А теперь столько мучений! Одно дело доехать до Чеглокова, а что если магазин там закрыт на санитарный день или на учет — что тогда делать? И об этом тоже волновалась Анна Степановна, пока ехала, и так уставала душою от всех этих переживаний, так нервничала, скорбно сжимая морщинистые и сухие губы, так ей хотелось скорее увидеть открытый магазин, что у нее даже грудь начинала болеть и не хватало воздуха, когда она подъезжала к Чеглокову. Она теперь с завистью поглядывала на тех людей, которые ничего этого не знали и не очень-то беспокоились о житейских своих делах, — жили так, будто это их не касалось. И порой жалела себя, не в силах уже припомнить того времени, когда она так же вот беззаботно жила на свете.

В этот осенний серенький день, когда она опять приехала в Чеглоково, магазин, к ее счастью, был открыт и, хотя время уже было послеобеденное, кое-какие продукты на полках лежали: буханочки серого хлеба, дешевые карамельки без оберток, круглый сахарный горошек, чай, водка дорогая, а в большом жбане была густая сметана, которую так давно уже не пробовала на вкус Анна Степановна, что у нее заломило под языком от слюнок…

«Ах ты господи! — думала она, сокрушаясь. — Как же это я посуду не взяла. Чего ж теперь делать? Вон люди как! Бидон сметаны вешают. Сколько же там килограммов? Килограмма три наверное будет. Чего же это я так оплошала? Может, какая банка найдется? А если найдется, ну как сметана кончится? Вот ведь какое горе-то!»

Она с жадностью и тайным страданием смотрела, стоя в очереди, как черпает продавщица Валя сметану из жбана, наливая ее, густую и духовито-кислую, в разную посуду, какую подавали ей женщины. И боялась лишь одного: вот подойдет ее очередь, а банку Валя не даст… А может и даст, а сметана уже кончится… Тогда и банка не нужна. Банка-то небось есть, хорошо бы, конечно, трехлитровую с узким горлышком… Тяжело будет, но зато надолго хватит…

— За сметаной не стойте. Кончается! — вдруг как плетью стеганула Валя, и Анна Степановна с упавшим сердцем услышала, как длинный черпак в Валиных жирных руках, белых от сметаны, стал глухо стукаться о донышко жбана, который Валя уже завалила набок.

Анна Степановна сосчитала женщин в очереди впереди себя, но только у двоих из них увидела она небольшие стеклянные банки, остальные две были без посуды. И когда она это увидела, началось истинное мучение для нее: хватит — не хватит, дадут банку — не дадут. Сухость во рту была такая, что она даже боль чувствовала, когда ворочала языком, слыша клейкие, цокающие прикосновения его к нёбу.

Сметана еще оставалась, когда она подошла к прилавку. Одутловатое, нездоровое лицо продавщицы было в этот день угрюмо.

— Здравствуй, Валечка, — сказала ей Анна Степановна с заискивающей улыбкой и, не услышав ничего в ответ, робко попросила: — Мне бы сметаны, Валя, в баночку…

— А где банка-то? — грубо спросила продавщица, будто отшвыривая от себя что-то.

— Дай мне, Валечка, какую ни на есть, мне все равно… Я заплачу.

— Вот ведь народ какой! — крикнула Валя и грозно, басовито расхохоталась, налив лицо упругой багровостью. — Ну где же я тебе банку возьму? У меня ж не стекольный завод. Кто ж сейчас банки осенью сдает? Надо же, народ какой бестолковый! Сейчас все банки в дело идут, неужели не понятно! Кто грибы, кто ягоды, кто чего… Все катают! А ей баночку!

— Мне хоть маленькую… Хоть какую… Может, в бутылку можно? — виновато попросила Анна Степановна, слыша, как зашумели и зашамкали, заругались на нее в очереди.

— Бутылку! Это как же я в бутылку тебе сметаны налью? Чего говоришь-то?! Думаешь, чего говоришь… Ты видела когда-нибудь, чтоб сметану в бутылку клали? Вот народ! Ну народ! В бутылку ей сметаны! — говорила Валя с возмущением, обращаясь к людям, которые уже тоже кричали на Анну Степановну, на чужую эту и никому не известную бабку, поддерживая Валю в ее негодовании.

— Не молодая, чтоб такую глупость говорить! — звонко выкрикнула маленькая старушка из очереди. — Бери, что надо, или уходи, не мешай тут людям.

Бледная от горькой неудачи и робости, Анна Степановна стала перечислять, путаясь и забывая, что ей надобно купить. Губы у нее тряслись от обиды, а пальцы прыгали, когда она доставала деньги и рассчитывалась с продавщицей. И горько ей было видеть, как следом за ней женщина в очереди брала сметану в пластмассовую баклажку. Сметаны набралось чуть ли не килограмм. Анна Степановна и хмурилась, и губы поджимала, прикусывая их, чтоб только умять дрожь и не заплакать.

На продавщицу Валю она, конечно, не обиделась: откуда той банку взять, если нет. Ей за себя было больше всего обидно, что не догадалась сама это сделать: привезла бидон, была бы со сметаной. Не удалось…

«А люди чего ж… Люди посмеялись — и ладно. На это обижаться не надо. Им, конечно, какая выгода, если чужие всё раскупят, а им ничего не останется. Неучтиво это, конечно. Раз уж нет, горевать тоже нехорошо».

Так рассуждала Анна Степановна, выйдя из магазина с покупками, сложенными в чистый мешок. К тяжестям она привыкла с малых лет, спина ее и до сих пор была здоровой, а руки цепкими и сильными. Серый мешок из простой холстины привычно лежал на спине. Второпях Анна Степановна не успела аккуратно уложить в нем буханки хлеба, и они теперь, брошенные в мешок кое-как, давили на спину, причиняя боль. Она то и дело встряхивала мешок, подкидывая его на спине, прилаживаясь к нему, стараясь и его тоже приладить к своей согбенной спине, сутулясь под ним, хотя тяжести в нем было не очень много, не больше пуда.

Лицо ее порозовело от возбуждения, и она его чувствовала, как какую-то горячую, надетую на кожу маску. Жилистые ее руки ухватились намертво за свитую мешковину и бледно голубели на груди, на темном и мягком ватнике.

Сколько она помнила себя, вечно она жила с этими мешками… Картошку с огорода — мешками, овес в колхозе получала — опять мешки, в город ездили — тоже мешки. Со всех сторон окружали ее эти ржаво-серые, грязные или чистые, новые или дырявые, прогнившие мешки. Вся жизнь ее была, как в поговорке: дадут — в мешок, не дадут — в другой. До старости дожила, а в доме только и были сундуки да мешки — сумок никаких никогда не водилось, и шкафов тоже не стояло. Мешок! Теперь хороший мешок купить нелегко. А как без него обойдешься? Анна Степановна и представить себе не могла жизни без мешка, а то что люди ругались на нее, когда она с мешком садилась в автобус, так это пусть себе ругаются, если не понимают.

На автобусной остановке стояло уже человек шесть или семь, молчаливо ожидая и поеживаясь на ветру.

«Значит, успела, — подумала Анна Степановна. — Вот и хорошо. Теперь уж как-нибудь… А там потихонечку, с передышечками и добреду… Там уж полегче будет».

И она тоже остановилась среди людей, расставив ноги в валенках и сгорбившись под мешком, — вросла в землю, глядя на пустынную ленту выщербленной дороги.

День был ветреный и холодный, но сухой. В небе быстро текли серые, как дым, тучи. Шумели голые деревья. Земля под ними была желтая от листьев. Листья все время шевелились под ветром, переметались, когда налетал ветреный порыв, стлались по дороге, набивались в лужи. Деревья качали серыми ветвями в сером небе. За дорогой, в канаве, ржавела кабина трактора, завалившаяся набок. Она тут ржавела, наверное, лет пять, если не больше. Отчего она тут лежала и зачем, никто бы толком не смог ответить, — видимо, руки ни у кого не доходили убрать ее.

По расписанию на Кияново должно было пройти еще два автобуса: один в шестнадцать сорок, а второй, последний, в девятнадцать часов. Надо бы, конечно, приехать пораньше, но Анна Степановна в этот день не собиралась в магазин, хотя продукты у нее уже кончились. Когда же посчитала дни недели, получилось, что надо ехать, — назавтра магазин закрывался на выходной день, который бывал в среду, а нынче вторник… Вот и поехала с опозданием…

Анна Степановна приглядела среди ожидающих молодую женщину с красивым и добрым лицом, подошла к ней, держась затекшими и озябшими уже руками за мешок, и с улыбкой стала глядеть на нее, как бы любуясь ее красотой, ее синим пальто и красными резиновыми сапожками. А когда та повернулась к ней и, хлюпнув носом, зябко поежившись, гундосо сказала, взглянув на часики: «Чего-то опаздывает», — Анна Степановна словно бы кинулась к ней на крыльях: