И он, глядя на соседа остановившимся взглядом, стал медленно на него надвигаться.

Сиймон Кайв задрожал всем телом, в нем проснулся суеверный страх.

Кони и те замерли на месте.

БЕДА НАД ГОЛОВОЙ

Хинд давал показания в мирском суде.

— Батрак Яак Эли, когда я его на работу подымал, грозился пустить петуха под крышу. Однажды чуть вилами меня не проткнул, чтобы я оставил его в покое, когда он заснул и клевер лошадьми потравил. Оттого что он угрожал день-деньской и скарб не помог из огня вытащить, думаю я, что это он мог поджечь гумно и ригу.

— Позвать сюда Яака Эли! — крикнул Мюллерсон.

Вихмаский Пеэтер с непроницаемым видом впустил батрака.

Бразды правления взял в свои руки Эверт Аялик.

— Ты зачем поджег паленогорскую ригу? — угрожающим тоном спросил он.

— Я не поджигал,— ответил батрак.— Хинд последний заходил в ригу.

Сиймон насторожился.

— Говори, что знаешь,— приказал отсаский хозяин.

— В воскресенье утром спал я в амбаре…

— Опять спал,— возмутился Аялик.— И когда это ты, молодой парень, устать успел? Когда ж ты наконец выспишься?

— А никогда.

Судьи засмеялись, даже Яак хмыкнул разок.

Эверт спросил у Хинда:

— Ты заходил в ригу до пожара?

— Погода была прохладная. Я зашел в ригу одеться…

— …и поджег пучок пакли! — вставил мыраский хозяин.

— …и пошел твое стадо с отавы прогонять, ты еще там ноги грел,— продолжал Хинд.

— Откуда ты, Яак Эли, знаешь, что хозяин последний в ригу заходил, ежели сам в амбаре спал?

— Я на крыльцо выходил.

— Смотрел по сторонам и зевал,— подтвердил Хинд.

— Что ж ты делал там, когда хозяин стадо отгонял? — спросил Мюллерсон.

— Сходил по малой нужде и вернулся в амбар.

— Ну и долго ты спал? — наступал Аялик.

— Я и заснуть толком не успел, как почуял запах дыма и выскочил.

— На пожар, которым хозяину угрожал? — пытал Аялик.

— Выскочил из амбара, смотрю, вся крыша в огне, искры так и сыпятся.

— Это Хинд паклю поджег,— злорадствовал Сиймон.

— Почему ты, Яак Эли, не помог хозяину скарб выносить?

— Сиймон тоже не пришел пожар тушить и добро спасать, когда я его позвал,— промолвил Хинд.

— Как же так, Сиймон? — сурово спросил Аялик соседа.— Помогать в беде — долг настоящего христианина.

— Дом весь полыхал, там нечего было спасать.

— Нет, было, я пришел, и мы спасли амбар,— возразил Эверт. Затем обратился к Яаку: — А зачем ты в лощину спать пошел?

— Страх пробрал.

— Сон, страх, большего от тебя и не услышишь,— недовольно проворчал судья.

Наступило молчание.

— Хинд сам подпалил свой дом,— сказал Сиймон.— Л как огонь занялся, пошел ко мне, на отаву.— И, ядовито глядя на паленогорского хозяина, продолжил: — Когда ты на луг пришел, огонь уже лизал крышу. Откуда же ей было так быстро загореться, если бы ты паклю в избе не зажег. Времени-то прошло всего ничего. Поджег ригу и пошел ко мне для отвода глаз разговоры разговаривать. Зачем ригу поджег, ну, отвечай?

Хинд от такого обвинения просто онемел.

Мыраский же хозяин гнул свое:

— Ничего удивительного в этом нет! Работать, хозяйство вести ты не хочешь, даром, что ли, рвался в теплые края, будто свинья в картошку, подальше от нашего прихода да от нашего народа. Вот ты ригу и спалил: дескать, ежели иначе нельзя, устрою пожар, авось мыза отпустит. Пеэтер, неси кандалы!

Хинд вздрогнул.

— Постой, постой,— остановил Эверт Аялик нетерпеливого судью. — Успеется еще с кандалами. Еще не все свидетели показали.

Тут вмешался молчавший до сих пор Мюллерсон:

— Этой весной мы утвердили Хинда Раудсеппа хозяином паленой Горы, чтобы он собственною охотою работу исполнял и жизнь устраивал. Мыза на него не жалуется, барщина у него

отработана. А то, что рига сгорела, так это со всяким может случиться.

После чего парней попросили выйти и привели Паабу.

— Не доводилось ли тебе слыхать, чтобы Яак Эли угрожал хозяину?

— Не доводилось, — ответила Паабу.— У кого же хватит ума при свидетелях-то угрожать?

— А не замечала ли ты чего-нибудь странного в поведении Яака Эли? — спросил Эверт Аялик.

— Так-то он обыкновенный батрак,— ответила ключница.— Только…

— Что только? — переспросил Аялик выжидающе.

— Только вот лучины он здорово щепает, целую охапку хороших, тонких лучин в один момент может нащепать, ловчее щепалыцика я и не встречала, получше моего отца будет…— простосердечно призналась Паабу.

— Что ты еще знаешь?

Ключница задумалась.

— Однажды весной, когда я в церковь ездила, Яак и Хинд еще дома оставались, Хинд упал на тугой снег и разбил себе губы, я спросила у Яака, не он ли ударил хозяина, а тот вместо ответа засмеялся недобрым смехом.

— Странно, как это я со своего двора не видал, оттуда все как на ладони видно,— сказал Эверт.

— Странно, что ты не разглядел, кто ригу поджег,— подковырнул его Сиймон.

Эверт пропустил колкость соседа мимо ушей и спросил у Паабу:

— Тебе больше нечего сказать?

— Вроде нечего.

— Можешь идти! Мюллерсон, запиши про лучины и драку.

— Лишний труд, этим делом должен другой суд заниматься,— недовольно произнес Сиймон.— Это дело орднунгс-герихта. Хинд последний заходил в ригу, это главная улика. Отправим его в город — и дело с концом.

— Ежели бы твой скот не потравил паленогорскую отаву, мы бы давно знали, кто пустил петуха.

— Если бы вообще пустил,— предположил коннуский Андрее.

— Все может быть,— кивнул хозяин Отсаского хутора.

— Все равно Хинда закуют в кандалы, вот увидите,— продолжал свое Сиймон с недоброй усмешкой.

— Вызвать Элл Ребане! — выкрикнул Эверт Аялик.

Девушка вошла, на груди у нее была серебряная брошь, встала перед судейским столом и засмеялась от смущения.

— Не приходилось ли тебе видеть или слышать, чтобы Яак Эли угрожал Хинду Раудсеппу или говорил, что пустит ему петуха? — спросил Эверт, который превзошел себя.

— Разве такой способен что-нибудь поджечь…

— Видать, тебя он не зажег, ишь губы-то надула,— съехидничал Сиймон.

Элл хихикнула.

— Право слово, здесь не место для таких шуток,— недовольно произнес Аялик.— Не помнишь, какой был Яак перед пожаром, такой, как всегда, или нет?

— Не помню…— И тут ей что-то пришло на память, она оживилась и сказала: — В четверг вечером, перед пожаром, видела я в потемках одного странного мужика, совсем чужого, раньше я его никогда не встречала. С худым недовольным лицом, будто целую неделю ничего не ел, черный, как угольщик, оборванный, и на голове шляпа… — У Элл при этом воспоминании мурашки побежали по коже.— Рыскал по двору, заглянул в ригу, все что-то бормотал, только я не расслышала что, спустился к бане и исчез…

Перо Мюллерсона запнулось на бумаге, будто камень или пень встали на его пути. Даже по лицу Сиймона пробежала тень страха. Коннуский Андрее, человек с острым подбородком и прямым носом, и тот заерзал на скамье.

В судейской сгустилась напряженная тишина, как бывает тогда, когда выясняется, что, помимо законов земного и небесного царств, существуют еще и сверхъестественные силы, против которых мирской суд бессилен, несмотря на судебник у них на столе и на всевидящее око висящих на груди блях.

— Эти свои байки можешь пастушкам рассказывать,— не очень уверенно произнес наконец Эверт. Человек, который велел Хинду сломать жертвенник.

— Мы ведь не черти и не призраков судим,— сказал свое слово, явно бодрясь, и управляющий мызы.— Мы только людскими делами занимаемся.

Элл вздохнула, смутившись от того впечатления, которое она произвела своими словами.

— Можешь идти. Впустить Мооритса Орга! — кликнул Аялик.

Пастушонок вошел в залу и столбом застыл возле двери. Судебный служитель взял его за локоть и подвел к столу.

— Вероисповедание? — спросил управляющий, выпучив глаза.