– А чего ты всё чужие деньги‑то считаешь? – чуть сбавил обороты Михаил, – бомбилы отстёгивают за аренду, всё по понятиям…

– Я не про бомбил, – Харламов тоже сбавил тон, – я про этого травокура сраного. Прямо в клубе дурь толкает!

Миша подошел вплотную к Молдовану, вперился в него глазами. Знакомый Малыгину холодный взгляд словно ома‑зал лицо нацмена колким краем ледяной глыбы.

– Давай его сюда, – взял он за рукав, прижавшегося к кузову торговца, – мы растележим с ним…

– Давай, – Харламов придержал за второй рукав, – но сначала пусть он Макару своему сраному наберет и сюда вызовет, чтобы этот арестант порядочный за барыжью тему вписался, если долю с неё получает.

– Ты бы такими словами аккуратнее бросался… – вдруг осмелел Молдован, – за такое и спросить могут…

– Тебе вафельник открывать не разрешали! – Харламов сжал предплечье оппоненту так, что тот взвыл, – это для вас, шестерок, он авторитет, а для меня чмо! Я с него ещё за своё спрошу, мразь!

Он оттолкнул Пашу в сторону Шулимова, тот передал его сопровождающим. Таксист, разинув рот, смотрел на происходящее.

– Всё, Димон, хорош, – Михаил протянул руку для прощального рукопожатия, – уезжайте уже. Малыга, забирай его, девчонок берите, а то вы точно на головняк расканителитесь… На хер это вам надо?

Он говорил вроде бы и участливо, но всё же Лехе слышалась едва уловимая фальшь в правильных фразах.

– С барыжкой мы разберемся, – продолжал увещевать Миша, – с колобановскими разрулим, за стол платить не надо. Вот, такси… Бобер, отвези парней, куда скажут!

Бомбила услужливо закивал и бросился открывать дверцу.

– Пошел ты на хер! – Харламов захлопнул дверцу обратно, – Макара своего гребаного вози! А заодно передай, что я получу с него! Здоровьем, сука, получу!

Дмитрий яростно выкрикнул всё это в лицо бомбиле и повернулся в сторону клуба. Таксист поджал губы и, с тихой злобой что‑то бормотнув, сел за руль. Михаил, уже не зная, чего ожидать от проблемного посетителя, мотнул головой замершим чуть поодаль товарищам. Один остался с Молдованом, двое других пошли к ним. Леха, понимая, что самым вероятным развитием этого пьяного вечера, может стать жестокая драка, тронул Харламова за плечо:

– Может на самом деле в сауну поедем уже? Скоро четыре часа утра уже, там и отоспимся…

Харламов повернулся к другу, но внезапно перенес взгляд за его спину. Куда‑то в темноту запарковочного пространства. Леха не сразу сообразил, что и Миша, и подошедшие парни смотрят в одном направлении. Он обернулся. В свете уличного фонаря увидел Ольгу Фуштейн. Без привычной дорогой укладки, «боевого раскараса», в неброском пуховике. Чуть поодаль, под другим фонарем стоял её белоснежный «Мерседес‐190». Девушка тихо плакала, обнимая себя за локти. Именно это состояние так удивило всех присутствующих на парковке, доселе знавших её исключительно в амплуа «железной леди».

Харламов, дернувшись в ту сторону, остановился, но потом, мотнув головой, пошел навстречу. Молча, обнял девушку за плечи и они, выйдя из освещенного круга, направились к «Мерседесу».

«Шестерка» Бобра с пробуксовкой сорвалась с места и резко выехала на проезжую часть. Харламов, словно очнувшись, повернул голову в сторону Лехи и махнул ему рукой, приглашая к машине.

– Доберусь сам! – ответным жестом махнул Малыгин.

«Мерс» уехал. Леха остался на парковке один на один с Михаилом.

– Завтра Харлам проспится и за базар отвечать придется, – скрипнул тот в спину, – я, конечно, с Травой поговорю, но Бобер Макару все равно всю ситуацию вломит…

– Какую ситуацию? – Леха всё ещё находился под впечатлением плачущей Фуштейн, – про торчка?

– Нет, – покачал головой Шуриков, – про то, что Харлам на всю парковку петухом и барыгой Макара назвал. Да и в клубе ещё за языком не следил…

– Но он же не говорил такого! – дернулся на возможные последствия таких раскладов Леха, – за наркоту только предъява была! Ты же сам с барыгой разобраться хотел! Твои увели его…

– Я‑то разберусь… – Миша отвернулся от Малыгина и сделал пару шагов в сторону клуба, – а вот вам с Харламом надо бы хвосты поприжать. Иначе быть беде…

Утро пробуждения, а точнее уже день, был тяжелым. По‑настоящему. Малыгин, конечно, выпивал до этого, но не в таких объемах и количествах. Пятничные лекции можно было прогулять, но ощущение вины, стыда и неловкости было настолько сильным, что он, превозмогая головную боль, резко сел на кровати. Рядом, торча голой грудью из‑под простыни, лежала Беркович, лениво открывшая глаза, на его движение.

– О‑о, Лешенька, – мурлыкнула она, потянувшись, – чего дергаешься?

– Сон плохой приснился… – Леха потер лицо, но вставать не решался.

Не было тактильного ощущения присутствия нижнего белья на чреслах. А светить голым задом перед старшекурсницей не хотелось.

– Так, Леша… – Беркович чуть приподняла край одеяла, прикрывавшего её бедра, – внимательно изучаем… Оп, всё нормально! Я в трусах, а значит мы всё ещё друзья!

Она рассмеялась, откинувшись на подушку.

– Я вроде тоже… – Леха нащупал, наконец, резинку плавок и выпростал ноги из‑под одеяла, вставая, – не помню вот только ни хрена.

– Я спать, – Марина отвернулась к стене, накрывшись одеялом с головой, – запомни меня молодой и красивой… – Пропела она уже из‑под укрытия.

Умывшись и почистив зубы, Леха смел со стола остатки красивой жизни, дожевав кусочки подветренной колбасы. Утолкав весь мусор в пакет, распахнул форточки и решил сходить до мусорных контейнеров. Продышаться свежим морозным отдыхом и выкинуть источники зловония.

Возвращаясь налегке и слегка замерзнув, Леха увидел перед крыльцом общежития наглухо тонированную «восьмерку». Напрягся. И дело было не в агрессивном литье колес, не в затемненных стеклах или отсутствии номеров. Тачки с подобным тюнингом нередко стояли около студенческих общежитий. Но не в рабочий полдень, а вечером пьяной пятницы, когда женский пол, массовым исходом, покидал студенческий городок навстречу приключениям, алкоголю и красивой жизни. Тонированная «восьмерка» элементом коих и являлась.

Двери синхронно открылись и из автомобиля выбрались на улицу, щурясь от зимнего солнца двое старых знакомцев. Буча и Скоба, тот самый уголовник постарше, с кем встретился Малыгин в первый день своего приезда.

– Часик в радость, Малыга… – тягуче протянул Скоба, сплюнув через губу, – на такую погремуху сейчас откликаешься?

– Не знаю… – Леха старался контролировать дистанцию, прекрасно понимая, что похмельный тремор и раскалывающаяся голова уменьшают в разы его шансы на оборону при нападении, – Леха вроде с утра был.

Буча держал руки в карманах кожаной куртки, чуть покачиваясь вправо‑влево. Скоба, вытащил четки и перебросил их между пальцами:

– А корешок твой где? Баклан недосидевший? Харлам, вроде… Да, Буча?

Буча дернул щекой.

– Я откуда знаю, – Леха пожал плечами, – он в общаге давно не живет.

– М‑м‑м… – Скоба опять сцедил слюну на землю, – а за базар козлиный кто отвечать будет?

– Я, парни, вас недопонимаю, – Малыгин старался не вызывать излишней агрессии, – что за проблемы‑то?

– Проблемы у вас, задроты, будут! – подал наконец голос Буча, – где Харлам? Чего он там о себе возомнил, черт зафоршмаченный!

Леха внутренне сжался в ожидании атаки, но, рыкнувший, Буча вновь уступил место старшему.

– Короче, вы вчера порядочных людей на бабки выставили, – загнул прокуренный палец Скоба, – Пашу Молдова‑на, босяка правильного. А Макара, смотрягу, херами крыли. За это ответить надо.

Леха молчал, понимая, что пустившись в препирательства с опытными мудотерами, явно уступит, запутается и наплетет чего‑нибудь лишнего.

– Что хрюкнуть нечего? – Скоба принял молчание своего визави за согласие с предъявленными аргументами, – правильно… Но мы ж не звери фаридовские, по беспределу вас ломать не будем. Пока…

Он упер ногу в переднее колесо машины и облокотился на костистое колено.