Он на минуту прервался, ожидая пока официант расставит тарелки с салатами и чашки.

– Я пока сидел, всё думал как этих обезьян наказать, – он разлил чай по кружкам, – поначалу, конечно, думал, что менты патроны засунули… Потом всё по полочкам разложил, весь вечер по секундам вспомнил. И рожи малолеток лагерных сразу всплыли. Как один из этих чертей ко мне, словно гомик, прижимался, пока мы в растяжку у стены стояли. А когда ты весь расклад дал, тут всё и сошлось у меня. Мы, в общем‑то, с Саней думали постепенно ситуацию накрутить, но тут с травокуром всё удачно сложилось…

Он сделал глоток чая и взялся за вилку.

– Ты поешь, не стесняйся, – кивнул он на фигурно выложенную горку салата.

– Спасибо, – Леха тоже полез прибором в пищевую конструкцию.

– Сане утром Макар позвонил, – утершись салфеткой от горячего чая, продолжил Харламов, – начал тележить на мурке своей. Мол, так и так, Харлам оборзел, не по‑людски, не по понятиям… Мы его по централу не трогали, оберегали и прочая мутотень… Короче, реакцию больше снимал. Прикидывал, моя это пьяная инициатива была или общие настроения…

– Жаркое по‑домашнему с бараниной! – официант возник около столика.

– Давай, – Дмитрий жестом велел сгрузить на стол горячее.

– А чего они тогда в общагу‑то прикатили? – спросил Леха, – что Макару Трава‑то сказал?

– А Саня съехал культурно, – хищно ухмыльнулся Харламов, – мол, Харлам обарыжился, каблуком стал, в холдинге импортном халдеем шестерит. Не в коллективе уже…

– А, а зачем? – Малыгин чуть не поперхнулся.

– А затем, – удовлетворенно улыбнулся на его реакцию товарищ, – чтобы перхоть эта, синяя, раздухарилась и меня одного на правилку выдернула! В парк Мира или на стадион Текстильщик. Где они любят, в основном, с терпилами разбираться. Вот только терпилами они там сами станут!

Харламов подул на ложку с горкой томленого мяса и с удовольствием принялся за горячее. Леха молчал, он не понимал происходящего, не мог сопоставить увиденное с услышанным.

– Ну а сходняк‑то этот весь, сегодняшний? Это зачем?

Леха не сдержал эмоций, чуть плеснул.

– А как раз для того, чтобы макаровские расслабились, гребни свои боевые расчехлили, партаки лагерные обновили и приехали оборзевшего первохода на счетчик ставить, – нехорошо улыбнулся Харламов и продолжил, – а там вместо первохода мы их встретим. Наши будут все, фаридовские, боксёры красновские, вон, воркутинцы подтянутся. Ну и остальные сочувствующие… Кому эти ублюдки поперек горла уже.

– И что? – Леха понял, что задал глупый вопрос и тут же поправился, – на больничку всех?

– Не всех, – основной ком агрессии ушел и Харламов откинулся на спинку кресла, – самых заслуженных воспитаем, чтобы молодежь на блатную романтику не велась. Я ж педагог, как никак. Ты, кстати, тоже.

– Я… – Леха не понял, к чему была последняя фраза, стушевался, – я тоже…

– Лех, дело добровольное, – понимающе, без улыбки, сказал Харламов, – к тебе вообще претензий быть не может. Если бы не ты, я бы уже на зону этапом ехал.

– Я поеду на стрелку, – страх от того, что лучший друг может посчитать тебя трусом, перевесил холодок участия в кровавой разборке, – я со Скобой ещё за первое сентября не рассчитался.

– Не сомневался в тебе, – ещё раз повторил Харламов, – ты там для массовки больше нужен будешь. Все дела мы с Фаридом сделаем, у нас предъяв побольше. Ваша задача ситуацию контролировать пока мы воспитательную работу проводить будем.

– А сколько народу‑то будет примерно? – сердце постепенно сокращало ритм ударов, – ну, с нашей стороны?

– Человек пятьдесят‑шестьдесят минимум, – Дмитрий отодвинул от себя опустошенную посудину, – хотя Трава прикидывает до сотки. Говорит, курсанты есть из щенячьей легавки дерзкие. Надо синегалам силу нашу показать. Саня так говорит. Мне без разницы, я давно этих уродов наказать хочу. Раньше все думали, что война начнется, и не трогали это говно. А они давно уже нас плющат, в подлую, через подставы, а теперь и через ментов. Короче, их же оружием и накажем. Только знают об этой акции, кроме меня и Сани, ещё четыре человека, а теперь ещё и ты. Так что, оцени уровень доверия.

– А как вы всех соберете‑то?

– У каждого своя причина будет, но примерно у всех одинаковая, – Харламов поднялся и развел руками в стороны, – Новый год скоро! Надо чаще встречаться!

– Олег Михайлович просил тебя связаться с ним, – Леха выбрался из‑за следом, – к ак только освободишься…

– Вот завтра и позвоню, – хлопнул его по плечу Харламов, – в половину второго! Всё, давай, в общагу двигай. Если эти чмошники ещё раз нарисуются, лоха исполнишь и скажешь, что деньги привезу завтра. Я как раз их занимать у Ольги поехал! Ха‑ха!

Они расстались в зале ресторана. В целях конспирации Леха ушел первым. Харламов, пообещав завтра заехать за ним, вторым. Короткий декабрьский день уже заканчивался, тусклые фонари чуть подсвечивали улицы, кое‑где моргали предновогодние гирлянды, но Малыгин, загребая ботинками снег, праздничного настроения уже не ощущал.

«Странное дело, – думалось ему, – ты достойно прошел свой путь, ценой потери любимой девушки, помог другу выйти из тюрьмы, а кино на этом не закончилось». Хэппи‑энд, скомканный пьяным блудом, дебошем и откровенной провокацией, продолжил движение по такой кривой, что думать о последствиях уже не хотелось. Титры, которые он ожидал по окончании двухмесячной борьбы за харламовскую невиновность, по экрану не поползли, вместо них вылезли злобные рожи Макара, Скобы, Грифа, Бучи и прочей нечисти, коптящей синее вологодское небо. «А кто ты сам? Одно дело охранник, пусть и в ночном клубе, с функционалом “я просто работаю, сейчас старшие приедут”. Другое, когда завтра тебе дадут бейсбольную биту, кусок арматуры или, переделанный под стрельбу боевыми, газовый пистолет. И ты станешь участником одной из бандитских разборок, в ходе которой тебе, будущему историку, сыну завкафедрой ярославского ВУЗа, придется калечить людей. Или самому быть покалеченным. И какая будет принципиальная разница между тобой и блатными?» Не было ответа на этот вопрос. Точнее, он был, лежал на поверхности. «Но, взяв его, ты принимаешь условия игры. Становишься участником. И можешь тешить себя тем, что это поход “за други своя”, что ваше дело правое, пусть это будет единичным эпизодом в твоей жизни, но…»

По сути, всё это морализаторство с самим собой Леха затеял лишь для того, чтобы заговорить страх перед завтрашней акцией.

На его памяти, да и из анализа многочисленных бандитских баек такой масштабной разборки в Вологде ещё не было. Имели место мелкие стычки где‑нибудь на рынке с кавказцами. Как, например, в Череповце, где двух братьевармян, торговавших контрабандными сигаретами, пытались доить местные качки‑рэкетиры. Там, жестокая драка закончилась стрельбой в воздух из ППШ, привезенного армянами из Карабаха, и разовой оплатой торгового места. Была разборка воркутинцев с красновскими из‑за кафе «Домино» при Драмтеатре, но тоже, в основном, рукопашная. Одному из боксёров прострелили ляжку из мелкокалиберной «Марголины», воркутинскому – саперной лопаткой перебили сухожилие на руке. Ну и пьяные поножовщины на почве личной неприязни или для поддержания криминального авторитета. Да и сам Леха, ещё в свою бытность начальником охраны, не раз пресекал подобные качели. Там, правда, установка была одна – всех на улицу и пусть там разбираются, но на финальных стадиях присутствовать приходилось. Однажды трое азеров забили ногами своего земляка до полусмерти. Ещё пару раз были фехтовальные стычки на бейсбольных битах. По итогу сломанная рука, пробитая голова и сокрушенные ребра. В любом случае, «Скорая» всех откачала. В тех случаях Леха был зрителем, завтра же предстояло стать участником. И как всё пройдет, никому неизвестно. Конечно, ощущать себя частью силы, которая сломает хребет воровскому ходу, было лестно, но не так представлял себе победитель школьных гуманитарных олимпиад свою учебу в столице Вологодской области. Не так. «С другой стороны, ты выбор уже сделал, пацаном правильным себя объявил.