Ум определяется богатством. Ум – это талеры. Ум зависит от мошны. Боже мой, какое ужасное сходство во взглядах саксонцев XVIII и вуппертальцев XIX века. Юноша не находит себе места. Только два дня назад он слышал, как отец говорил матери: «Все в деньгах, милая Элиза, в них и грехопадение, и спасение!»

Значит, люди издавна уверовали в эту глупость. Фред схватил книгу и снова прочитал слова: «Тысяча талеров – не лишен рассудка; шесть тысяч – обладает достаточным рассудком…» Если предположить на мгновение, что это верно, тогда у восьмидесяти процентов жителей Вупперталя вообще отсутствует рассудок. И не только Вупперталя. У всех рабочих, чиновников, учителей, поэтов, музыкантов, ремесленников. Да и у пасторов тоже. Ах, как нестерпима жара! Ну и весельчак же этот господин Рабенер!

…Несколько дней спустя Фред вынужден был присутствовать при серьезном деловом разговоре между отцом и одним из братьев Эрменов, совладельцем фирмы. Нужно было сбыть полторы тонны бракованной пряжи. Старый Энгельс предлагал вновь переработать ее, англичанин[24] – поставить армии за приличные комиссионные.

– Но подумайте о марке фирмы, мистер Эрмен…

– А вы, дорогой Энгельс, – о деньгах, которые мы можем заработать…

Разговор затягивается. Немец не любит грязных сделок, а Эрмен – чистых убытков.

– Мистер, только глупец может купить такую плохую пряжу, – сказал наконец Энгельс.

– Не всякий глупец настолько глуп, чтобы быть врагом себе, дорогой, – усмехнулся в ответ Эрмен. – Небольшое письмецо главному королевскому интенданту в Берлин вполне убедит вас в этом…

– Но что можно написать в этом письме? – спросил Энгельс.

– Всего одну фразу, господин: «В знак уважения к вашему превосходительству фирма „Эрмен и Энгельс“ перечислит на ваше имя в Немецкий национальный банк двадцать процентов от полученной суммы…»

– Но это же явный подкуп! – недоумевал немец.

Англичанин развел руками:

– Слишком преувеличиваете, коллега. Я бы назвал это просто «скромным подарком».

Фред с отвращением слушал вкрадчивый голос Эрмена. Насколько беззастенчив в своих намерениях этот господин! И тут юноша вспомнил о «тарифе» Готлиба Рабенера. Как был бы им классифицирован ум этого манчестерского осла? И Фридрих неожиданно вступает в разговор.

– Простите, мистер, – любезно обратился к Эрмену Фред, – но не считаете ли вы, что деньги – это главное в жизни человека?

– Разумеется, мой юный друг! Без денег нечего делать даже в церкви…

– А не считаете ли, что сила человеческого ума зависит от количества денег? – вновь спросил Фред.

Не догадываясь, куда он клонит, англичанин самоуверенно ответил:

– В большей степени, чем некоторые думают. Деньги правят разумом, и поэтому я рассматриваю их как материализованный ум. Не случайно общество уважает больше тех, кто имеет больше денег. Прежде чем попасть в карман, деньги созревают в голове…

Фред лукаво улыбнулся:

– Тогда позвольте спросить вас: сколько талеров на вашем счету в банке?

Мистер Эрмен на мгновение задумался.

– Вопрос ваш не совсем тактичен, молодой человек, но, так как мы свои, я вам отвечу на него… Семьдесят пять тысяч талеров!

Сын фабриканта в упор посмотрел на Эрмена.

– Сожалею, мистер, но вы не обладаете английским умом!

– Как? – вспыхнул англичанин. – Что вы хотите этим сказать, дорогой?

Фред невозмутимо продолжал:

– Недостает ровно двадцати пяти тысяч талеров!

Эрмен вскочил словно ужаленный. Энгельс-старший строго посмотрел на сына. Юноша чуть склонил голову и совершенно серьезным тоном говорит:

– Папа, советую вам не подписывать письма, предлагаемого мистером Эрменом…

Накануне отец «конфисковал» старую книгу Рабенера. Фридрих отдавал ее с глазами, полными слез.

– На сей раз вы опоздали, отец, – с вызовом проговорил он тогда. – Мысли саксонца уже в моей голове…

Мысли саксонца!

Вот так начинает свою новую карьеру молодой господин Энгельс, карьеру торгового служащего фирмы «Эрмен и Энгельс»…

Зима 1838 года застала Фреда в комнате одной солидной барменской торговой конторы. Наш герой работал за третьим столом, позади большой изразцовой печки, в дальнем углу пыльной комнаты. Напротив него, у окна, – стол старой конторской крысы Бауэра, а правее – молодого и старательного Гутмайера. За спиной Фреда висит большая географическая карта Рейнской долины, а за Гутмайером – вид Манчестера. На печке шумит старинный железный чайник, а на столе Бауэра мурлычет четвертый обитатель комнаты – кот Фридл. Стоит январь, валит густой снег, поэтому в конторе тихо, сонно и мрачновато. Только перо Гутмайера как-то неприятно поскрипывает и заставляет кота время от времени открывать серый глаз. Бауэр, в отличие от его коллег, сидит недалеко от светлого проема окна, и в его обязанности входит сообщать обо всем, что происходит на улице. Вскинув очки высоко на лоб, старый архивариус не упускает из виду ничего и в деталях информирует сослуживцев о жизни на шумной барменской авеню. Обычно его «сводки» сопровождаются легкими язвительными замечаниями, что делает их занимательными и веселыми. «Внимание, господа, – интригующе начинает Бауэр, – по противоположной стороне улицы идет блаженный и божественный пастор Коль. Он укутан шарфом до самого носа, а уши забиты ватой. По всему видно, что его милость старается сберечь голос и слух, без которых не способен ни проклинать, ни подслушивать. Навстречу ему семенит наш неутомимый конкурент мистер Эрих. У него вся спина в снегу: видимо, он где-то упал. Этот господин словно резиновый мячик: падая, он тут же вскакивает… А вот и мадам Соварж. Остановилась у магазина Крауса. В мехах, разукрашенная, с какими-то свертками в руках. Ой, ой, господин Вюльфинг, тот самый поэт, что женился уже в третий раз, целует руку Соварж. Ах, как она смеется! Но погодите, на нашей стороне показался господин Биненбауэр, нотариус. Вот он вошел в контору Найдорфа. Наверняка старый грешник хочет продиктовать свое завещание. Бьюсь об заклад, что он оставит все публичному дому в Золингене. Ведь это он оттуда привел свою молодую дородную фрау… Ну и ну, а это кто?..» Нередко «информационные сводки» Бауэра прерывает медный голос входного звонка, извещающего о том, что в контору жалует клиент. При этом сигнале тревоги глаза архивариуса и его соседей впиваются в бумаги. В комнате слышно лишь посвистывание чайника да мурлыканье Фридла. А ужасное поскрипывание пера конечно же создает впечатление, будто Гутмайер еле управляется с работой…

Уже четыре месяца жизнь Фреда идет по новому, точно заведенному распорядку. Контора оказывается более строгим заведением, чем школа, и юноша изменил многим своим прежним привычкам. Теперь все его дни в точности похожи один на другой, с их банальными прогулками от дома до конторы и от конторы до дома, с одними и теми же нудными «répéter» одних и тех же обязанностей, одних и тех же дел. Он встает в шесть. Завтракает в семь. Приходит в контору в восемь. Работает до двенадцати. Обедает в час. С двух до шести опять в конторе. Порог своего дома переступает в семь. Ужинает в восемь. И разве только в девять может располагать собой – почитать книгу или навестить приятеля. Но этот страшный «перпетуум-мобиле» двигает не только его так называемым «полезным временем». Он, по сути, в основе и самой работы начинающего чиновника, где ничего не случается да и ничего не может случиться, где каждая конторская книга и каждая операция десятки лет служат одним и тем же целям. Обычно он начинает заниматься с зеленой книгой, затем переходит к синей, красной, желтой. Как говорит Бауэр, вначале танцует с почтой входящей, затем исходящей, а уже после этого с данными о движении цен, калькуляцией заказов, неоформленными договорами, начислением процентов и тому подобное. Здесь порядок важнее всего, и поэтому никто не имеет права изменить его или пренебречь им, усомниться в его справедливости. Здесь не театр и не литературный клуб и человек не должен страдать от однообразия и монотонности, а обязан просто работать – гнуть спину над столом и работать – терпеливо, молча, аккуратно. В этом отношении Гутмайер просто само совершенство. Однако страшное «répéter» преследует Фреда, к сожалению, даже на улице. Будучи учеником, он ходил по любым улицам, держался свободно и независимо, свистел так оглушительно или с такой силой ударял носком ботинка по консервной банке, что поднимал весь Вупперталь. Тогда он был одним из многих проказников, одним из сорванцов, которые как две капли воды походят друг на друга и которых никто не воспринимает всерьез. Теперь же он занимает совсем иное положение. Фридрих – чиновник, то есть солидный человек, и поэтому все «солидные» люди самым внимательным образом следят за его манерами и поведением, за тем, как он идет по улице. Теперь ежедневный маршрут юноши строго определен, и всякий раз он пересекает одни и те же перекрестки, идет по одним и тем же тротуарам. Отец давно придерживается этого маршрута и считает, что, повторяя его, сын будет замечен людьми. «Пусть всякий видит, мой мальчик, – говорит он, – что ты идешь по стопам своего отца». И Фред действительно следует по этим тяжким стопам, всегда выбирая правый тротуар – «тротуар своего отца», которым ходят все самые значительные личности округа. Каждое утро и каждый вечер он встречает одних и тех же людей, которым должен улыбаться и любезно говорить «Доброе утро» или «Добрый вечер». Утром первым встречается доктор Мюллер (с острой бородкой!), вторым – советник Штраус (зауряднейший слизняк!), третьим – банковский агент Рихтер (неудержимый хвастун!), четвертым – торговец Петтерссон (обладатель прямо-таки гигантского носа!), а после них – пастор Зандер, учитель фехтования Мозер, владелец страховой конторы Кюн, гувернантка Фридманов и, наконец, полицейский Аб, который стоит у входа в контору и доверительно сообщает: «Ничего не замечено, господин Энгельс!» Вечером порядок обратный – первым идет Аб, а последним – Мюллер. И так каждый день, без каких-либо изменений, точь-в-точь как на сцене. Все это однообразие, скудное чередование людей и событий угнетает молодую душу Фреда и заставляет его жить со стиснутыми зубами. Садясь за письменный стол в конторе, юноша наперед знает, что услышит и что увидит. Бауэр скажет: «Вчера к Зонборну наведались волки». Гутмайер ответит: «Сегодня и у нас будет один из них». И «волк» приходит точно в девять. Это господин Траубе, владелец ткацкой фабрики, который недоволен последней партией пряжи. К десяти в контору заходит отец. Он обычно берет на руки кота и спрашивает ласково: «Ну, Фридл, как идут дела фирмы, а?» За Фридла ответит старый Бауэр, который говорит фабриканту, что дела давно не шли так хорошо, как теперь. Со своей стороны Гутмайер отметит, что работать в такой солидной, с хорошей репутацией фирме, где чувствуется сильная рука господина, подлинное удовольствие. Отец бросит взгляд на сына, и Фред любезно, но сдержанно кивнет головой. Затем Энгельс-старший отдаст необходимые распоряжения и скажет, что отправляется на фабрику Траубе, чтобы разобраться «с этим сущим разбойником». Все стоя проводят его, после чего Бауэр повернется к окну и начнет свой «информационный бюллетень». Уже четыре месяца Фридрих участвует в этой однообразной и банальной игре, с кажущимся безразличием исполняя роль «солидного господина». Иногда такая жизнь настолько осточертевает ему, что он не выдерживает, вскакивает из-за стола, с ужасом смотрит на обоих своих коллег и громко, с оттенком досады и отчаяния спрашивает: «Как вы живете, господа, неужели не задыхаетесь в этой комнате?» Бауэр и Гутмайер с удивлением смотрят на него и искренне, вполне искренне возражают: «Но здесь воздуха достаточно и дышится отлично, господин Энгельс…» Фред устало машет рукой. Что взять с этих плутоватых, но скучнейших людей!