— Мама!

Он подскочил на кровати, испугавшись собственного крика. Светлая макушка стукнулась о тупой каменный выступ, издав глухой звук. Томми поморщился и потёр голову, одной рукой продолжая шарить по кровати в надежде отыскать очки. Без них он почти ничего не видел.

— Томми? — Агуша испуганно заглянула в комнату, сорвав в спешке простыню, закрывающую вид в пещеру от посторонних глаз.

— Помоги, очки найти не могу, — он поднял на неё большие зелёные глаза, столь выразительные, сколь и нелепые в своём близоруком прищуре.

— Да вот же они, дурашка.

Она забежала в комнату, нисколько не стесняясь полуобнажённого тела друга. Только взгляд её скользнул по его тонким плечам, мимолётно задержавшись на неглубокой выемке между ключиц. Девочка схватила очки, спрятанные под кроватью от неосторожного движения ноги, и водрузила их Томми на голову:

— Теперь прозрел?

— Прозрел, — он торопливо спустил босые ступни на пол, поморщившись от холода, что сразу же пробрался под кожу. Хотелось и дальше лежать под тёплым одеялом, вот только картинки, так быстро сменяющие друг друга, что от них кружилась голова, не позволяли медлить. — Мэрит у себя?

— Да я откуда знаю? — она равнодушно пожала плечами, но во взгляде, заинтересованно окидывающем мальчика, промелькнули огоньки любопытства.

— Ладно, мне некогда.

Томми выскользнул из комнаты, оставив Агушу в одиночестве и неутолённом желании знать всё, что происходило, происходит или только произойдёт в Регстейне. Девочка недовольно нахмурила бровки и бросилась вслед за другом.

Казалось, что время застыло для двоих. Они стояли друг напротив друга, лицом к лицу. Синие ледяные глаза выжигали клеймо на лбу Томми, но ему было всё равно. Держаться из последних сил. Ради народа, ради мамы, ради отца. Мальчик помнил, как с самого детства ему снились зелёные луга, холодная роса на босых стопах и улыбка незнакомца, зовущего во сне Эйрин. С пяти лет он хранил в памяти эту улыбку и, натыкаясь вечно на сухие поленья, непонятно как оказавшиеся в пещерах, где не росло ни одно дерево, вырезал из них листочки, подобные тому, что мужчина из сна носил на груди под рубахой. Сколько лет пришлось ждать, чтобы, наконец, увидеть его… Томми знал, что никогда не сможет забыть огрубевшие от тяжёлой мужской работы руки, крепко прижавшие его к груди. Руки отца. И глаза мамы, в которых непонимание сменилось болью, заставившей онеметь сердце любого, кто посмотрел бы в эти глаза. Разве это не стоило той борьбы, что приходится вести сейчас десятилетнему мальчику? Да и чего стоит смерть, если не желания никогда больше не видеть маминых слёз?

Вокруг бушевал холодный ветер, проникающий под кожу и пронизывающий до костей. Людишки из Ордена, у которых Крис нашёл новый дом, со свирепой яростью набрасывались на тех, кого раньше Крис называл своим народом, своей семьёй. Головы летели с плеч, клинки протыкали плоть, под тяжёлыми башмаками хрустели кости павших в бою. Мэрит незаметной тенью мелькала посреди поля битвы, закрывая глаза умерших, провожая в последний путь каждого, не делая различий между своими и чужими. Жрицы поглядывали на неё с укором, но она не обращала на них внимания, внимая лишь гласу богов. Здесь каждый боролся за свою правду. За свою жизнь. За своё будущее. Так разве не стали равны те, кто лишился и правды, и жизни, и будущего?

— Братишка, ты и правда готов умереть здесь, сейчас, не прожив и четверти отведённой тебе жизни? — насмешливо приподнял бровь Крис.

В пустых голубых глазах не отражалось ни намёка на эмоции. Стоило только снова увидеть маму, увидеть её в чужих объятиях — и огонь, пожирающий его изнутри, вернулся. Дышать стало нечем. А когда отпустило — показалось, будто и он сам уже давно мёртв.

Бой начался почти мгновенно. Ведьмы защищали свой дом, а люди, как и боялся Крис, с радостью взяли в руки оружие. Вот только теперь ему до этого не было никакого дела. Он уже собирался вернуться в замок, когда навстречу выбежал этот маленький защитник Эйрин. Во рту пересохло, а ненависть, захлестнув с головой, сдавила горло. И Крис ринулся навстречу брату. Брату, который лишил его матери.

— А ты правда готов лишить жизни тех, кто дал тебе эту жизнь? — вопросом на вопрос спокойно ответил Томми.

Он никогда не чувствовал себя ребёнком, а сейчас и подавно. Томми всегда знал, что отличается от прочих детей, может, поэтому у него и не было друзей, кроме маленькой Агуши. Он не стремился сбежать на поверхность, не обдирал колени, играя в догонялки по извилистым коридорам подземелья, не собирал коллекции из кристаллов, найденных под землёй, не дрался и не скрывал ничего от матери. Он всегда чувствовал, что его задача — охранять маму, забывшую что-то очень важное. Он читал это в её глазах, теряющих с годами свою синеву. В её неловких движениях. В вопросе, который звучал в каждом несказанном слове. Маленький старец в теле ребёнка. Ребёнок, который никогда им не был. Сын своей матери. Сын своего отца.

— Тоооммии, — губа Криса презрительно дёрнулась вверх, — ты всегда был таким маленьким и таким глупым… Кто дал нам эту жизнь? Разве мама, которая всего лишь спустилась в пещеру и забрала с собой яйцо, непонятно откуда взявшееся в подземелье? Нееет. Мы никогда не узнаем, кто дал нам эту жизнь, но уж точно не безмозглая кучка отбросов, влачащая своё жалкое существование в холодных, сырых и заплесневелых пещерах, тогда как на поверхности люди каждый день видят солнце. Ах, да… Ты же до сегодняшнего дня не знал, что такое солнце, жалкое ты существо. Да разве мы можем быть братьями⁈ Посмотри на себя, — Крис сорвался на визг, скривившись от отвращения. Какая-то частичка его души до сих пор желала быть услышанным, быть любимым и нужным. Если бы мама сейчас простила его, прижала к тёплой груди, сказала, что любит…

— Да, мы могли быть братьями, — в бледно-зелёных глазах Томми промелькнула горечь, — но ты сам всё испортил. Она любила тебя. Всегда любила больше, гордилась тобой. А ты пытался её убить, — он сжал кулаки, — никогда тебя за это не прощу, — по бледной щеке Томми скатилась одинокая слезинка.

Вокруг двух братьев продолжался бой. Но ни одна травинка, скошенная смертельным лезвием, не упала рядом. Судьба, боги, проклятие, пророчество… как ни назови — оно хранило тех, кто изменит жизнь двух народов навсегда. Крису и Томми предстояло разбираться самим — ни отец, ни мать, ни Орден, ни круг семи не смогли бы даже подойти к ним, не то что дотронуться.

Эйрин беспомощно оглянулась на сыновей. В её сердце не было места злости и ненависти — только бесконечная, всепрощающая материнская любовь и боль. Но времени на переживания не оставалось. Вражеские стрелы летали над головами, и слишком много мужчин полегло. Эйрин увернулась от копья, нацеленного в бок, и стукнула обидчика дубинкой по голове. Не место ей на поле боя… Но она вызвалась отнести отвар исцеляющих трав тем, кто в нём нуждался. Она ещё раз бросила взгляд на Криса и Томми, превратившихся из братьев во врагов, и юркнула в тень пещер, куда стекались те, чьи раны ещё можно было залечить. Её же рану, зияющую огромной дырой в сердце, залечить было некому.

Силы уже заканчивались, когда Эйрин скрылась в полумраке от чужих глаз, чтобы немного передохнуть. Оставила за спиной бой, умирающих воинов, сыновей и Дава. Ей надо было выдохнуть, чтобы не чувствовать, как стремительно рушится недавно ещё крепкий мир. Мир, в котором не было людей. Мир, в котором Крис не старался её убить. Мир, где ссора с матерью — худшее, что случалось в её жизни.

Она скользнула взглядом по шершавым влажным стенам… И замерла.

— Папа? — Эйрин прижала окровавленные руки к щекам, не в силах поверить своим глазам. Отец почти не изменился за прошедшие двадцать лет. Всё та же кожа цвета статуэтки из слоновой кости, всё те же янтарно-карие глаза и всё те же широкие сильные ладони со шрамиком на внутренней стороне запястья. Ладони, протянутые сейчас к ней в молчаливой просьбе. Той просьбе, на которую отец не имел права.