— По решению Центрального суда вы арестованы и должны… — начал было Николай Павлович.

— Ты возьми меня, попробуй! — проревел Мастиф.

Похоже, главарь не боялся ни капельки. Это заставило Николая Павловича еще раз внимательно оглядеть окрестности. Все спокойно, дозоры молчат, вокруг вообще никого. Вот только Мастиф стоит, покачивается на напружиненных ногах, ни капли страха, словно за тощей спиной — не пять десятков голодранцев, а, по крайней мере, элитная воздушно-десантная дивизия. Внимательный взгляд подмечал новые подробности. Пусть не широк в груди Мастиф, но вот ручищи у него… Такие руки маленький Коля видел у своего деда-крестьянина. Не ладони — стальные клещи, пальцы без труда гвоздь из доски выдергивают. Сама рука — жилистая, перевита сухожилиями и венами, бицепса нет, полено, а не рука. Такой клешней дед в семьдесят лет десятилетнего внука-акселерата за шкирку поднимал без малейшего напряжения. В горле пересохло. Николай Павлович сглотнул слюну.

— Не Сталин войну выиграл, — говорил давным-давно дед. — Не армия, не танки, не самолеты. Русскому мужику вместо лопаты в руки винтовку дали. Он этой винтовкой, да руками своими натруженными, лучшую в мире армию до самого Берлина гнал. Нет меры силе мужика. Отец твой этого не понял, да и ты не поймешь, все город хвалишь…

Человек в черном пожал плечами. У него было хорошо развито чувство опасности, никогда не подводило — не подвело и сейчас. Мастиф опасен, очень опасен, но бандиты сбились в кучу — положить их будет делом нескольких секунд. А без главаря они наверняка — пустое место. Пусть помашет ножиком перед смертью.

— Володя, — негромко приказал Николай Павлович.

Навстречу Мастифу вышел человек в краповом берете, запакованный в черное, как и все в его отряде, лакированные берцы начищены до блеска. Командир отряда спецов, ветеран, мастер ножевого боя. Николай Павлович потихоньку выпустил воздух из напряженной груди. Этот не подведет, не упустит. На такого даже посмотреть страшно — если, конечно, знаешь, что он умеет.

— Ну что, спляшем? — предложил тот, кого называли Володей, и взмахнул именным тесаком, крест-накрест, только воздух свистнул.

Мастиф прыгнул вперед, держа нож обеими руками, не думая защищаться. Человек в черном приготовился к долгой, изнуряющей схватке: не может быть, чтобы этот хлюпик не владел каким-то секретным мастерством, доморощенными провинциальными искусствами, над которыми Володя всегда смеялся. Он поймал Мастифа на отскоке, полоснул по незащищенным локтям — и с изумлением увидел белые от бешенства глаза — в пяти сантиметрах от собственных глаз. А потом почувствовал, что ноги подгибаются, что неведомая и непонятная сила рвет грудь и выворачивает легкие и само сердце, в фонтане крови.

Победитель оторвался от распростертого, еще содрогающегося тела. Красный от крови палец уткнулся, казалось, в лицо каждому:

— Теперь я скажу, — прохрипел Мастиф. — Скажу каждому.

— Вы хотите, чтобы я служил вам, — хриплый угрожающий голос заполнил громадную площадь. — Поэтому вы не можете убить меня. Поэтому я выиграл. Но я хочу только одного — чтобы вас не было. Вот поэтому вы проиграли… Ату их, ребята!

Николай Павлович только сейчас понял, что смущает его в головорезах Мастифа. У них мало патронов — догадался начальник отряда специального назначения, одним движением выхватывая из кобуры пистолет. Пуля вошла ему прямо в середину широкого лба — но Николай еще успел услышать, как его безотказное оружие сухо щелкнуло. Конечно, каждый из «волкодавов» взял автомат, но подсумков никто не нес — разве что два-три магазина в широких карманах. А остальное, основное оружие составляли длинные ножи, топоры, самодельные сабли.

Не на бой пришел Мастиф.

На бойню.

— А сынок твой молодец, — говорил Полкан через полчаса. Они сидели на бордюре, в воздухе до сих пор пахло резкой пороховой гарью, вокруг еще вздрагивали люди, слышались редкие выстрелы. Где-то далеко кричали:

— Вон, в кусты заползла…

— Бла. еб. ма. пиз. бля…

— Да держи её…

— Ах ты сука рыжая!

— Рви ей зубы!

— Да прикладом надо, дубина! Погоди, дай я…

— Чего говоришь? — тупо спросил Александр.

— Ванька, говорю, выходы перекрыл. Они как мухи, — Полкан засмеялся. — Бегут, бегут, потом — брык! Шалишь, парень…

— Надо… — начал Саша, мучительно вспоминая, что именно ему «надо».

— Уже сняли, — успокоил Полкан.

— Хоронить их надо, — вспомнил наконец Саша. — Второй день уже. Мусульман на второй день хоронят. Там похороним, у нас…

— А этих? Так оставим?

— Этих? — Александр поднялся, огляделся, посмотрел вниз, под ноги, потом на свою одежду. Штаны выбрасывать можно. Не штаны — флаг на броненосце Потемкин.

— Этих? — прорычал он. — С этими по-другому поступим. Полкан, будь другом, — Мастиф повертел головой. — Возьми наш грузовик, вон он стоит. Сгоняй до фермы. Лопату возьми…

— Навозу набрать? — ухмыльнулся Леша.

— В самую точку попал. Молодец. Давай, гони!

Грузовик обернулся скоро. За это время Мастиф успел объяснить, что он хочет сделать. Бойцы с гоготом вытаскивали из заброшенных ресторанов столы и стулья, расставляли их в самом центре, на брусчатке, потом доставали посуду, стаканы, ложки, вилки.

Во главе стола посадили высоколобого командира. По правую руку пристроился Володя с развороченной грудью. Мастиф запретил класть мастеру ножевого боя в тарелку навоз. Сам вырезал сердце и положил, аккуратно разложил приборы — ложку, вилку, нож. Всех остальных сажали вперемешку, женщин — тоже, привязывали ремнями и проволокой к железным стульям, руки клали на столы, каждому в тарелку — по куску коровьего навоза. Хорошее дерьмо привез Полкан, свежее, прямо из-под коровьей задницы, еще дымится. Кушайте, гости дорогие, хозяев не забывайте. Пейте, всем нацедим, за здоровье, за дружбу, за взаимопонимание. За нашу победу, блин…

Александр после бойни устал, хотелось лечь и вздремнуть где-нибудь в холодке, а еще лучше — снять кровавое тряпье с тела, окунуться в горячий пар русской бани, взмахнуть березовым веничком, с довольным кряканьем хлебнуть холодного пивка… И не думать, ни о чем не думать. Не сомневаться, не сопоставлять, не тревожиться.

Ему казалось, что страх остался где-то там, позади… В пяти годах ходьбы от этого места, глубоко под землей, среди стен с зелеными разводами. Но грудь спирало, иногда становилось трудно дышать и было стыдно — невыносимо стыдно за уже совершенное — и за то, что еще только будет совершено… Неужели так трудно — не думать?

Александр искал причину страха и стыда, и в конце концов понял, что ему стыдно перед сыном. И страшно — тоже перед сыном. Иван появился на площади, спокойно шел, не смотрел под ноги. Казалось, что маленького сверхчеловека не пугают трупы, и по глазам было видно — не боится Ваня ни смерти, чужая она или своя, и стыд ему тоже неведом. Бойцы Мастифа переставали ругаться, прятали взгляды, отступали перед мальчишкой. Наверно, им тоже было стыдно, что они, здоровые и сильные мужики, вынуждены были обратиться за помощью к маленькому и беззащитному на вид существу.

— Ты мне помогал? — хрипло спросил Мастиф Ивана.

— У тебя не было шансов, — ровно ответил сын. — Володя мог убить тебя с закрытыми глазами. Я просто дал тебе время. Я вообще никому не помогаю.

Звенит юный голосок — как по сабле оселок искры высекает.

— Значит, помог все-таки, — проворчал Мастиф довольно. И снова кольнуло сердце, словно котенок за пазухой бьется, выпускает острые коготки…

Последствия расправы над элитным отрядом специального назначения оказались неожиданными. Об избиении суперпрофессиональных убийц верхушка «Новой власти» узнала на четвертый день. Странным образом выжила одна агитататорша — та самая, рыжая. Только теперь в ней не было задора, пропал смех, голос стал сиплым — ее здорово ударили прикладом по горлу. Шамкая беззубым ртом она рассказала командиру загранотряда на границе Судуйской области о случившемся, после чего отдала богу душу. В столицу поскакал гонец на элитном скакуне, и уже через семьдесят два часа генеральный секретариат спорил на счет судьбы Мастифа.