Жалость, похожая на жалость к своему взрослому ребенку, не представляющему себе, что такое любовь, граничила в нем с нарастающим тоскливым раздражением.
С такими невеселыми и сумасбродными раздумьями Шаблонов встретил рассвет. За окном гулко зачирикали воробьи. В воздухе захлопал крыльями, словно бы разминаясь после сна, сизый голубь. Заворчала и истошно взвыла кошка, и почудилось вдруг, что за окном проснулись жители каких-то карликовых джунглей: свирепые хищники и их жертвы.
Шаблонов понял, что не уснет, что ему уже нельзя даже этого делать, потому что надо вовремя разбудить Сашу, чтоб их не застали врасплох ее подруги или дежурная. Спящий дом показался ему каким-то враждебным станом, стерегущим его, осажденного в этой комнате, и ждущим мгновения, когда он откроет свою дверь, чтобы с гиканьем броситься на него и разорвать на части. Он с нетерпением ждал семи часов утра, чтобы выпроводить гостью.
— О-ой! — воскликнула она вдруг с испугом. — Где это я? — И, пяля на него сонные, опухшие глаза, с истерическим каким-то ужасом спросила: — Что это? — Но тут же обмякла и с облегчением вздохнула: — Надо же, как испугалась! — сказала она, приходя в себя. — Что, надо идти, да? — Сбросила с себя одеяло, садясь на кровати и шаря босыми ногами туфли. — Дай мне расческу… Ой, и попадет мне от Зойки! Она небось думает, что я утопилась с горя.
Она торопливо, с треском расчесывала волосы, чуть ли не ломая зубья маленькой мужской гребенки.
— Ты посмотри, — говорила она, — нет ли кого-нибудь в коридоре. Если нет, скажи, и я сразу…
— Не торопись.
— На кого я похожа? — спросила она, продолжая рвать свои волосы. — Морда опухшая?
— У тебя не морда, а очень симпатичное лицо, — сказал он насмешливо. — Ты-то хоть выспалась?
— Конечно, — откликнулась она. — А ты что, не спал? Почему?
— Уснешь тут… — засмеялся Шаблонов, удивляясь наивности ее вопроса.
— Ну, ладно, давай я тебя поцелую и пойду…
И она прижалась к нему одним из тех ночных поцелуев, от которых у него голова шла кругом.
— Подожди, — сказал он, переводя дыхание. — Мы увидимся? Ты сегодня уезжаешь? Остаться никак не сможешь?
Она прикусила в мгновенной задумчивости верхнюю губу, нос ее, словно был эластичным, вытянулся.
— Нет, — сказала она, — не смогу. А зачем?
— Погуляли бы… посидели, где-нибудь…
— Мне завтра на работу. Нельзя. Я тебе напишу. Знаешь, когда напишу? Сразу же после свадьбы… Это значит, числа десятого сентября. Москва, Главпочтамт, да? Придешь за письмом?
— Приду.
— Тогда напишу. — И она велела записать свой адрес, тоже «до востребования», взяв и у него листок, вырванный из записной книжки. Взглянула на его фамилию и улыбнулась загадочно.
Ее фамилия была, видимо, переделана на русский лад из украинской: Павлюкова — предки были Павлюками.
— Забудешь, — сказал Шаблонов с усмешкой. — Выйдешь замуж… и привет.
А она очень удивилась и даже как будто обиделась.
— Я никогда тебя не забуду! Ты что? — сказала она с возмущением. — Как это можно!
— Ну, вот и хорошо, — засмеялся Шаблонов. — Ты, Сашенька, прелесть! Ничего подобного никогда не встречал, и вообще… Ладно, беги. Беги и не оглядывайся. Оглянешься — окаменеешь… Прощай.
— До свидания, — сказала она и, сменив озорную улыбку на какую-то вспышку страха, приоткрыла дверь, выглянула в коридор и тут же выскользнула из комнаты.
Это случилось в июле, а в середине сентября, сделав большой крюк по городу, Шаблонов, чувствуя себя преступником, зашел на Главный почтамт, в огромный и мрачноватый зал с вереницей стеклянных окошечек, под одним из которых было написано как раз то, что он искал: «Корреспонденция до востребования». Стараясь быть спокойным и не выдавать своего волнения, он молча протянул паспорт и с удивлением увидел, как девушка с механическим равнодушием в движениях отобрала для него одно, второе, а потом и третье письмо. Осевшим голосом он выдавил слова благодарности, закашлялся и, усевшись за колонной, принялся читать письма, не соблюдая порядок их написания.
Первое, что он понял, — что свадьба расстроилась, а жених — собака. Второе, что жених — ужасная собака, а свадьба поэтому не состоялась. И третье — очень хочется увидеться, обо всем поговорить, посоветоваться, как быть. Каждое письмо оканчивалось строчкой: «Целую. Ваша Саша».
«Я теперь работаю диспетчером на автобазе… Работа интересная, живая, все время с людьми, — писала она, сделав ошибку в слове „интересная“. — Коллектив хороший, дружный. Меня все любят, и я их тоже всех люблю». И даже шутила: «Все время улыбаюсь, веселюсь. Не горюю нисколечко! — писала она, сделав две ошибки в одном слове: „нисколичка“. — Приезжайте в гости. У нас хорошие яблоки уродились. Привезете своей семье яблоков, жена спасибо скажет. Вы мне понравились, как человек. Жду от Вас письма. Напишите, приедете или нет. („Опять ошибка, — отметил Шаблонов. — „Приедите“. Училась, наверное, на тройки“.) Целую. Ваша Саша. Павлюкова», — добавила сна свою фамилию и полностью написала домашний адрес.
Выйдя на лестницу, Шаблонов хотел было разорвать и выбросить в урну эти конверты, но в последний момент передумал и быстренько и неразборчиво переписал в записную книжку адрес. «Надо ответить… Зачем обижать…» А уж потом разорвал письма и бросил, как бы развеяв их прах по ветру.
На душе у него было тревожно, но вместе с тем ему все время хотелось улыбаться.
Но прошло время, и, как говорится, рана затянулась.
Шаблонов все так же доволен своей работой, хотя уже и не хвастает перед каждым встречным, говоря теперь все больше о своей любви к жене.
— Не-ет, мне все эти штучки-дрючки ни к чему, — говорит он с улыбкой опытного человека, многое познавшего в жизни. — Если нет, так сказать, чудного мгновения, то зачем все это? У меня молодая красивая жена. Вот, пожалуйста, фотокарточка: она и сын. Я ж говорю, у меня красивая жена! Я не встречал ни одной женщины, которая могла бы сравниться с ней. Вот так. В этом все дело. Слышали, наверное, сейчас иглоукалыванием увлекаются. Я лично в это мало верю, хотя, конечно, поживем — увидим. Может, сам буду в старости лечиться этим методом. Кто знает! Но я сейчас не об этом, я о том, что наблюдал тут недавно в одном курортном местечке. Сидят две раскормленные женщины и говорят об этом иглоукалывании. Одна, видно, лечилась и объясняет другой. «А вот возьмите, — говорит, — лицо. Вот тут, — говорит, — почки, — и показывает пальцем на места укалывания на лице. — А вот тут спина, а на носу желчный пузырь, а мочевой пузырь под носом, вот тут. Под глазом у нас тонкий кишечник…» Господи помилуй! — восклицает с хохотком Шаблонов, всплескивая руками. — Представил все это на их лицах, очень как-то легко представил себе и почки, и тонкий кишечник, и чуть меня не стошнило. А другая-то между тем спрашивает: «А где же, интересно, сердце?» А та отвечает: «Сердце на переносице». С ума сойти! Я к чему все это? А к тому, что я себя всегда так чувствую, когда поглядываю на других женщин, даже очень симпатичных, что у одной из них какая-нибудь селезенка на лице, у другой — мочевой пузырь, а у третьей — вообще спина вместо лица. А у моей жены лицо богини, понимаете? Я его таким вижу, потому что люблю ее и ни с кем не могу сравнить. Тут не может быть никакой обиды! Если вы, например, любите свою жену, то, конечно, должны чувствовать то же самое или нечто похожее. Нет! Конечно, о чем тут говорить, я уважаю и отношусь с почтением ко всем женщинам: красива она или нет. Не в этом дело. А вот когда дело касается намека на близкие отношения, то уж позвольте мне быть грубым и циничным. А почему бы и нет?! Я, например, знаю таких мужчин, которые по-рыцарски рассуждают: «Все для женщины, если она дает надежду… Лишь бы ей было хорошо». Но ведь есть же границы! А потом, почему я, например, должен быть уступчивым и даже, так сказать, удобным для какой-то малознакомой женщины и забывать о другой, которую я знаю и которую люблю, которая дороже мне всего на свете? Я говорю о жене. Если рассуждать: «Все для женщины, лишь бы ей хорошо…» — и так далее, то вроде бы получается, что жена и не женщина вроде. Вот ведь в чем дело! Ну их всех к черту! Я для жены готов делать все, лишь бы ей было хорошо и чтобы именно она всегда чувствовала себя победительницей, а не какая-нибудь легкомысленная особа. Для всех других я готов до определенного момента быть вежливым и корректным. По принципу обыкновенной человечности готов на комплименты, на улыбки, но не более того. Все это при условии, конечно, что я люблю свою жену. Если вам не интересно, это еще ничего не значит, — говорит Шаблонов всякий раз, когда ему возражают. — Не хотите так жить — не живите. Ваше личное дело. А что значит — все так живут? Во-первых, не все, а во-вторых, почему я должен брать с кого-то пример? Пусть этот кто-то берет пример с меня, если, конечно, захочет… Я не настаиваю.
