20 лет назад

— Устал? — она лёгкими движениями взъерошила его волосы.

— Обидно, что толку в этом никакого, — он поймал её руку и прижался губами к прохладным длинным пальцам.

— Не нашёл?

— Нет, — еле слышным шёпотом ответил он.

Дочка уже давно спала, уткнувшись носиком в подушку. Он подошёл к кровати и подоткнул с боков одеяло. Ребёнок сквозь сон улыбнулся и перевернулся лицом к стене. Чёрные пряди разметались по светлой простыни, а носик — покраснел от холода, царившего в подземелье. Внутри что-то дрогнуло.

— Рогне́да будет недовольна, — стиснув губы в тонкую ниточку отчаяния, качнула головой женщина.

— Я пойду завтра снова. И буду искать до тех пор, пока не отыщу ответы на все вопросы. И я заставлю заткнуться эту старую ведьму! — он сжал кулаки.

Она подошла поближе и, прижав его голову к своему животу, вдохнула запах поверхности: земли, прогретой солнцем, цветущих трав и первых капель дождя. Запах свободы.

— Почему ты не хочешь уйти со мной? — в который раз глухо спросил он, не поднимая головы.

— Ты знаешь.

— Но…

— Не говори о том, о чём можешь пожалеть, любимый. Ты же сам понимаешь — здесь её царство. И моя дочь должна знать свои корни. Стоит раз пойти наперекор, и вход в Регсте́йн для нас навсегда исчезнет. Вспомни, ты же сам уговаривал меня остаться здесь… — она с отчаянием прижалась к нему всем своим стройным телом, — так что же теперь изменилось?

— Магия, что течет в твоих жилах, никогда не станет подвластна мне. А прозябать в холоде и мраке… ради чего? Ради чего, если можно жить под солнцем, не страшась грядущего дня?

— Но пророчество…

Он оглянулся на дочку. Да, пророчество могло касаться и её. А значит, выхода не оставалось. Ему надо было во что бы то ни стало отыскать хоть какие-то сведения о том, откуда оно появилось и как его расшифровать.

— Ложись, — он мягко отстранил жену и, подхватив её на руки, опустил на кровать.

— Но…

— Завтра я вернусь на поверхность. Уйду на неделю, две, три… До тех пор, пока не найду ответы на вопросы.

— Я буду скучать, — выдохнула она ему прямо в губы.

— Я тоже… — он целовал её тонкие ключицы, спускаясь всё ниже горячими поцелуями, — тоже…

Э̀йрин понадобилось не так много времени, чтобы принять существующие устои и запреты. Сначала казалось глупым и нечестным, что приходится жить в этой вечной сырости и темноте, выходя на поверхность только чтобы убить зверя на ужин или собрать трав для настоек, когда придёт твоя очередь. Да и кому это могло казаться справедливым? За пределами пещеры, которую все называли домом, существовал другой мир. Мир, в котором светило солнце, росла зелёная трава, пели птицы. Хе́лингард побери, мир, в котором можно было стрелять зверя и засеивать поля. И этот мир был Эйрин недоступен.

Старейшины рассказывали, что сотни лет назад, когда само существование ведьм оказалось под угрозой, было принято решение уйти. Оставить бескрайние просторы живой земли под чистым голубым небом для людей. А самим затаиться под землёй. Только кому понравится чувствовать себя земляным червём? Она не раз давила их своей маленькой ножкой. От бессилия. Так хотелось хоть раз ослушаться, вырваться на поверхность, посмотреть на людей, которых до сих пор так сильно боялся её народ. Но как она могла? Она — дочь Вендѐлы, одной из круга семи? Эйрин до сих пор помнила подслушанный однажды разговор матери и отца:

— Венди, сколько это может продолжаться?

Он с отчаянием притянул маму за талию и взглянул в её глаза.

— У нас дочь, Венди. Настанет время, и ей захочется вырваться, нарушить все наказы, наплевать на все законы. Вспомни себя в пятнадцать лет, наконец! И что ты будешь делать, если она решится? Ты убьёшь собственную дочь, Вендела — младшая из круга семи?

Он обхватил ладонями её лицо и замер, словно потерявшись в бесконечной синеве глаз.

— Милая, я прошу тебя, оставь этих старых дур, поверь, обязательно найдётся тот, кто сможет занять твоё место. Ты нужна нам. Мне нужна, понимаешь? — и, судорожно вдохнув, он трепетно прикоснулся нежным поцелуем к губам женщины, которая всё это время молча смотрела ему в глаза.

«Я совсем на него не похожа», — с грустью подумала тогда Эйрин. Ей было всего семь лет, и она совсем не понимала, о чём говорят родители, но видела, с каким обожанием её отец смотрит на мать. Свою внешность Эйрин унаследовала от мамы: и волосы, цвета воронова крыла, и голубые, прозрачные, словно лёд, глаза, и бледное лицо, которого ни разу за семь лет ещё не касались солнечные лучи. От отца же — блондина, чья кожа была подобна цвету опавших листьев, залетавших в пещеру из единственного выхода, связывающего мир ведьм с поверхностью, и чьи глаза при одном взгляде на них заполняли вены жидким золотом, — ей не досталось ничего. Да и как могло достаться, если ведьме не нужен был мужчина, чтобы произвести ребёнка на свет, как это делали глупые люди? Для каждой ведьмы был предназначен один ребёнок. Только один, и только её. И ни один мужчина никогда не будет иметь на него права.

— Милый, я не могу, ты же знаешь, — выдохнула мама ему прямо в губы. Она прикрыла глаза, позволяя ему поцеловать её веки с тонкими прожилками вен, а потом снова взмахнула чёрными ресницами, — я не могу, прости.

Она сняла его широкие ладони со своей талии и вышла из комнаты. Эйрин видела, как отец нервно сжал пальцы в кулаки и так же медленно разжал, вымученная улыбка скривила его красивое лицо. Он оглянулся на Эйрин, которая притворилась спящей, подоткнул одеяло, прикоснулся лбом к её прохладному лбу и вышел следом.

Это был последний раз, когда Эйрин видела папу.

И вот теперь девушка понимала, о чём шла речь десять лет назад. И ей и правда было наплевать на наказы, запреты и наказание. Хотелось хотя бы раз забыть об ответственности и поступить по-своему. Эйрин решительно откинула волосы назад, коснулась легонько вечно холодными пальцами висков, стараясь успокоить бешенный от страха пульс, и, убедившись, что её никто не видит, выскользнула из пещеры.

У Эйрин перехватило дыхание, когда ей открылся тот мир, что раньше был недоступен. Высокая твёрдая гладь, которую люди называют небом, переливалась перламутром, как раковина — её девушка увидела в вещах отца, пока старалась найти ответы на вопросы, так и не слетевшие с губ. Тогда казалось важным узнать, почему папа так беспокоится о том, что ей никогда не выйти на поверхность? В конце концов, Эйрин всегда могла стать одной из Отчуждённых, и никто и слова бы не сказал против — так ей казалось когда-то. Отец пропал, и спросить у него она уже не могла. И поэтому Эйрин продолжала тонкими пальчиками перебирать его вещи, откладывая в сторону пожелтевшие письма, деревянные бусы с неизвестными ей символами на бусинах, скрученные листья табака, которые по просьбе отца ему доставляли Отчуждённые… Сейчас беспокойство папы уже не казалось напрасным. Эйрин знала, что мать никогда не позволит ей стать Отчуждённой. Никогда.

Девушка свела тёмные брови к переносице, вспоминая об отце.

— Я здесь, папа. И я увижу всё то, что ты так хотел мне показать.

Эйрин разгладила указательным пальцем морщинку между бровей и снова подняла голову вверх. Пока она бродила по лабиринтам своих воспоминаний, небо успело потемнеть и теперь напоминало своим цветом укоризненный взгляд рассерженной матери — тёмно-синее, иногда вспыхивающее росчерком падающих звёзд, оно казалось ещё прекраснее. Хотелось дотронуться до него рукой, обхватить ладонями и замереть. Но медлить было нельзя, Эйрин и так потеряла слишком много времени, думая об отце. А ведь в любой момент её могли хватиться. Пора было отправляться в путь. Она поднялась с камня, на котором сидела с тех самых пор, как выскользнула из пещеры, поправила тёплое платье, натянув подол на острые коленки, закинула распущенные волосы за спину и пошла туда, где небо светилось ещё ярче, чем над пещерами.