посольство, а резидентура должна ограничиваться шпионажем.

Ввиду влияния Добрынина на советское руководство разведке пришлось молча проглотить эту горькую пилюлю. Так оно и случилось, но унижение навсегда застряло в его зобе. Добрынин стал врагом, воплощением «тех голубей, засевших в министерстве иностранных дел, которые несут воду для Вашингтона». Так думало разведывательное начальство о деятельности советского внешнеполитического ведомства.

В качестве секретаря ЦК Добрынин доносил важнейшие вопросы советско-американских отношений непосредственно до Горбачева. Собственно, так и родилась идея импровизированного саммита в Рейкьявике. Горбачев и Добрынин однажды прогулялись по песчаному пляжу в Крыму и решили застать президента Рейгана внезапным предложением резко сократить стратегические арсеналы в обмен на прекращение СОИ.

Крючков ревниво наблюдал, как растут акции Добрынина, но ничего не мог с этим поделать. А затем появился Сократ со своим громким посланием.