– Так получилось. – Леха тоже не отпускал её из захвата, – во всем виновата шаверма, будь она проклята!

Таня, сквозь напряжение, улыбнулась:

– Я и не знала, что вологодские боксёры читали Булгакова…

– А я случайно в бокс попал, набор в теннис мальчиков для подачи мячей закончился… – продолжал хохмить Леха, сдвигая темное облако предстоящего поединка.

– Малыгин! – грянул, вываливаясь из‑за стеклянной двери, Василич, – опять девки одни на уме!? Мало вчерашней шавермы? Решил ещё блинчиками сегодня зарядится?

– Не одни, Анатолий Васильевич, а одна, – Леха отлип от Тани и повернулся на вход, – иду, иду…

– Ты на Ермакова выходишь! – рявкнул тот и ушел внутрь.

– Знаю… – буркнул Леха, – пошел я, Таня… Встретимся после соревнований?

– Конечно, – поспешно закивала она, – получается, в твоих проблемах опять я виновата?

– Не ты, – Леха не сдержался и чмокнул девушку в щеку, – шаверма…

* * *

В этот раз Ермаков уже не был уверенным игруном. Он, понимая, что судьба подкинула ему бой‑реванш (а то, что это реальный реванш, они оба знали точно), вышел убивать.

Плюс десять килограммов к его и, без того атлетичной фигуре, злоба за предыдущие нокдауны и сломанный нос, Таня на балконе – п ротивник должен быть сметен.

Поэтому, как только раздался звук гонга, Ермаков пошел в жёсткий прессинг. Полугодовая ситуация повторилась в утроенном формате. Каждый удар Ермакова мог стать нокаутирующим. Но и Леха уже обрел уверенность. Он за последние полгода укладывал этого чемпиона дважды, не считая прохода в ноги и удачного удушающего на задворках ночного клуба. Да и Ермак, набрав массу, растерял скорость и технику. Могучие джебы и размашистые хуки пролетали пудовыми гирями мимо, а попытки прижать к канатам заканчивались потерей равновесия для самого атакующего. Красиво, зло и уверенно в этот раз играл сам Малыгин. Его точечные прямые проходили четко и жёстко, финты закручивали, а нырки и уклоны открывали подбородок противника для финального удара. А Леха тянул время. Где‑то в глубине души он всё ещё был новичком, пришедшим в зал мастера спорта Ермакова, поэтому боязнь промахнуться, провалиться или подставиться придерживала его всё нарастающий кураж.

После второго раунда стало понятно, что бывший чемпион выдохся окончательно. Он лишь уперто принимал дальние прямые‑боковые от своего соперника, тупо выжидая тающий шанс нокаутировать. В середине третьего раунда Ермаков глухо закрылся в углу, постепенно оседая под градом ударов. Леха, покачав корпус вправо‑влево, вбил мощнейший апперкот под задравшийся локоть и оппонент с сиплым вздохом осел на настил ринга. Коварный удар в печень, отрабатываемый ещё в ярославском спортзале, прошел стопроцентно в цель и, после отсчета аута, рефери замахал руками в сторону дежуривших врачей. Отошедший в свой угол, Малыгин терпеливо дождался окончания медицинского вмешательства и команды судьи для выхода в центр. Секундный ритуал поднятия руки победителя и можно уходить с ринга. Леха, поборов всю неспортивную неприязнь, шагнул к Ермакову. Тот же, зло, с «пошелнахер», отшвырнул протянутые перчатки и, с перекошенным от боли и ярости лицом, нырнул под канаты.

Спрыгнувшего с ринга Леху облепили малыши и радостно прослезившийся Анатолий Васильевич. Похлопываемый со всех сторон Малыгин, подняв голову на балкон, нашел взглядом ту, ради которой только что победил. Она была прекрасна. Она была его.

Перед своим первым деловым сезоном Леха успел сгонять на вырученные от «белозерского сиденья» деньги в Питер.

Наличности хватило на плацкарт «туда‑обратно», посещение Эрмитажа и проживания в дешевой гостинице общажного типа. Таня встречала его на Московском вокзале и сквозь тонкую ткань белой футболки Леха чувствовал, как от его объятий задрожало тренированное тело кандидата в мастера спорта по фигурному катанию. Сдерживаемый рамками пацанских понятий, Леха не утонул в затяжном поцелуе (хотя очень хотелось), а лишь подхватил девушку за талию и поднял на все свои сто восемьдесят пять сантиметров. Они опять много гуляли, благо начало августа, в атмосферном смысле, не уступало июньским ночам их первых свиданий. Таня делилась впечатлениями от Юрмалы, Леха хохмил рассказами об охранной деятельности, мороженое таяло, ночь подкрадывалась.

– Ну ты и забрался… – Таня немного со страхом взглянула на темный корпус бывшего общежития, а ныне гостиницы «Фея».

– Да… – Леха почесал затылок, пригнувшись к лобовому стеклу, – мне её одногруппник посоветовал, Ромка‑баскетболист. Они тут на соревнованиях останавливаются.

Танина машина стояла перед парадным входом в здание, еле живая лампочка тускло подсвечивала салон легковушки.

Девушка смотрела на Леху чуть исподлобья, но с улыбкой. За те несколько часов, которые они провели вместе, Малыгин пару раз пытался позволить себе коснуться её бедер или талии, но постоянное присутствие общественности вокруг либо строгая музейная обстановка стреножили прыть рвущегося тестостерона. А вот сейчас, поймав этот взгляд, Леха рванулся навстречу. Совершенно очевидно, что и девушка ждала этой встречи. Их тела сошлись, насколько позволяло тесное пространство «Лады», в том самом затяжном и влажном…

– Леша, стой! – Таня оттолкнула Леху, когда тот трясущими руками задрал ей футболку, обнажив смуглые полусферы в чашечках белоснежного бюстгальтера. Парень, не понимая, захлопал глазами, словно обоплеушенный за попытку хищения сметаны, кот. Таня, прыснув негромким смешком, раскатала футболку обратно.

– Леша, ты прости меня, – она положила горячие ладошки на его подрагивающие кисти, – я не могу так…

– Как? – вновь дернулся Леха вперед.

– Не, не здесь, – она чуть помедлила, – и не сейчас… Если мы с тобой потеряем контроль, то ты потащишь меня в свою «Фею»… А я не знаю хочу я туда или нет…

Леха пожал плечами. В его голове все ещё бушевала буря гормонального сдвига, пах плавился жаром мартеновской печи.

– Мама мне всегда говорит, – Таня глиссадой пробежала пальцами по его предплечьям, вызвав следом нашествие мурашек, – семь раз подумай, а потом решай…

– Тань, – Леха наконец очнулся, – ты чего‑то не то говоришь… Я все эти два месяца только о тебе мечтал, дня не проходило… Часа… Дни считал…

– Леш, и я тоже. У меня это в первый раз, понимаешь, любимый?

Леха задохнулся. Нет, это не было признанием в любви, но за восемнадцать лет жизни такие слова, да ещё и от самой красивой девочки на свете, он услышал впервые. Жаркая похоть тихо сползала, оставляя место умиротворяющей нежности.

– Да, наверное… – хрипнул он, – ты права… Я тоже так, думаю… Но, может быть, ты приедешь ко мне когда‑нибудь?

– Может быть, – она коснулась губами его щеки, – когданибудь, в обозримом будущем…

– Я поговорю с братвой, – добавил он новое слово из своего лексикона, – можно в загородный коттедж сгонять…

– Так, Леша, достаточно, – прижала она свой пальчик к его губам, – останься мальчиком из интеллигентной семьи, пожалуйста. В сентябре ремонт на Тореза закончится, я перееду от мамы и ты приедешь ко мне…

Таня, скрывая смущение, несколько скованно засмеялась. Леха, услышав главное для себя, тоже во весь рот заулыбался.

Они проболтали ещё пару часов. Точнее, пропорционально разговорам имели место и поцелуи, но уже без истовости, приводящей к сумбуру. Ради Тани Леха готов был ждать.

В «Фее», провалившись в удавленный пружинный матрас, Леха мгновенно уснул. Слишком эмоционально насыщенным был этот день. Да и сон приближал к завтрашнему свиданию, а оно, соответственно, к дате столь ожидаемой близости.

Оставшиеся полтора дня, как обычно это бывает в Питере, были уплотнены открыточными видами Царского Села, аллейными пейзажами Павловского парка и посещением кинотеатра «Баррикада». Премьерный показ «Джуманджи» с его спецэффектами оставил в памяти лишь яркие пятна основных моментов, ибо места для поцелуев не располагали к внимательному просмотру очередного голливудского блокбастера.